Фантастика

Когда я попадал в квартиры клиентов, на меня накатывало дежавю. Вот, к примеру, тарелка. Похожа на док-станцию, но не она: нет проводов. Садиться на тарелку не нужно. А вот люстра — на нее тоже лучше не садиться, неустойчива и представляет ценность. Цветы в вазе — ценность монотонно убывает со временем. Рядом не пролетать: непрочные, можно повредить потоком воздуха. Посудомоечная машина…

Скри-скри-скра-ау!
По мелодичности летуньи крики — что-то среднее между скрипкой, трещоткой, кошачьим плачем и царапающим стекло кирпичом.
— Ишь раскричались, твари пернатые! Раздолье им тут, на заброшенном участке, понимаете ли.
— К дождю...

Популяризатор науки и ученый никогда не обходит своим вниманием тему образования. Именно получение объективных знаний способствует активному развитию науки, и наука не может развиваться, если ее не подпитывают свежие идеи молодых людей. Айзек Азимов связал свою жизнь с популяризацией науки еще во время преподавания на Медицинском факультете Бостонского университета (1949—1958), и вот как это произошло.

– Ах, Николай Прокофьевич, вы даже не представляете, как я рад вашему визиту! Истинная удача, что вы откликнулись, выкроили денек! Вопросец-то деликатнейший, щекотливый — чужак тут такого может нагородить, что и в три года не разгребешь. А вы человек с понятием, всех нас знаете как облупленных — выросли по соседству, хоть и обретаетесь ныне в столичных высях…

Потолок в комнате облез и закоптился. Неплохо бы обновить. Пора было вставать, и я вылез из-под одеяла. Затопил печь. Поставил на плиту две кастрюли с водой: большую для собак и маленькую для себя. Чтобы вода закипела одновременно, большую посудину надо ставить на середину плиты, а маленькую — на самый уголок. В свою кастрюлю я кинул тушенки, в собачью насыпал косточек из супового набора...

В двух предыдущих номерах журнала вы прочитали фрагменты из романа «Эрефон», опубликованного английским писателем и философом Самюэлем Батлером в 1872 году. В руки главного героя попадают исторические документы, повествующие о том, как были претворены в жизнь наставления двух мудрых старцев, отстаивавших права животных и растений. Вы же узнаете об этом, прочтя ещё две главы из романа С.Батлера в этом и следующем номерах журнала.

Рей Дуглас Брэдбери родился в Уокигане (штат Иллинойс) 22 августа 1920 года. Его отец, Леонард Сполдинг Брэдбери (1890–1957), происходил из семьи английских колонистов, которая обосновалась в Америке в 1630-е годы. Мать, Эстер Мари Моберг (1888–1966), была шведкой по происхождению. Второе имя, Дуглас, ребенок получил в честь знаменитого актера эпохи немого кино Дугласа Фэрбенкса.

Господин Гаттамелата хмыкнул, заложил пальцем страницу и закрыл томик, вглядываясь в имя на обложке.
— Новомодный поэт, — пояснил Каммингс. — Ни больших букв, ни запятых.
Господин Гаттамелата прищурился, улыбаясь:
— Я бы назвал это возвращением к истокам. И то и другое изобрели не сразу...

Ломая со звонким хрустом тонкий лед, ялбот вылез носом на берег. По морозному этому хрусту штурман Минин понял, что навигации в нынешний 1739 год осталось от силы пара недель. Поглубже надвинув треуголку, которую рвал с головы соленый ветер, штурман спрыгнул с борта на припорошенный снегом песок. Вокруг слышались чавкающие удары и шумное многоголосое дыхание. Полсотни матросов и казаков долбили лопатами и ломами подмытый водой обрыв. Зарываясь ботфортами в осыпающийся склон, Минин вскарабкался наверх...

В этом и последующих выпусках журнала мы публикуем фрагменты из романа Самюэля Батлера «Эрефон». Они до странного современны. Возможно, дело во внутренней энергии, которой наполнен текст. А может быть, и в том, что пророки, вдохновленные незримым и могущественным духом и сыгравшие, в частности, роковую роль в судьбе злосчастных эрефонцев, появляются с завидным постоянством во все эпохи, а радостная готовность следовать за ними присуща не только жителям вымышленного Эрефона.

Возможно, еще в седой древности каждому, кто поднимал глаза к темному небу, усыпанному мириадами светил, приходил в голову простой вопрос: «Есть ли там кто-нибудь? Тот, кто сейчас так же смотрит на небо, запрокинув голову?» На данный вопрос пытались ответить сотни ученых, исследователей, философов, писателей и даже юмористов. А что по этому поводу думал Айзек Азимов?

— Маша, — негромко произнес Сан Саныч, — Машенька, ну как же так?
Девушка в ответ только беспомощно приподняла плечи. Глаза ее увлажнились, и Сан Саныч отвернулся — он не переносил женских слез.
Зная об этой его слабости, мать и жена вили из него веревки. Спасибо, дочерей не было, только сыновья, зато хватало племянниц. И сотрудниц. И практиканток...

В соседней избе до надрыва ревел младенец. Лес, вторя его крику, тянул неумолчную злую песню. Шелест листьев становился то человеческими голосами, то звоном колокольчиков. В такие ночи, когда бушевал Вой-Ветер, никто не спал. Малые детки рыдали как один, предчувствуя беду. Сколько Рута себя помнила, деревенские всегда после таких ночей недосчитывались цыплёнка, а то и телёнка. Да и ребятишек после захода солнца не пускали не то что во двор, а даже к окнам...

С обрыва открывался вид на снежное море. Бесконечные цепочки волнистых сугробов, ритмично колыхаясь, двигались к берегу. Лиловое солнце висело по-закатному низко. Далеко, почти у самого горизонта, виднелась темная кромка острова Ледяной Радуги...

«Помру, — думал Урру, — помру же…» Крыло болело. Ногу дергало и жгло. Распроклятая тварь, чертова кошка, ее-то ради мышей прикормили, но, конечно, чем мышей из земли выковыривать, легче же пытаться голубя поймать. Голубь — он же большо-о-ой… у-у-у, больно как, у-у-у…

У каждого человека есть своя дурацкая фишка. Кто-то собирает корейские марки, кто-то боится наступать на крышки колодцев, Геша Пересутин ходил на Плешку. Привычка бывать на блошином рынке появилась еще в школе. В младших классах он с одноклассниками бегал туда шалить, а в старших — начал чувствовать странную прелесть этого места...