Мощное древо Кольцова. Московские корни биологии XXI века

В 2002 году научная общественность отметит 75-летие матричной гипотезы Кольцова.

Портрет Н.К. Кольцова работы В.И. Мухиной, бронза. Бюст установлен в дирекции Института биологии развития им. Н.К. Кольцова РАН

Учитель и предтеча

В 2000 году ЮНЕСКО отметила 100-летие Н.В. Тимофеева-Ресовского. «Один из корифеев Колюша Тимофеев», как шутили в 20-е годы, был среди многих «птенцов гнезда Кольцова». Они нанесли на карту биологии множество новых островов. Но нельзя забывать, что за спинами учеников стояла мощная сила предвидения, талант организатора и высокий нравственный пример гениального Николая Константиновича Кольцова. Блеск учеников, которыми он всегда был окружен, «окольцован», порой мешает увидеть Учителя. А тот ставил высокую планку: «Выдвинуло ли наше поколение мысль, по значимости своей не уступающую дарвиновской?» Биологи понимают, что жизнь и судьба организмов есть некая игра генов с условиями окружающей среды. О генах таланта известно немногое. Ничтожна и доля осуществившихся гениев. Приглядимся к среде, проявившей, как фотопленку, уникальные гены величайшего русского биолога XX века Николая Константиновича Кольцова.

Свой среди своих

Он родился 15 июля 1872 года в Москве, на Ильинке, на месте современного Минфина, в семье со скромным достатком и прочными устоями. Константин Степанович Кольцов, бухгалтер меховой фирмы, погиб в 1873 году, пролежав в снегу под опрокинувшимся возком. Мать Варвара Ивановна была образованной женщиной, дочерью купца-книгочея Быковского, знавшего восемь языков. Они были в родстве с гениальным шахматистом А. Алехиным и режиссером Станиславским (К. Алексеевым). Русское общество проглядело, что новый класс пореформенной России — уже не самодуры Тит Титычи. Они дали стране и миру не одних лишь умных и щедрых филантропов и меценатов, строивших больницы, библиотеки, научные институты, театры и картинные галереи. Купечество породило многих блестящих и утонченных творцов науки и культуры.

Становление личности Кольцова пришлось на время Александра III, когда, по Блоку, «Победоносцев над Россией простер совиные крыла». А Бунину эти годы виделись временем накопления огромной мощи России.

Николай молчал до трех лет, а заговорил... стихами. Четырех-пяти лет ему пришлось самому учиться читать (домашние боялись, что рано). В шестилетнем возрасте он распотрошил игрушечную лошадь. Мать сказала: «Быть тебе естественником». Летом на даче он любил собирать растения и насекомых. До гимназии Николай был одинок в своих играх: брат и сестра были старше. Он рано завел дневник, куда заносил увиденное на прогулках, а позже — в походах с друзьями на юге и в Подмосковье.

Невысокий, крепкий, внешне спокойный юноша с густыми рыжеватыми волосами, коротким носом и упрямым подбородком закончил гимназию в 1890 году с золотой медалью. Будущие биологи учились тогда на физико-математическом факультете Московского университета. Там выделялась блестящая лаборатория сравнительной анатомии во главе с европейски образованным зоологом профессором М.А. Мензбиром. Уже на третьем курсе Кольцов написал большую работу о развитии пояса задних конечностей у позвоночных, выиграв золотую медаль на конкурсе. Кроме Мензбира его учителями стали биолог В.Н. Львов и физик А.Г. Столетов. Дневник тех лет отражает и споры с друзьями о прочитанных философах, и муки неразделенной любви. По окончании курса двадцатидвухлетнего студента освободили от солдатчины, оставив в аспирантуре «для подготовки к профессорскому званию».

Личность великого биолога сочетала, казалось, несовместимое — смелое воображение при бухгалтерской тщательности и критическом подходе к опытным данным. Строгость характера и нелюбовь к панибратству не мешали ему быть хорошим товарищем и создать свою, самую мощную в России школу биологов. Эти черты проявились довольно рано. Гимназический друг Н. Артемьев, ободряя Кольцова в первой и тем уже трудной командировке в Европу, пишет ему: «Терпенье, вера в успех и борьба с низкими страстями и инстинктами могут дать тебе место в ряду великих, не ниже всех этих Пастеров и Гекслей».

Первые работы Н.К. Кольцова выполнены в области сравнительной анатомии под влиянием дарвиновских идей. Они были интересны, но скорее другим, чем самому автору. Дарвинизм победил, пора было идти дальше. А Россия в те годы уверенно выходила на передовые рубежи мировой биологии. Среди россиян две первые Нобелевские премии получили не физики, не поэты, писатели и правозащитники, а биологи И.П. Павлов и И.И. Мечников. «Основной моей задачей являлось стремление связать между собой научные достижения различных областей биологии с достижениями в других областях естествознания, с химией, физикой, кристаллографией... Я в течение всей своей научной деятельности был глубоко убежден, что именно работа в промежуточных областях может обогатить нас наиболее плодотворными общими идеями», — писал Кольцов в конце жизни. Как мы знаем, и в природе главные события происходят на границе сред. А пока молодой ученый решил изучать клетку.

Портрет Н.К. Кольцова работы Н.А. Андреева

Свой среди чужих

В 1897 году, сдав магистерские экзамены он едет в лабораторию цитолога В. Флемминга в Киле с темой «Зародышевый путь при развитии амфибий». Позже он писал: «Я уехал из Киля после полугодовой работы, овладев тончайшей микроскопической техникой, но разочарованный чисто морфологическим подходом к цитологии и своей темой». Работа продолжилась на трех приморских биостанциях во Франции и на знаменитой Неаполитанской. Словно Садко, молодой биолог погрузился в волшебный мир тогда еще чистых теплых морей, увлеченный микроскопией живых клеток. Прежде Кольцов работал лишь с мертвыми препаратами, а теперь у него на глазах К. Гербст создавал новую область науки — приложение физической химии к биологии. Русский биолог познакомился и с Г. Дришем, одним из основателей экспериментальной биологии. В Неаполе тогда работал и американский цитолог Эдмунд Вильсон, автор книги «Роль клетки в явлениях наследственности и изменчивости». Он, подобно Кольцову, сумел заглянуть в будущее, предсказав появление новой науки генетики и создав большую научную школу. Его сотрудником и учеником в Колумбийском университете был прославленный в будущем генетик Т. Морган.

Но, пишет Кольцов, «особенно дружная молодая группа у нас составилась весною 1899 года в Виллафранке». В нее входили студенты «Рихард Гольдшмидт и Макс Гартман, в настоящее время (в 1936 г. — Е.Р.) крупнейшие биологи Германии. Мы хотели посвятить свою жизнь изучению организации клетки, сравнительной и экспериментальной цитологии. Наша тройка — Гольдшмидт, Гартман и я — осталась верной планам нашей молодости». Долгие годы друзья встречались и переписывались. В трудные времена немцы много помогали Кольцовскому институту научной литературой. Сопричастность и личные связи с творцами мировой науки дали новое измерение кругозору молодого биолога.

Приват-доцентом в Москве он начал в 1900 году читать свой первый курс цитологии. После защиты звания магистра Кольцов в начале 1902 года вновь уехал к морю, в Виллафранку и Неаполь. И вот первое крупное открытие, принесшее молодому ученому мировую славу. Взяв объектом исследования свободные клетки — спермин десятиногих раков, он изучил действие на них многих веществ. Работа требовала знания физической химии, и Кольцов с увлечением переоткрывал ее законы на своих объектах. Чтобы объяснить форму спермиев, ему пришлось, вспомнив лекции Столетова, предложить их биофизическую модель. Ученый сумел объяснить, каким образом клетки, наполненные жидкой цитоплазмой, отступая от шарообразного состояния, приобретают разнообразные, достаточно жесткие, порой очень сложные формы. В течение ряда лет он выпустил три части «Исследований о форме клеток», на многие десятилетия обогнав открытие цитоскелетных белков, которые определяют форму клеток, их внутреннее строение и подвижность. В зарубежные монографии и курсы тех лет вошел «кольцовский принцип организации клеток».

Войны и революции

Кольцов вернулся в Москву в 1904 году с докторской диссертацией и усиленно занялся своими лекциями в университете и на Высших женских курсах. В небывалых прежде лекциях и практикуме по общей биологии он развивал свои взгляды на организацию клетки. За четверть века курс прошли тысячи студентов. Так возникла школа Кольцова, опередившая появление другой прославленной экспериментальной школы — физиков «папы Иоффе» в Петрограде. Лекции Кольцова сочетали научную глубину с блестящей формой. Он захватывал аудиторию, сопровождая чтение великолепными цветными рисунками, которые тут же сам рисовал. Лекции собирали студентов всех факультетов. Здесь он нашел свою удачу в любви — Марию Полиевктовну. Сестра выдающегося химика-органика Павла Шорыгина, она стала учиться вопреки воле богатого отца.

А Россия вступила в свой XX век — эпоху войн и революций. Кольцов отказался защищать докторскую диссертацию в январе 1906 года, после подавления декабрьского вооруженного восстания, оставшись без степени вплоть до 1934 года. Своими выступлениями в эти месяцы и книгой «Памяти павших. Жертвы из среды московского студенчества в октябрьские и декабрьские дни» он напугал официальную профессуру. Консервативный М.А. Мензбир поспешил избавиться от неблагонадежного ученика. Но в 1911 году, после отмены университетских свобод, благонамеренному Мензбиру вслед за десятками лучших профессоров и доцентов тоже пришлось покинуть alma mater. Безработного профессора трудоустроил на Высших женских курсах обиженный им ученик, а на кафедру Мензбйра пришел другой, политически благонадежный ученик — А.Н. Северцов. Атеист Кольцов зла не держал, однако, подобно христианским проповедникам, был непреклонен «в вере», защищая свой научные й демократические убеждения. Любопытно, что политические консерваторы Мензбир с Северцовым вписались в советский режим, стали академиками АН СССР, а неблагонадежному новатору от науки Кольцову в этом было отказано. В 1920 году его арестовала ЧК, и только вмешательство Горького и наркома здравоохранения Семашко спасло от расстрела. А Кольцов оставался ученым и на пороге смерти, изучая на себе развитие и последствия стресса.

«Кровавый царизм» не отнял у гонимого Кольцова возможности работать. Он мог преподавать на независимых от властей Высших женских курсах, а позже стал профессором университета Шанявского, подчиненного городской управе. В каникулы он за свой счет, вопреки официальному запрету, продолжал опыты у теплого моря, в Неаполе. В 1912 году Кольцов создал у Шанявского первую в мире кафедру и хорошо оснащенную лабораторию общей биологии. По свидетельству Тимофеева-Ресовского, в 20-е годы она послужила образцом для лучшей в Европе лаборатории А. Кюна в Геттингенском университете. В кольцовской лаборатории получила развитие русская физико-химическая биология. Здесь же впервые в России биологи стали измерять концентрацию водородных ионов методом электрометрии. Из университета Шанявского вышло в науку первое поколение кольцовских учеников: физиолог М. Завадовский, цитолог П. Живаго, генетик А. Серебровский, гидробиолог С. Скадовский, гистолог Г. Роскин и другие.

Императорская академия наук заметила в нестоличной Москве ученого, часто упоминаемого за рубежом. Кольцова представляют к званию академика, предлагая создать в Петербурге кафедру экспериментальной биологии. Кольцов отказывается. В Москве у него есть лаборатория, друзья и ученики. Тогда, по исторической традиции, академия избирает его лишь членом-корреспондентом, а кафедру в Петербурге решает не открывать.

В 1912 году профессора В.А. Вагнер и Л.В. Писаржевский затевают журнал «Природа», главным редактором которого становится Кольцов. В советские времена он основал «Биологический журнал» (теперь «Журнал общей биологии») и участвовал в создании «Бюллетеня экспериментальной биологии и медицины», а вместе с В.И. Вернадским — «Журнала радиологии и рентгенологии».

Бывшее здание Института биологии развития на Воронцовом Поле, 6 Фото Е. Раменского

Блистательный институт

После февраля 1917 года Кольцов возвращается в Московский университет вместе с другими опальными профессорами, усилив преподавание естественных дисциплин в будущей столице. Он становится во главе созданного на деньги издателя А.Ф. Маркса Института экспериментальной биологии. Сперва это была скорее лаборатория в Сивцевом Вражке с несколькими сотрудниками. Тогда в мирном и сытом Нью-Йорке Т. Морган и А. Стёртевант, ученики Э. Вильсона, выстраивали здание классической генетики. Можно ли сравнить условия их жизни с выживанием наших ученых? Но всем войнам и революциям, разрухе, арестам и голоду не под силу было остановить творческий порыв Кольцова.

В 1925 году, переехав в прекрасный особняк на Воронцовом Поле, 6. институт развернулся в полную силу. Годы недолгой мирной передышки при нэпе стали счастливыми для российской биологии. Она развивалась не вопреки, а благодаря поддержке властей. У Кольцова был маленький и очень московский институт, обретший всемирную славу. Его вес в науке можно сравнить лишь с ленинградскими великанами, павловским Институтом физиологии и вавиловским Всесоюзным институтом растениеводства. И если первый тяготел к медицине, а второй — к сельскому хозяйству, то кольцовское детище было связано и с тем, и с другим. Директор был академиком Всесоюзной академии сельхознаук, а его институт числился по Наркомздраву. В нем были представлены растущие направления новой биологии. Здесь развивались новые подходы к изучению живого: экспериментальная полиплоидия, электрофорез, культура тканей, научная кинематография, цитология и, конечно, генетика. В институте постоянно трудились стажеры со всех концов страны. Поддерживались широкие международные связи, насколько позволяли условия нараставшей шпиономании. Приезжали мировые знаменитости Дж. Холдейн, З. Ваксман, Ф. Нансен, Г. Меллер. Последний даже работал у Кольцова. Со времен кольцовской молодости роли поменялись. В 1925 году по просьбе нейроморфолога О. Фогта в Германию командируют Н.В. Тимофеева-Ресовского. Директор напутствует его: «Русские привыкли у немцев учиться, а вы будете немцев учить».

Богатая институтская библиотека состояла в основном из личных книг Кольцова. На полях свежих журналов сотрудники находили пометки директора с указаниями на какой странице есть нужные данные. Кольцовский институт был общим домом сотрудников — от профессоров до вахтеров. Институт, директора и науку любили, работали без оглядки. Кольцов предупреждал: «Давайте условимся, работать после одиннадцати вечера только по моему разрешению». Были обычны розыгрыши и состязания. Царивший здесь непоказной демократизм не мешал строгой дисциплине. Вымирали старые предрассудки, не приживались советские. Директор не гнушался сам писать характеристики сотрудникам. Свободный человек, он насаждал дух научной свободы и требовательности. В поле высокого напряжения мысли создавался союз ярких творческих личностей блистательного, по оценке Гольдшмидта, института.

В 1916 году Н.К. Кольцов включил в план работ будущего института «мысль, не уступающую дарвиновской» — вопрос образования новых биологических видов. А кроме того, обращает «особое внимание на развитие русской, а впоследствии советской генетики». Он уже в 1903 году мыслил как генетик, предсказав в своих лекциях явление перекреста, взаимного обмена участками гомологичных хромосом, основу будущего генетического анализа. Он понимал, что материалом для эволюции организмов служат имеющие вероятностный характер скачкообразные изменения, квантовые переходы в мире живого, мутации, на которые обратил внимание в 1901 году Г. Де Фриз.

А чем вызваны сами мутации? Как полагал Кольцов, их причиной должны быть мощные факторы: радиация и активные химические соединения. Надо было показать это опытным путем. Разруха и блокада не позволили кольцовцам строго доказать мутагенное действие радиации уже в 1917 году. У них не было своего рентгеновского аппарата (даже дров для отопления не хватало), а самое главное, не было генетически стандартных организмов. Подходящие линии мушек-дрозофил были только у Моргана, в Нью-Йорке, в Колумбийском университете. Сразу после снятия блокады, в 1922 году, в институте побывал его ученик Г. Меллер. Через пять лет появится его работа в области радиационного мутагенеза, отмеченная в 1946 году Нобелевской премией. Зато явление химического мутагенеза кольцовцы не уступили никому. Впервые его доказал в 1932 году В.В. Сахаров. И.А. Рапопорт нашел соединения-супермутагены, однако из-за ухода на фронт добровольцем не смог опубликовать свои работы до 1946 года. В начале 60-х Нобелевский комитет выдвинул И.А. Рапопорта кандидатом на премию, но получить ее помешала политика. Только спустя 20 лет его наградили — Ленинской премией.

А как новые виды возникают в природе? Ответ на вопрос дал в 1926 году заведующий отделом генетики института Сергей Сергеевич Четвериков с сотрудниками. Ученик и родственник Кольцова, энтомолог и генетик, он первым в России освоил работу с мушкой-дрозофилой. Вместе с сотрудниками он изучил ее природные популяции от Германии до Кавказа и выявил начальные ступени образования новых видов. Выяснилось, что материалом для эволюции, как и считал Кольцов, служат самопроизвольно возникающие мутации. Так дарвинизм в XX веке шагнул на новый уровень, устранив свою «нестыковку» с генетикой. Позже Дж. Хаксли назовет это синтетической теорией эволюции. От московской группы отпочкуется германская во главе с Н.В. Тимофеевым-Ресовским, а позже появится и американская — эмигранта Феодосия Добжанского. А С.С. Четвериков, по оценке своего студента, известного генетика В.П. Эфроимсона, «талант, появляющийся раз в столетие», будет отправлен в 1929 году в бессрочную ссылку.

В 1922 году Н.К. Кольцов и петроградский генетик Ю.А. Филипченко основали Русское евгеническое общество и «Русский евгенический журнал». Они хотели развивать учение Ф.Гальтона о наследственном здоровье человека и путях его улучшения. Положительная евгеника стремится приумножить потомство здоровых и талантливых людей. Отрицательная — ограничить появление людей с наследственными отклонениями. Обсуждали, например, в какой мере войны, революции и массовые эпидемии влияют на эволюцию человечества. Молодые исследователи разобрались в родословных Толстых, Пушкиных и других талантов отечественной культуры и науки, находили интересные родственные связи. В институте появилась группа изучения близнецов. Сотрудник института С.Г. Левит в 1930 году стал директором Медико-биологического института им. М. Горького, а затем возглавил первый в Европе Медико-генетический институт, в котором успешно изучали врожденные заболевания, проводили медико-генетические консультации населения. В 1937 году этот институт разогнали, а Левита расстреляли. Медицинская генетика в СССР была запрещена на 30 лет. Евгеническое общество и журнал прикрыли еще в 1930-м, а Кольцова обвинили в «пособничестве фашизму».

Наследственные молекулы

Ярче всего гений Кольцова проявился в работе над матричной гипотезой, приведшей к самому крупному достижению биологии XX века — расшифровке генетического кода. Это был итог многолетней работы ученого. В 1927 году 55-летний профессор выступил на III Всесоюзном съезде зоологов, анатомов и гистологов со смелой гипотезой. Он считал, что основу хромосом составляет полимерная молекула. «Радикалы хромосомной молекулы — гены занимают в ней совершенно определенное место, и малейшие изменения в этих радикалах, например отрыв тех или иных атомов и замена их другими (замена водорода метилом), должны являться источником новых мутаций». Модель исходила из непрерывности «нити жизни», когда наследственная молекула копирует существующую «omnis molecula ex molecula» с образованием спаренных комплементирующих полимеров, и роли метилирования в изменении наследственного материала.

Это был прорыв биологии на неведомый, молекулярный, уровень. Кольцова не поняли. В то время химики только приступали к определению молекулярных масс природных полимеров, а иные биологи еще не верили в классическую генетику Менделя и Моргана. Первыми с помощью Тимофеева-Ресовского гипотезу оценили физики. В 1935 году в развитие идей Учителя он со своими немецкими сотрудниками — физиками Карлом Циммером и Максом Дельбрюком — определил размер гена, используя теорию мишени. Ген оказался соизмеримым с размерами молекул. После войны работу продолжили несколько ученых из разных стран. Дальше всех продвинулись британские физики. Первыми коснулись финишной ленточки британец Ф. Крик и ученик Дельбрюка, американский биолог Дж. Уотсон. В 1953 году вышла их совместная работа, закрепившая представление о двойной спирали полимерной молекулы ДНК. В постановке проблемы генетического кода немало сделал физик-эмигрант Георгий Антонович Гамов. Кольцов вновь оказался прав, предсказав еще в 1933 году решающую роль рентгеноструктурного анализа в подтверждении своей теории.

Схема наследственной полимерной молекулы по Н.К. Кольцову (из работы в сборнике «Организация клетки», Биомедгиз, 1936 г.). Показано двуспиральное строение хромосомы перед делением клетки. В окружающем растворе присутствуют мономеры. из которых на матрице собираются отдельные участки-гены

Уроки Кольцова

Личные научные интересы Кольцова были необычайно широки, однако он считал необходимым расширить их круг с помощью учеников. Диапазон их работ — от высокоурожайной гречихи В.В. Сахарова и до биосоциологии В.П. Эфроимсона. Школа объединяла немало ярких исследователей. Задумывая, продумывая и додумывая многие работы, Учитель не ставил своего имени в статьях учеников.

Нравственный императив директора и его сотрудников в полную силу проявился при атаке Т.Д. Лысенко на институт в 1939 году. К тому времени в печати Николая Константиновича уже называли «пособником фашистов» и лжеученым. Сотрудники держались стойко, а директор не каялся, не «разоружался». Приняв удар на себя, он потерял пост, сохранив институт. Но в семье не без урода: был у него и «научный внук», продукт большевистского режима, «выдвиженец», человек без морального стержня. Обладатель немалых знаний и способностей, академик Дубинин, возглавив советскую генетику после свержения Лысенко, продолжил дело ее удушения. Он умело, по-советски, гасил новые направления, не связанные с собственным именем, так и не сумев создать собственной школы. Вот оно, жестокое напоминание о несовместности гения и злодейства.

Носителями высокой морали были не только Кольцов, но и другие великие российские биологи XX века: И.П. Павлов, В.И. Вернадский, Н.И.Вавилов. У них сложились дружеские отношения с Кольцовым. Их научные школы взаимно обогащались. Были кольцовско-павловские работы по генетике и зоопсихологии М.П. Садовниковой-Кольцовой и Л.В. Крушинского, Н.В. Тимофеев-Ресовский с учениками успешно развивали «вернадскологию». Еще в бытность Вавилова президентом сельхозакадемии кольцовцы начали работы по генетике кур и шелкопряда (А. Серебровский, Б. Астауров, Н. Беляев, В. Эфроимсон), вывели гречиху с удвоенным набором хромосом. Арест Вавилова в 1940 году и допросы Кольцова по этому «делу» привели к скорому уходу из жизни Кольцова и его жены.

Забыт в своем отечестве?

Главным научным итогом 2000 года журнал «Science» назвал успех международного проекта «Геном человека». Продолжение этих работ в XXI веке позволит понять природу старения, причины рака и заболеваний иммунной системы. Есть первые достижения в области генотерапии и генной инженерии. Известны успехи молекулярной криминалистики при определении останков Бормана и Романовых. А начало этим триумфальным победам, приведшим к слиянию геномики с евгеникой, положил русский ученый Кольцов в 20-е годы XX века.

Эхо идей Кольцова звучит и в методе пересадки ядер, предложенном в 40-е годы его ныне здравствующим сотрудником Георгием Викторовичем Лопашовым. Работа была прекращена во времена «народного академика Лысенко». Пересадка клеточных ядер лежит в основе современной техники клонирования организмов.

Сегодня, после четверти века молчания, Н.К. Кольцов как бы признан. Созданный Кольцовым институт трудами его верного ученика, академика Б.Л. Астаурова (тому это дорого стоило) носит имя своего основателя. В энциклопедиях Кольцов скромно упоминается автором матричной гипотезы генов, реже — вдохновителем синтетической теории эволюции организмов, радиационного и химического мутагенеза. Забыт и его вклад в обнаружение цитоскелета. А ведь это крупнейшие достижения биологии XX века! Но забывается даже это куцее признание в узком кругу. Вот «прогрессивный» школьный учебник «Общая биология» 1992 года под редакцией члена-корреспондента АН СССР Ю.И. Полянского. На его обложке два главных объекта исследований нашего величайшего биолога — молекулярная модель двойной спирали ДНК, наложенная на изображение клетки. Кольцов первым в России стал читать курс общей биологии. Но имени Кольцова на страницах учебника нет! А один клеточный биолог и иммунолог, профессор и член почтенной госакадемии, подводя итоги века в научном приложении влиятельной газеты, вспомнил среди отечественных медиков и биологов одного И.П. Павлова, забыв даже одного из основателей иммунологии, Нобелевского лауреата И.И. Мечникова. Стоит ли обижаться на «забывчивых» иностранцев, когда мы сами ведем себя, как роботы-манкурты с отшибленной напрочь национальной памятью, позволяя траве забвенья скрывать имена наших великих граждан!

Когда пророчества Кольцова еще не сбылись, а ученики не успели прославиться, портреты ученого делали крупнейшие скульпторы Вера Мухина и Николай Андреев, с ним переписывался Максим Горький. В свирепые времена «полной и окончательной победы» Т.Д. Лысенко на биофаке Московского университета преподаватели, с риском потерять работу и даже жизнь, цитировали запретного Кольцова, а студенты не принимали «народного академика». Человечеству все равно, кто и в какой стране сделает то или иное открытие. Но нам в сегодняшней униженной и вымирающей России нельзя опускать руки. Нельзя забывать, «что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать».

Кандидат химических наук
Е.В. Раменский

Что еще можно почитать:
Н.К. Кольцов. Организация клетки. М,. Л.: Биомедгиз, 1936.
В. Полынин. Пророк в своем отечестве. М. «Советская Россия», 1969.

См. также:
Академик Николай Константинович Кольцов (1965 №5)
Кольцовское начало (1972 №7)
Кольцов, каким я его помню (1972 №7)
Старая и новая наука Николая Кольцова (2018 №12)