Уроки Зильбера
Недавно исполнилось 110 лет со дня рождения Льва Александровича Зильбера. Наш корреспондент И.А. Горюнов встретился с его сыном, академиком Л.Л. Киселевым (он один из авторов книги, о которой говорится в предыдущем материале), и попросил рассказать об отце.
Лев Львович, почему так получилось, что имя вашего отца, Льва Александровича Зильбера, одного из выдающихся биологов ХХ века, не известно широкой общественности?
Вы задали правильный вопрос. Действительно, существует огромная диспропорция между тем, что отец сделал в науке, и его известностью в обществе. Объяснение, к сожалению, очень простое. Научная карьера Л.А. Зильбера не раз прерывалась арестами. Его арестовывали в 1931, 1937 и 1940 годах. Ждал он ареста и в 1952–1953 годах, когда в стране стремительно раскручивалось так называемое дело врачей. Печально, но факт: доносы на него писали коллеги, завидовавшие ему и болезненно воспринимавшие его успехи.
После каждого ареста имя Л.А. Зильбера исчезало со страниц научной и общей прессы. Потом он возвращался, писал сам и писали о нем. В результате возникла искаженная картина жизни Льва Александровича в науке, так как после каждого возвращения он не столько доделывал свои прежние работы, сколько начинал научную жизнь как бы заново.
Расскажите, пожалуйста, немного о его детстве, семье, увлечениях.
Он был настолько неординарной личностью, что о нем еще при жизни сложилось много легенд, которые в основе своей были порождены реальными ситуациями. Назову несколько черт характера, которые помогут понять его дальнейшую жизнь.
В 1912 году, когда Зильбер заканчивал последний класс Первой Псковской гимназии, он из-за оскорбления своей возлюбленной (так ему показалось) стрелялся на дуэли. Отец Л.А. Зильбера был военным капельмейстером — дирижером духового оркестра полка, квартировавшего в Пскове. Фанатик военной музыки он, естественно, принуждал Льва Александровича стать профессиональным музыкантом. Зильбер сказал «нет». Тогда отец потребовал, чтобы он стал военным, и настойчиво советовал поступать в военно-медицинскую академию. Зильбер и на этот раз сказал «нет», после чего их отношения прервались почти на 30 лет.
Между тем и слух, и музыкальные способности у Зильбера, безусловно, были. Он неплохо играл на скрипке и во времена нэпа (он тогда был студентом и голодал) с братом Александром выступал в кафешантанах и ресторанах. Отец изумительно танцевал. Балерина Большого театра Алла Цабель вполне серьезно говорила: «Лев Александрович, если бы вас вовремя взяли в балетную школу, цены бы вам не было как партнеру». В 1960-е годы Зильбер был приглашен на крупный международный симпозиум в Польшу. Он сделал там блестящий доклад и в приподнятом настроении пришел на прием в огромный зал одного из реставрированных королевских дворцов. После торжественных речей танцевальный раут открылся мазуркой — священным для каждого поляка танцем. На этом приеме присутствовала польская ученица отца Алиса Ржевска. Зильбер подлетает к ней, падает на одно колено, приглашая на танец... Мазурка была исполнена в полном объеме и безупречно, по диагонали через огромный зал с паркетом, в котором отражались огни огромных хрустальных люстр. На следующий день страницы польских газет пестрят заголовками: профессор Зильбер покорил Варшаву, проявил истинное уважение к польской культуре. Такие эпизоды доставляли отцу большое удовольствие.
Зильбер действительно мог все. Когда у него появилась «Победа», он сам ремонтировал ее. А когда раскручивалось дело врачей и все были уверены, что его либо арестуют, либо уволят с работы, к нему пришел знакомый водитель и сказал: «Лев Александрович, ты только не нервничай. Ты же шофер высшего класса. Придешь к нам в гараж, мы тебе оформим первый класс, и будешь спокойно работать, пока не наступит время, когда сможешь снова вернуться в свою науку».
Несмотря на то что отец провел в общей сложности семь с половиной самых плодотворных лет в тюрьмах и лагерях, он сохранил вкус к жизни и творческий потенциал.
Он считал себя биологом или медиком?
Он был и биологом, и медиком. Сейчас та область, в которой работал отец, называется биомедицина — использование гигантского массива новых знаний о живых организмах применительно к нерешенным медицинским проблемам. Во времена Зильбера такой науки не было, хотя он интуитивно всегда действовал в рамках ее парадигмы.
Значит, он мыслил как биолог?
Конечно. Но помимо всего прочего, Зильбер родился и жил в такую эпоху, когда существовало то, что называлось гражданскими идеалами. Он считал, что должен служить обществу, лечить больных. Вот один пример, который я не могу не привести. В Печорлаге заключенный Зильбер организует лазарет и лабораторию, лечит людей от пеллагры — тотального авитаминоза, неизбежно заканчивающегося смертью. Как ему это удается? Он берет ягель и на его основе выращивает дрожжи (идеальный источник витаминов), которые подмешивает в пищу заключенным. Однако на поздней стадии пеллагры пища уже не усваивается организмом. Для спасения таких больных Зильбер из выращенных на ягеле дрожжей делает вытяжку, этот экстракт вводит пациентам в виде инъекций, и через две недели они встают на ноги. Как минимум 600 человек Зильбер спас только в Печорлаге. За эту работу отец получил официальную благодарность НКВД, а на лекарство антипеллагрин — авторское свидетельство. Патентное ведомство, не имея права вписать фамилию заключенного в графу «изобретатель», написало там «НКВД». Отец безумно гордился этой бумагой.
Зильбер продолжал спасать людей на протяжении всей жизни, но по духу, по складу характера он был ученым, а не практическим медиком. Сразу после окончания Гражданской войны Зильбер идет работать лаборантом в микробиологический институт, хотя перед ним открывалась блестящая военная карьера — в Гражданскую войну он был начальником санчасти дивизии Красной армии и успешно подавлял вспышки брюшного и сыпного тифа, дизентерии и других заболеваний.
Однако Зильбер выбирает науку, и в 1923 году выходит его публикация, посвященная наследственной трансформации бактерий. Это открытие было началом долгого, сложного и увлекательного пути, который в конечном счете завершился расшифровкой генома человека. К сожалению, честь открытия наследственной трансформации бактерий во всех учебниках приписывают американскому ученому Гриффитсу, хотя еще в 1923 году, за пять лет до открытия Гриффитса, Зильбер на немецком языке в международном журнале напечатал статью с результатами этой работы. Позже он рассказал о полученных результатах на международном конгрессе в Вене, в котором, кстати, участвовал и Гриффитс. Но тот в своей статье на Зильбера не сослался. Я с историком Еленой Левиной издал книгу «Л.А. Зильбер. Жизнь в науке», где вся эта история строго документирована.
Каков дальнейший путь Зильбера в науке?
В 1930 году Зильбера, совсем еще молодого человека, выбирают директором Института микробиологии в Баку и заведующим кафедрой микробиологии Азербайджанского мединститута. Тогда в союзных республиках создавались новые научные центры, был объявлен конкурс, и Зильбер его выиграл. В Баку он сразу начал научную и организационную работу, но в этот момент в Нагорном Карабахе произошла вспышка чумы. Республиканское правительство было в панике, потому что не понимало, от какой болезни гибнут люди.
Зильбер мгновенно организовал экспедицию с чрезвычайными полномочиями в Нагорный Карабах — в 1930-е годы абсолютно дикий горный район, без железных дорог и связи, население которого почти не говорило по-русски. Экспедиция на лошадях по горным тропам, со всем исследовательским оборудованием, преодолела 50 километров и сразу приступила к работе. За две недели удалось подтвердить донесение одного из военных медиков, что болезнь — действительно чума, и установить источник заражения — грызуна, которого поймали в степи и съели. Инфекция распространялась в геометрической прогрессии, ситуация складывалась угрожающая. Зильбер принимает неординарные эпидемиологические меры и подавляет вспышку.
По возвращении в Баку руководство республики представляет его как героя к ордену, обещает выбрать кандидатом в члены ВЦИК Азербайджана... а через день его арестовывают: по мнению местных органов, вспышка чумы — диверсионный акт, который Зильбер пытается скрыть, придумав каких-то грызунов. Но к счастью, об этом узнали в Москве. К тому времени Зильбер уже известный человек, и в столице поднялся шум. Из Москвы поступает директива: «Отпустить».
Вторая экспедиция на место вспышки, в которой были высококвалифицированные зоологи, паразитологи, специалисты по грызунам, полностью подтвердила сделанные Зильбером выводы. В Москве, в Центральном институте усовершенствования врачей, Зильберу без защиты как известному микробиологу и эпидемиологу (у него уже было множество публикаций научного и практического характера) присваивают звание профессора и ученую степень доктора медицинских наук.
Вирусология в то время еще не была самостоятельной наукой?
До Зильбера вирусами занимались как разновидностями микробов в общей проблематике микробиологических исследований. Специалисты даже не оперировали такими понятиями, как вирус, ультравирус, вирусология. Отец первым в Советском Союзе начинает развивать новую науку, создает сразу два специализированных вирусологических научных центра: Центральную вирусную лабораторию под эгидой Наркомата здравоохранения и Отдел ультравирусов в Институте микробиологии АН СССР.
Под руководством Зильбера создавалась методика работы с вирусами, фундаментально отличающаяся от работы с бактериями. Он поставил все основные проблемы вирусологии: изменчивость вирусов, противовирусный иммунитет и др. Все это было записано в планах созданных им вирусологических центров.
Наступает 1937 год. Советский Союз втягивается в конфликт с Японией. Огромная армия перебрасывается на Дальний Восток. В целях конспирации маршал Блюхер размещает ее в дикой тайге. Но с весны 1937 года в Москву к Ворошилову идут панические секретные депеши: «Армия несет потери. Люди умирают от неизвестной болезни. Помогите».
Ворошилов вызывает к себе представителей Военно-медицинского управления. Врачи не дают ответа. Предполагают, что это может быть токсический грипп, менингит, энцефалит... Наркомат обороны обращается в Наркомат здравоохранения с просьбой о помощи.
Зильбера назначают начальником экспедиции. Ему 43 года. В его команде почти нет кандидатов наук: зеленая молодежь 25—28 лет верит Зильберу, а он знает, на что она способна. Кроме того, молодые люди физически сильны, а в экспедиции придется работать по 20 часов в сутки — ведь за короткое лето необходимо установить источник болезни и дать рекомендации по спасению солдат и офицеров Красной армии, лесорубов и строителей.
До выезда из Москвы Зильбер составляет длинный список всего необходимого для работы в тайге. Он даже заказывает за валюту в Японии 50 обезьян, которых к приезду экспедиции во Владивосток должны доставить морем. Их будут пытаться заразить неизвестным возбудителем.
На месте Зильбер разбивает своих сотрудников на два отряда, которые, чтобы получить достоверные результаты, должны действовать абсолютно независимо и параллельно. Курсируя между отрядами, Зильбер сразу начинает разбираться в ситуации. Как эпидемиолог, он ищет переносчика болезни и находит его. Это — клещ! За три месяца работы в тайге был выделен и новый вирус ранее неизвестного заболевания — клещевого энцефалита.
Отец возвращается в Москву, начинается интенсивная работа с доставленными штаммами — вирус надо изучить, чтобы создать вакцину. В центральной прессе появляется статья «Победа советской медицины». В ней рассказывается о клещевом энцефалите и о том, что благодаря усилиям ученых освоение Дальнего Востока теперь будет идти беспрепятственно. (Армия по понятным причинам не упоминается.) Зильберу звонят и сообщают: не уезжайте из Москвы, вы представлены к ордену Боевого Красного Знамени. А в ноябре его арестовывают.
За что?
Как за что? Зильбер японский шпион! Он скрыл от органов, что вспышка инфекции вызвана действиями японских диверсантов. А что клещи заразные, так это Зильбер их и заразил, чтобы замести следы работы самураев. И второе обвинение: он привез вирус в Москву, чтобы заражать людей в столице.
Зильбер ничего не подписывает. Тем не менее «тройка» дает ему десять лет. А в 1939 году, когда на смену Ежову пришел Берия, без суда, без оправдательного приговора была освобождена группа заключенных. В их числе оказался и Зильбер.
Он возвращается на свое рабочее место, пишет книгу об энцефалитах. Однако в 1940 году ему снова предъявляют те же обвинения, что и в 1937-м. Правда, в связи с изменившейся политической ситуацией он оказывается еще и немецким шпионом. Зильберу выносят очередной приговор, и он находится в заключении по март 1944 года.
Его друзья и коллеги все это время прикладывают героические усилия, чтобы добиться его освобождения, пишут десятки писем во все возможные инстанции. 25 марта 1944 года письмо с помощью неких ухищрений попадает прямо в аппарат Сталина. И через 20 часов Зильбера освобождают. Без документов и личных вещей.
Чем Зильбер занимался в послевоенные годы?
Я уже отмечал, что Зильбер всегда стремился работать в такой области, которую все считали безнадежной. Тогда, как и сейчас, рак был острейшей проблемой. Он развивает вирусогенетическую теорию рака, пишет и издает книги по этой проблеме, а также два руководства по иммунологии, книгу по общей вирусологии. Сейчас вирусогенетическая теория вошла в учебники, это классика, а когда ее развивал Зильбер, в нее никто не верил, считали ее фантастической.
Впоследствии онковирусы оказались замечательным инструментом изучения природы рака — с их помощью ученые вышли на гены, ответственные за возникновение онкологических заболеваний (онкогены).
Что из наследия Зильбера актуально сегодня?
Прошло уже почти 40 лет со времени кончины отца. Наука стремительно развивается, недавние открытия быстро переходят в разряд классического научного наследия. Но наука — не безликое собрание фактов, пусть и замечательных. Науку делают конкретные люди, личности. Я думаю, что уроки Зильбера — не только создание школ онковирусологии и онкоиммунологии. (Хотя он, безусловно, один из основоположников отечественной фундаментальной медицины.)
Уроки Зильбера состоят в том, что даже в нечеловеческих условиях тюрьмы, лагеря, шарашки можно делать науку. Вирусогенетическая теория была сформулирована им в тюремной камере. Сейчас все жалуются: дают мало денег на науку. А что, когда Зильбер занимался онкоиммунологией и онковирусологией, было очень много денег? Но он сделал свои открытия. Значит, если у человека есть преданность делу, если он истинный ученый, а не просто фигура, пребывающая в науке, то он может работать в любых обстоятельствах. Есть понятие гражданского долга, есть понятие служения науке и людям.
Вы считаете, что современную биологию можно делать ив нынешней России, никуда не уезжая?
Безусловно.
При отсутствии финансирования, реактивов, оборудования?..
Я ученый и знаю, что нельзя делать науку без денег, без людей. Но надо добиваться того, чтобы ситуация менялась. Нельзя опускать руки.
Да, сейчас у российских ученых действительно неприлично низкие зарплаты. Но ведь я не убегаю, так же как не убегал мой отец. Он не допускал такой мысли. Об этом Зильбер никогда не говорил, но своим примером показывал, что можно оставаться человеком, можно оставаться гражданином страны даже в нечеловеческих условиях.
Отец никогда не противостоял власти, но добивался того, чтобы она поддерживала науку. Он умел разговаривать с властью, объяснять ей, что необходимо делать. Например, они вместе с Н.Н. Блохиным и В.Д. Тимаковым добились свидания с Хрущевым, и после этой встречи был построен Онкологический центр в Москве.
Зильбер никогда не жаловался. Даже в хрущевскую «оттепель» он не говорил, что эти сволочи ни за что держали меня в лагерях. Не рассказывал, что его били, — хотя на допросах ему сломали несколько ребер, мы об этом узнали случайно.
Отец ничего не боялся. Его жизнь — это жизнь человека, у которого не было генов страха. Наверное, если бы он боялся, ему было бы намного легче, но тогда это уже был бы не Зильбер. Мне, честно говоря, сейчас не так важно то, что он сделал в науке. Этого у него уже никто не отнимет. Важно, что отец был уникальной личностью, настоящим ученым, гражданином своей страны. В современной России очень важно не бояться начальства, уметь отстаивать свою точку зрения. Надо знать нашу историю, надо понимать, что в ней были чудовищные периоды, в которые тем не менее можно было сохранять человеческое достоинство.