Фантастика

— Вы меня слушаете? — настороженно спросила я, прервав свой рассказ.
— Ага, — отозвался доктор, думая о чем-то своем. Это была та самая последняя капля в чаше моего терпения. Я вскочила с кресла, подхватила сумку и выбежала из кабинета. Грохнула дверью посильнее — так, что табличка «Психолог центра планирования семьи» чуть не сорвалась на пол...

Если б мы знали, что всего через пару часов будем сидеть на полу в эстонском посольстве, то улепетывали бы со всех ног из восточной части города. Имея представление о количестве тротила, которое используют радикальные антиглобалисты, мы бы бежали во всю нашу интернациональную прыть. И уж тем более вряд ли я тогда стал бы рассуждать о том, что такое чудо. Но сейчас мы просто гуляли...

Родился я в 1989 году в Неваде и до четырнадцати лет благополучно проживал в маленьком городке близ столицы нашего штата Карсон-Сити. Моим родителям принадлежала небольшая автозаправочная станция, доставшаяся папаше в наследство от его беспутного дяди. Отец целыми днями торчал в магазинчике или мастерской, если случались заказы на починку какой-нибудь древней развалюхи, непонятным образом добравшейся до нас и здесь отдавшей Богу свою механическую душу. Матушка же ведала небольшим мотелем на шесть комнат — довольно популярное место среди влюбленных парочек с томными взглядами и коммивояжеров с пыльными чемоданами...

Даже ясными осенними вечерами здесь сумрачно. Солнце ложится на соседнюю крышу, чтобы взять под прицел фасад нашего дома, но тщетно — подвальное окно офиса не простреливается. Здесь темно, как в склепе. Здесь водятся чудовища. Люблю сидеть в темноте и слушать, как наверху разбиваются об асфальт дождевые капли. Фиолетовые вспышки молний отражаются от голубого кафеля на стенах приямка, от застекленных полок с документами и полированных столешниц пустых столов. Как раз успеваешь разглядеть, что у подставки для карандашей крокодильи челюсти, а у настольной лампы костяная рука...

«А может, не надо?» — Геннадий Андреевич остановился у обшарпанной двери. Его поднятая рука в нерешительности зависла над кнопкой звонка. Зачем ему это? Ведь все есть: имя, заслуженное долгой и трудной жизнью в науке; известность в научных кругах; кафедра в университете, ученики, студенты, аспиранты; его учебники рекомендованы для преподавания истории древнего мира во всех вузах страны. Есть устоявшийся круг заклятых оппонентов и убежденных врагов, а это значит, что ему не только удалось сказать свое слово в исторической науке, но, что самое важное, оно услышано...

Рехнуться в космосе — плевое дело. А на высоте семисот километров над фотосферой Солнца для этого дела и плевать не надо: когда выгорит последняя отражательная пластина в любой из кассет экрана, от меня даже плазмы не останется. Есть от чего вздрогнуть. Наверное, поэтому меня ничуть не обеспокоил строгий, чуть хриплый голос:
— Кто здесь?
Ему немедленно ответил тонкий детский голосок:
— Где?
— Спроси лучше «когда», — отозвался хриплый...

Яко же придеше злыдени да в души седоше, падеше на мир великыя темь. Ибо темны злыдни суть, иже их тьмы. Иже лягаше темь на всея земли, да сокрываше всяку же тварь живущу: летящу, ползущу, тако же лающу, мычащу да говорящу. Иже пущаше тьмы злыденей тьму темь, дабы свыше не видаше, яко человецы грех творяше, ибо греховны человецы суть...

Расследовать убийство назначили глора. Первым делом он замкнул защитный контур усадьбы. Потом велел всем находиться в своих комнатах и не появляться без крайней нужды в коридорах и тем более в саду. Устроившись с этюдником возле окна, Вил с неприязнью и тревогой наблюдал, как глор бродит по саду. Обследует каждый сантиметр дорожки у пруда — то ли ощупывает, то ли обнюхивает камни длинными гибкими щупальцами, вертит во все стороны выпуклыми блестящими глазами на концах тонких отростков...

крипка была еще жива, когда Свербицкий наткнулся на нее, пробираясь по болоту. «За мной след в след! И не высовываться, доцент!» — приказал Петрович, как будто не ему платили, а он сам платил за эту прогулку. Ну, ему виднее, здесь, в лесу, он главный, и Свербицкий старательно шагал след в след, пригнувшись, чтобы голова не торчала из зарослей. За спиной почти неслышно шел Серега. Потом Свербицкий потерял из виду обоих, вильнул в сторону и между кочками едва не наступил на скрипку...

— Разрешите пройти? - буркнул Миша.
— Что это? — не двигаясь с места, поинтересовался Деньжинский.
— Кошка.
Деньжинский молча переводил взгляд с Машкиной невозмутимой морды на Мишину невозмутимую физиономию. Миша понял, что присутствует при событии исторического масштаба: Деньжинский растерян и не знает, что сказать! Молодой человек подался вперед, тем самым намекая, что не собирается стоять здесь до вечера, и Николай Семенович невольно сделал шаг в сторону. Миша зашагал к лаборатории...

Теперь самое главное, Рэнди. Ты должен! ОБЯЗАТЕЛЬНО! прислать подтверждение того, что ты меня любишь, считаешь своей невестой и женишься на мне после своего возвращения. Тогда мне достанется роль Невесты Солдата, представляешь? Я просто счастлива, считаю дни до получения твоего письма с подтверждением...

В шарманке не было ничего необычного. Старый, истрепанный, но любовно хранимый инструмент, играющий с полдюжины мелодий; на крышке кружились одни и те же фигурки с поблекшей раскраской. Словом, ничего особенного. А вот буратинка... Он, казалось, жил собственной жизнью, никак не зависящей от тоненьких нитей.

Главред походил на мультяшного суслика. Мягкими щечками, взъерошенным, песочного цвета, хохолком и манерой вытягивать шею из жесткого воротника при обращании к собеседнику. Вот только глаза у него были, как дула двустволки.
— Опыт работы у вас, э...?
— Три года, — торопливо подсказал Антон, — в «Модном софте».
И мгновенно укорил себя за суетливость. Нельзя показывать, что тебе нужна эта работа — так пишут во всех пособиях. Спокойствие, надежность, уверенность. Руки расцепить и на стол...

Чтобы сделать дракона, мне вполне хватает десяти часов. Для этого нужны: охапка бамбуковых реек, баночка рыбьего клея и тридцать шесть локтей некрашеного шелка. Удовольствие для здешних мест, в общем-то, не из дешевых, и казначей недовольно морщится, когда я в очередной раз говорю ему про расходы. Этот ревностный служака охраняет свою сокровищницу, как преданный пес дверь хозяйского курятника, и я чувствую, что, будь на то его воля, меня пинками бы выставили вон из города. Но слово барона — закон, поэтому каждое утро я выхожу за околицу, неся на плечах огромную коробку...

Было около двух часов пополудни — время, когда от утренней майской прохлады давно не осталось и следа, но до вечера еще далеко, и так хочется верить, что этот чудесный, наполненный теплом и светом день не кончится никогда. Небо было ясным и чистым от горизонта до горизонта, если не считать пары легкомысленных перистых завитков, серебрившихся в вышине; казалось, что эти облачка находятся выше солнца и не смогли бы помешать ему сиять, если бы и захотели. Даже самый легкий ветерок уснул в кронах деревьев, ив неподвижном воздухе, вмессте с ароматами трав и полевых цветов, разлито было ощущение покоя и какой-то светлой надежды...

Они возникают из ниоткуда. Сначала тихие, едва уловимые, на границе слуха. Постепенно становясь все громче и громче, они заглушают сердце, бешено забивающее невидимые сваи, разрастаются до грохота, грома; от них закладывает уши, и ужас холодной ладонью проводит по ложбинке вдоль позвоночника. Неровные, неритмичные, шаркающие. Шаги. Шаги за моей спиной...