Звездное небо надо мной

Мои мысли идут так же медленно и неторопливо, как время на этом астероиде. У меня впереди много времени. Пожалуй, даже слишком много.
К сожалению, я плохо помню то, что было пятнадцать лет назад. События десятилетней давности вспоминаются намного лучше. Ну а последние пять лет отпечатались в моей памяти так, как будто они были одним гигантским вчерашним днем. К примеру, я отчетливо помню, как один из бесчисленных космических метеоритов вспорол антенну связи № 17. Это произошло четыре года назад, но я помню все так ясно, словно это было сегодня утром. Мне удалось восстановить прецизионную параболическую форму антенны, хотя это потребовало неделю кропотливого труда. Я не отступаю.
Я поддерживаю работоспособность станции Дальней космической связи, расположенной на одном из астероидов облака Оорта. Выбраться отсюда я не могу, равно как и дать сигнал с просьбой о помощи. Это выглядит очень странно, учитывая, где я нахожусь. К сожалению, станция ДКС представляет собой лишь гигантский ретранслятор для связи Солнечной системы с Проксимой Центавра и другими звездными системами этого сектора. Конечно, на станции есть технический передатчик, но, по сути, он бесполезен, так как работает в автоматическом режиме и неподвластен мне. В данной ситуации мне больше ничего не остается, кроме как следить за исправностью станции. Это — альфа и омега моей жизни. Возможно, это помогает мне сохранить разум, хотя, как вы видите, память меня немного беспокоит. Она избирательна.
Я не помню, что было двадцать лет назад, но на уровне автоматизма знаю, как загрузить новую порцию топлива в реактор. Реактор, укрытый в недрах астероида, — очень важная часть станции. Он надежно защищен слоем грунта от метеоритов и других внешних факторов. К сожалению, нельзя спрятать таким же образом антенны, чтобы предохранить их от воздействия космоса. Практически каждую из них нужно юстировать вручную раз в две недели, если не чаще. Так что работы у меня немало.
Конечно, у меня есть время, когда на станции не нужно ничего чинить, юстировать, корректировать, обновлять или заменять. Раньше, лет десять-пятнадцать назад, я смотрел телевизионные трансляции, проходящие через мою станцию. Теперь это не вызывает во мне прежнего интереса. Сейчас в свободные часы я выхожу на поверхность астероида и смотрю на звезды. Раньше я почему-то не обращал внимания на их бесконечно далекий и прекрасный свет и их бесконечную красоту.
Я старался уйти в работу, цепляясь за обслуживание станции, как за спасательную нить, позволяющую не сойти с ума. Это удалось, но эта нить стала оковами, которые я не в силах сбросить. Я стал пленником астероида и своего собственного долга. Возможно, вас это удивит. Не спорю, мои мысли могут показаться странными, но столь длительное пребывание в одиночестве неизбежно влияет на мышление.
Однажды я видел по телеканалу картину. На ней был изображен бедняк, умирающий от голода в пещере, полной золотых самородков. Нечто подобное испытываю и я, когда наблюдаю за жизнью людей на экране. Находясь на ретрансляционной станции Дальней космической связи, я пребываю в абсолютном одиночестве без шансов на спасение отсюда. Возможно, в будущем я начну разговаривать с телевизором. Не исключено, что когда-нибудь он даже станет мне отвечать. Опасаюсь ли я этого? Возможно.
Я узнаю самые свежие новости, однако, к сожалению, могу только наблюдать. У меня есть свободный доступ к тысяче каналов информационного и телевизионного вещания. К несчастью, линии связи Космонета зашифрованы, но, возможно, когда-нибудь я смогу выйти в него и подать сигнал о помощи. Надеюсь, когда-нибудь меня спасут. Временами, когда смотрю трансляции, я ощущаю, будто нахожусь на Земле. Или мне только кажется, что я это ощущаю? На самом деле я не помню, как это — быть на Земле.
Можно находиться на станции связи и при этом оставаться абсолютно одиноким, подобно Робинзону Крузо XXII века. Я старался привыкнуть к этому, но так и не смог. Подобная катахреза (если я правильно употребляю этот термин; возможно, длительное одиночество исказило мое языковое чувство) причиняет мне боль. По счастью, я нахожусь в несколько лучшей ситуации, чем Робинзон Крузо. Станция прекрасно оснащена всем, чтобы существовать на ней по меньшей мере двести лет. Самое опасное, что может мне угрожать, — маловероятное падение метеорита на голову. Куда вероятнее, что я сойду с ума от одиночества. Если, конечно, уже не сошел.
Станция ДКС, как и реактор, находится на десятиметровой глубине. Аппаратура станции работает прекрасно, так что у меня есть пара часов на любование звездами. Я поднимаюсь на поверхность. Внешняя дверь шлюзовой камеры открывается, выпуская меня наружу. Я не торопясь иду по поверхности астероида. Яркие точки на небосводе складываются в линии созвездий. Жаль, что я не знаю имена их всех.
Солнце я узнаю сразу. Его нельзя ни с чем спутать. Это — яркая, сразу бросающаяся в глаза звезда. Если я правильно помню, то на Земле она выглядит огромным, ослепительным диском. Здесь же Солнце не слепит. Выделяясь из тысяч ярких точек, оно просто притягивает взгляд и кажется первым среди равных. Где-то там, далеко, Земля. Я не помню ее. Пытаюсь вспомнить, но тщетно. Леса, моря, горы для меня лишь картинки с экрана. Яркие, трехмерные, потрясающе детализированные, но — картинки. Мне очень печально из-за этого. Вся моя жизнь, вся моя память — это астероид и станция ДКС.
Мой астероид невелик, его можно обойти меньше чем за земные сутки. Невелика и сила его притяжения. Идти нужно осторожно, без резких движений, иначе можно взлететь над поверхностью и повредить себе что-нибудь при падении. Когда-то давно от скуки я рассчитал первую и вторую космическую скорости для астероида. По счастью, я не могу случайно оттолкнуться от него и улететь в черную пустоту космоса. Я продолжаю оставаться пленником астероида, но это все же лучше, чем отправиться в свободный полет по облаку Оорта.
У меня было очень много времени для расчетов и размышлений. Раньше я думал о том, как переделать спасательную капсулу станции в космический корабль. Увы, создать двигатель для прыжка через сверхпространство оказалось мне не под силу. Без него полет к Земле займет двадцать лет вместо одного дня. В принципе, это тоже было бы неплохим вариантом. К сожалению, припасов и резервов мне хватило бы лишь на десять лет.
Когда я смотрю наверх, на звезды, во мне пробуждается что-то странное. Я не могу назвать, что это. Нетрудно заметить, что я предельно логичен. Может быть, именно поэтому я сохранил свой рассудок в условиях столь странного одиночества. Когда же я любуюсь звездами, в моей душе рождается нечто нелогичное и непонятное. И из-за этого я чувствую себя живым.
Так происходит и сейчас, стоило мне выйти наружу. Станция, работа на ней, долг — все это словно отодвигается на дальний план, освобождая место каким-то тонким эмоциям, которые меня влекут и которые я боюсь ощущать. Они кажутся мне настолько хрупкими, что малейшее прикосновение грозит разрушить их навсегда.
Я неторопливо иду по астероиду. Конечно, у меня есть небольшой вездеход для поездок к дальним антеннам на противоположной стороне, но сейчас нет нужды торопиться. Я упоминал, что у меня много времени. Вход на станцию уже скрылся за горизонтом: сказалась большая кривизна поверхности. Мой астероид не совсем шарообразный. Вернее, совсем не шарообразный. По форме он напоминает бесформенную бугристую картофелину.
Я иду по давно протоптанному маршруту. В свете фонаря отпечатки моих подошв на реголите сложились в длинную линию, уходящую вдаль. Здесь нет ветра и воды, поэтому мои следы останутся на миллионы лет. Практически вся поверхность астероида возле станции покрыта ими. На удалении от базы следов меньше — за годы они постепенно сложились в тропки и тропинки. Ну а отпечатки шин вездехода образовали целые дороги от одной антенны к другой. Пожалуй, если бы я был бессмертным, за века покрыл бы следами своих ног весь астероид.
Вот от тропинки, по которой я шел, отделилась цепочка следов. Здесь год назад, движимый любопытством, я свернул в сторону, заметив небольшой, около метра в диаметре, кратер от недавно упавшего метеорита. Я отчетливо помнил, что раньше его здесь не было, поэтому отклонился от пути, чтобы посмотреть. Вообще, ударные метеоритные кратеры всех размеров — не редкость на астероиде. Другое дело, что не каждый день удается стать свидетелем их появления. Это был ровный новый кратер, появившийся за те четыре дня, пока я не ходил по этой тропе.
С тех пор я больше не интересовался им. Сегодня мною овладело необычное настроение. Я остановился и задумался на несколько секунд. Почему-то захотелось снова подойти к нему и взглянуть на «старого знакомца». Это было странное желание, не продиктованное логической необходимостью. Как я уже говорил, это для меня нехарактерно. Помедлив, я свернул с тропы. Я почему-то старался не наступать на свои старые следы. Сделав два десятка шагов, я приблизился к кратеру. За прошедший год он нисколько не изменился: ровный и аккуратный, все той же небольшой глубины — если бы я спустился в него, он скрыл бы меня лишь наполовину.
Хорошо, что неизвестный метеорит год назад не попал в антенну. Неподалеку, на расстоянии менее пяти сотен метров, располагалась антенна № 4. Мне даже не нужно было поворачивать голову, чтобы увидеть ее, — я и так знал, что она там находится.
Я стоял на краю кратера с безукоризненно ровными стенками, и мне казалось, что рифленые и четкие, словно вырубленные в камне, следы моих подошв вносят дисгармонию в этот космический мир. Внезапно подумалось, что по космическим меркам этот кратер — мой ровесник. Разница заключалась лишь в том, что он может прожить миллиарды лет, а я, скорее всего, нет. С другой стороны, я мог пройти по нему, и мои следы навечно перечеркнули бы его ровные склоны. Подобный поступок, неизвестно почему, представился мне грубым и ужасным.
Я поднял голову и посмотрел вверх. Звезды светили мне холодным и возвышенным светом, а я, в свою очередь, посылал им свет своего небольшого фонаря. В этом, как мне показалось, таился какой-то внутренний смысл. Я чувствовал его, но не мог понять.
Развернувшись, я вышел на тропинку. До цели моего пути оставалось совсем немного. Поднявшись в горку и повернув, я оказался на гребне самого крупного кратера астероида. Здесь находился большой угловатый камень, очертаниями напоминавший вытянутую скамью без спинки. Я не знал, из какой горной породы он состоит и как он оказался здесь. Этот камень я обнаружил восемь лет назад, во время одного из своих пеших путешествий. Тогда мне нравилось ходить по астероиду. Я специально выбирал новые пути, не совпадающие с уже существующими цепочками следов. Любоваться звездами я начал позднее, года три назад.
Я осторожно лег навзничь на поверхность «скамьи». Наверное, камень был очень холодным. На секунду мне показалось, что я чувствую его холод и шероховатость даже через защитный скафандр. Разумеется, это была всего лишь иллюзия. Я выключил фонарь. Любоваться звездами лучше всего без фонаря.
Я лежал на каменной скамье. Огромный астероидный кратер уходил вдаль, теряясь в темноте. Надо мной раскинулся огромный, бесконечный небосвод, усеянный бесчисленным количеством звезд. Я знал, что на Земле они мерцают. Здесь же, в безвоздушном пространстве, их свет был неизменен. Надо мной были тысячи звезд. Их свет, преодолев миллиарды километров, достигал меня, крошечную мыслящую пылинку, затерянную в бескрайнем пространстве космоса.
«Я смотрю на звезды, а звезды смотрят на меня».
Эта мысль рождала странные, смешанные чувства, которые я раньше не ощущал. Мир звезд был велик, бесконечен. Их свет падал и на меня, и на тот небольшой кратер, к краю которого я недавно наведался. Я смотрел вверх, и казалось, что огромный небосвод окутывает меня звездным одеялом, что я растворяюсь в этой бесконечности, превращаясь в одну из этих сияющих точек. Это было новое, абсолютно незнакомое чувство — здесь я обретал ощущение, что моя жизнь неизмеримо шире станции Дальней космической связи, которой я служу, которую оберегаю, чьей неотъемлемой частью я являюсь. Здесь мне казалось, что никакой станции нет, а есть лишь я и звезды надо мной.
Я лежал и любовался звездами. Это было странное, завораживающее ощущение, несравнимое ни с чем.
Время... Время возвращаться на станцию. Я медленно поднялся со скамьи и, оглядев на прощание огромный кратер, отправился обратно. Возможно, именно сегодня настало время сделать то, что я давно планировал.
Как я уже упоминал, управлять передатчиком служебной связи я не могу. Возможно, если на станции выйдет из строя ядерный реактор и аппаратура останется без источника питания, он передаст сигнал бедствия. Так ли это, я не знал. И проверить не мог. Как вы понимаете, выводить из строя ядерный реактор так же опасно, как будить спящего дракона. Не мог я и передать сигнал по основным каналам связи — к моему сожалению, станция может только ретранслировать сигнал. Зато, как оказалось, я вполне могу вмешаться в сам процесс передачи связи. Используя запасные части, я сумел собрать устройство, способное прерывать подачу сигнала к антеннам. Сейчас я решился сделать это.
Я спустился в надежно укрытую станцию ретрансляции и зашел в свою комнату. На рабочем столе стоял прерыватель сигнала. Он был устроен не намного сложнее обычного выключателя. Я изготовил его, используя в качестве образца схему телеграфного ключа двухсотлетней давности. Я видел ее в одной из образовательных телепередач.
Большую часть двух последних недель меня беспрестанно мучили раздумья о предстоящем действии. Я заботился о станции. Для меня она была всей моей жизнью. Сама мысль о том, чтобы нарушить отлаженный и безупречный ход ее работы, казалась мне чудовищным кощунством. Так нельзя. Сейчас, оказавшись на станции, я снова чувствовал, как мысли начинают густеть и вязнуть. Это было неприятно и почти физически больно. После прогулки к звездам и прикосновения к чему-то великому я снова терял ощущение живого себя. Я терял свою личность, превращаясь в составную часть ДКС.
Вот я держу в руках собранный мною прерыватель. Выйдя в коридор станции, я спускаюсь вниз по лестнице к машинному залу. Это условное название. Здесь сигнал, пойманный в гиперпространстве, обрабатывается с помощью специальной аппаратуры, шедевра технической мысли. Пройдя сквозь недра усилителей, он снова уходит в гиперпространство, к следующим станциям и далеким звездам. Это — таинство.
Я снимаю крышку щитка и аккуратно ослабляю зажимы клемм. Все системы связи многократно дублированы. За их безукоризненной работой я следил в течение многих лет. Сейчас же я собираюсь воздействовать на трансляцию идущих сигналов. Я знаю, что и куда надо подключить. Сделать это можно только физически, на уровне «железа», как я и намерен сделать сейчас. Сомневаюсь, что подобная операция удалась бы на главном компьютере станции. Возможно, что процедура прерывания связи заложена где-то в его недрах, но найти ее мне так и не удалось.
Сегодня я сделаю то, на что никогда раньше не решился бы. Я подключаю клеммы собранного мною прибора. Шесть раз щелкаю тумблерами переключателей. Теперь управление питанием усиливающих систем находится в моих руках. Если я нажму кнопку выключателя, сигнал прервется. Если отпущу — снова появится. Я сделал так, чтобы моя конструкция не повредила самой станции. Конечно же я мог физически перерубить оптоволоконные линии внутренней связи, но пойти на такой безумный шаг я не имел внутреннего права. Строго говоря, я не знаю, имею ли я право на то, что хочу сделать сейчас. Несколько лет назад это показалось бы мне чудовищным поступком. Мой долг — беречь станцию, а не повреждать ее. Это останавливает меня.
Я смотрю на клеммы. На ровные, аккуратные конструкции коммуникационной аппаратуры и на свое самодельное устройство. Мне кажется, что я собираюсь сделать что-то грубое, наподобие трепанации — вмешательство в безупречно работающий организм станции ДКС. Почему-то мне вспоминается фраза про две вещи, наполняющие человеческую душу: звездное небо над головой и моральный закон внутри. Сегодня я смотрел на звездное небо надо мной. Сейчас же мой моральный закон говорит мне: то, что я задумал, недопустимо. Бесперебойная работа станции была, есть и будет целью моей жизни. Только поэтому я держусь и существую, только поэтому я сохранил свой рассудок. Станция любой ценой?
Во мне борются две стороны. Сигнальные огоньки на аппаратуре беспокойно мигают. На секунду мне кажется, что они догадываются о том, что я намерен сделать. Хотя этого не может быть. Возможно, машина способна мыс- лить, но вряд ли она способна испытывать эмоции. Мой ли это моральный закон? Я прикасаюсь к ключу. Почему- то сейчас я особенно остро ощущаю его пластмассовую гладкость. Страшно.
Снова вспоминаю звездный небосвод, окутывающий меня. Мне кажется, что я становлюсь с ним одним целым. Станции нет. Нет больше и меня. Есть только бесконечное звездное небо. Я нажимаю на кнопку.
Три коротких нажатия, три длинных, три коротких.
Снова три коротких, три длинных, три коротких нажатия.
Сигнал SOS, который кажется архаизмом времен ХХ века, уходит в космос. Забавно, что в качестве носителя для забытой азбуки Морзе я использую прерывание хода многих петабайт информации. Я повторяю этот сигнал еще несколько раз. На большее уже не хватает решимости. Возвращаю тумблеры в обратное положение и, не отсоединив прерыватель, закрываю крышку.
Я сделал то, что недопустимо для меня. Своими руками я вмешался в работу станции. Что же будет теперь?
Лестница наверх. Почему-то я не хочу пользоваться лифтом. Шлюз, поверхность астероида и — звездное небо надо мною. Я поднимаю взгляд к звездам, словно хочу уловить взглядом свой сигнал, уносящийся вдаль. Разумеется, это невозможно. И все же я опять вглядываюсь в холодный и величественный свет звезд. На горизонте яркой точкой вновь появляется Солнце. Жребий брошен.
...Наверное, прошло около суток. За это время случилось столько нового, что я растерян и очень испуган.
Я уже не на астероиде — сейчас я в комнате, опутанный всевозможными датчиками и приборами. Наверное, это планета Земля. Четыре человека в медицинской форме внимательно смотрят на меня.
— Как вас зовут? — спрашивает один из них дружелюбным тоном.
Я не помню. Почему-то мне стыдно в этом признаться.
— Сколько вам лет?
Сколько мне лет? Я могу вспомнить лишь последние пятнадцать. До этого все словно в тумане.
— Кто вы?
Кто я? Я — часть станции Дальней космической связи. Кто я без нее? Что мне теперь делать? Я не знаю. Мне страшно.

***

Экстренное заседание Земной академии наук было собрано в кратчайшие сроки. Председатель, поприветствовав коллег, перешел сразу к сути дела.
— В эти дни, — обратился он к залу заседания, — человечество встретилось с уникальным, небывалым явлением. Как вы уже знаете, робот андроидного типа А-Эр-девяносто один стал обладателем полноценного интеллекта. Его развитие произошло в течение двадцати лет работы на станции Дальней космической связи. Доселе подобное казалось невозможным. Все попытки создать искусственный интеллект, равный человеческому, были безуспешными. И вот это свершилось. Можно сказать, что он создал себя сам.