Сторож
 |
|
Иллюстрация Сергея Дергачева |
Потолок в комнате облез и закоптился. Неплохо бы обновить…
Пора было вставать, и я вылез из-под одеяла.
Затопил печь. Поставил на плиту две кастрюли с водой: большую для собак и маленькую для себя. Чтобы вода закипела одновременно, большую посудину надо ставить на середину плиты, а маленькую — на самый уголок.
В свою кастрюлю я кинул тушенки, в собачью насыпал косточек из супового набора. В холодильнике еще есть. И газ в баллоне пока есть. Дрова тоже можно не экономить: по договору мне их привозят бесплатно. На кормление собак выделяют деньги. И еще летом для них несут кто остатки, кто сухари. Но сейчас не лето.
В старой куртке и калошах, поеживаясь от сырости, я прошел по территории садоводческого товарищества. Проверил, все ли в порядке.
Пусто было в саду и сыро. Только из трубы дома, предпоследнего в ряду у забора, поднимался бодрый дымок. Значит, у Палыча все хорошо. Мне всегда нравилось, как пахнет древесный дым: напоминает о печеной картошке и о топленом молоке. Здорово. Особенно если не каждый день им дышать.
Альма безропотно позволила пристегнуть цепь. Поглядела тоскливо — голодная.
— Потерпи, — попросил я. — Уже вода греется.
Собак у меня всего три. Немецкая овчарка Альма у того входа, что с северной стороны. Рыжий, классическая среднерусская дворняга, вблизи от моего домика привязан —
из окна видно. Еще есть Леший, зверь непонятной породы.
А лес все еще красивый. Я полюбовался рыжим осиновым подлеском и завитками тумана над рекой. Вода даже на вид холодная. Зима скоро.
Я ушел домой, плотно притворил за собой двери.
Засыпал в кастрюли крупу. Гречневая сегодня. Поставил чайник. Включил ноутбук. Здесь одно спасение —
работа. Ну, еще интернет.
Только мне не дали поработать. Рыжий заливался лаем: за забором кто-то шел.
Мужчина средних лет с большой корзиной аккуратно прикрыл за собой калитку. Прошел мимо моего домика, вернулся. Печной дым выдавал меня, как и Палыча. Я неодобрительно следил за гостем сквозь ветхую тюлевую занавеску и думал о том, что вовсе не обязан всех принимать. Разве я звал гостей? Вот не открою, и все. Меня дома нет.
Мужчина стукнул в дверь, потом бесцеремонно пошел к окну и попытался рассмотреть комнату сквозь тюль. А потом уселся на верхней ступеньке моего чистого, несмотря на сырость, крыльца. Настырный. Так просто не уйдет… Вот черт, даже не отсидишься.
— Утро доброе, — приветствовал он меня. — Рыжиков нынче сколько! Хорошая осень.
— Вы сторож? Я к вам решил зайти. Мне очень надо… извините.
Я помедлил, с досадой рассматривая его. Волосы с проседью, прямой взгляд…
— Ну заходите, раз очень.
Я достал из древнего шкафчика красные чашки в белый горох, литровую банку с сахаром, сухарницу с баранками. Гость вытащил бутылку коньяка. Вот уже пошли стереотипы: сторож-пьяница… Может, пора намекнуть посетителям, чтобы приносили что-нибудь существенное?
«Рулон сетки-рабицы попроси, — вклинился внутренний голос. — Двор огородить».
А коньяк армянский, вполне пристойный. Я достал стаканы.
— Мне не надо, — тут же отказался гость. — Я лучше сразу скажу. Серьезных дел я натворил, пациент из-за меня пострадал. А мне про вас говорили, что у вас есть… словом, что можно все изменить. Выбрать заново.
— Что вам пришлось выбирать? Пациентов было двое, что ли?
Он дернулся. Но глаз не отвел.
— Сейчас-то я знаю, что надо было делать. А если вам что-то нужно, вы тоже прямо скажите, — спохватился он.
Деликатный какой. И гордый. Другой бы просто попросил произнести нужные слова. Или не всю мою историю слышал?
— Ничего не выйдет, к сожалению, — сказал я. — Нет никакой дороги, про которую вам, я вижу, наболтали. Сказки это! Кашу будете? С тушенкой.
— Но как же…
Его лицо затвердело. Только в глазах — знакомая такая тоска.
— Корзинку свою не забудьте, — напомнил я. — И не переживайте. Все образуется, вот увидите. Все будет хорошо.
Он сверкнул на меня глазами и промолчал.
Я смотрел через окно, как он уходит. Мне тоже было невесело. Решительный мужик, ничего не скажешь. Про мое «все будет хорошо» не слышал, зато знает, что делать… Может, и надо было выпустить его через заднюю дверь? Через кладовку.
Дом стоит задней стеной к забору, а за забором лес. Открываешь дверь — и шагай прямо с крыльца. Обычная лесная дорога, травой заросла. Вот только если смотреть с той стороны забора, плотного, добротного, то ни дверей, ни калиток в нем нет.
Как я стал сторожем? Неожиданно.
Весной дела пошли неважно. Оставаться без работы и искать новую я уже привык, — но в этот раз почувствовал, что устал. И с деньгами стало плохо, а кредит нужно было выплачивать. Правда, оставалось всего два платежа.
У Мишки, моего лучшего друга, денег тоже не было, но он знал, у кого есть.
— Поезжай, я с ним договорился, — перезвонил он мне через полчаса. — Да ты его тоже знаешь. Шурка Зыков.
Ехать приходилось за город. Я собрался, и тут жена:
— Зайди к маме, она просила.
— Зачем? — вырвалось у меня. Ну очень некстати это было. — Она опять карниз сдернула?
— Не знаю, сам ее спроси.
Теща тоже попросила зайти, «только не прямо сейчас». Я пожал плечами и решил, что съезжу за город, а после зайду к теще — Сашка ведь тоже ждет.
Поплутав по проселкам, я отыскал садоводческое товарищество номер сто два, а в нем участок номер тринадцать. На участке пахло шашлыком и распаренными березовыми вениками: Сашка и его компания веселились.
— Налейте ему штрафную, — приветствовал он меня.
— Я же за рулем.
— Завтра утром уедешь. Или поездом!
Пьянствовать и оставаться до завтра я не стал. Но шашлыка отведал. Так хорошо было ни о чем не думать и переключиться со своих проблем на чужие: один из компании, председатель, жаловался, что не может найти сторожа. И все поглядывал на меня. С намеком.
— Он программист, — развеселился Сашка. — Ты ему еще нянечкой в садик предложи устроиться.
Уехал я вечером. И приехал к теще слишком поздно. Позже спасателей — их вызвали соседи, почуявшие запах газа, просочившегося через серьезную железную дверь. Но все-таки раньше врачей. И женщину, которую нашли лежащей поверх покрывала, одетой, увозили при мне. На кухне, на чистой плите, осталась стоять неопрятная, в потеках кастрюля, в ней плавал полусырой кусок мяса. Теща прилегла отдохнуть и заснула, а пена поднялась и залила газ.
Когда мы с женой тоскливо дожидались в больничном коридоре, я глупо сказал: «Все будет хорошо», и жена дико на меня посмотрела. Но самое плохое было другое: если бы я поехал тогда за город, но вернулся сразу, не засиживаясь, —
успел бы вовремя.
А потом я узнал, что в тот же день погиб Мишка. Погиб на рядовом дежурстве, совершенно нелепо, зарезанный в спину гопником.
Я носился по городу в тоскливых приготовлениях. Плавился от жары асфальт, растекались мысли. Договариваясь об отпевании Татьяны Михайловны, я по привычке пытался позвонить Мишке — спросить совета. Поехал через город на кладбище, где должны были хоронить его, спохватился, что сына следовало попутно закинуть к бабушке — не сразу вспомнил, что ее уже нет. Все было диким и нереальным.
Наверное, не надо было отходить от жены в эти дни. Но ведь Мишка-то помогал мне хоронить мать!
Через несколько дней после похорон жена сказала:
— Прости, я знаю, что ты как бы и не виноват. Но я тебя видеть не могу.
Я сначала не поверил. Ведь не нарочно же я. Несколько дней приходил домой как можно позже и ложился спать на диване в гостиной, а утром меня не замечали. Потом я не выдержал. И ушел, прихватив небольшую сумку с вещами. Было все равно, и только на улице я задумался: куда иду? Раньше пошел бы к Мишке, а сейчас? На вокзале ночевать?
И тогда, подумав о зале ожидания и дорогах, я вспомнил Сашку и его садовый домик. Саша пустит пожить, вряд ли откажет. Я даже знаю случайно, где он прячет запасной ключ: на чердачке бани за третьим слева веником…
Ключ искать не пришлось: Александр был в саду. И вениками пахло вовсю, да еще дымом от мангала.
— Налейте ему штрафную, — распорядился Сашка. Я молча присел на скамейку в оплетенной хмелем беседке. Довольные жизнью люди, кто в шортах, кто в плавках, пили и дурачились. Жаловался на жизнь только председатель: не могут они найти сторожа. Мне бы такие заботы…
— И что же, сторожу положено жилье?
— Домик для сторожа есть, а как же! Отличный дом, теплый, — оживился он.
Через десять минут я уже осматривал этот дом. Там были небольшой участок, баня, туалет типа сортир и обстановка, оставшаяся еще с советских времен. Председатель ушел и оставил меня в новом моем жилище, а я все ходил, ходил по нему кругами, отмечая: шкафчик от кухонного гарнитура, такой был у моей бабушки. Потертый диван. Печь, опрятно выкрашенная, в углу за печкой свалены кастрюли с обитой эмалью. Ближе к выходу устроена настоящая кухня с маленькой газовой плитой. Шкаф-буфет с гранеными стаканами. Напротив дверь — наверное, кладовка…
В кладовке, заваленной ведрами и дырявыми сапогами, нашлась еще одна дверь, а за дверью оказался выход. Прямо в лес. Я бездумно пошел по заросшей дороге, уводящей от плохонького крыльца. Еще не поздно бросить эту затею и уехать в город.
Дорога вывела к развилке. Несколько минут я задумчиво обозревал два заросших травой пути. Потом свернул налево. И только сделал несколько шагов, как телефон завибрировал в кармане. Высветился номер тещи. Это кто же звонит с ее телефона, может, Ленка?
— Андрюша, — сказал знакомый голос, — я уже дома. Жду, приходи!
Я невежливо и оторопело молчал. А потом вспомнил, что надо что-то сделать. Предотвратить.
— Татьяна Михайловна, у вас на плите ничего не кипит? —
закричал я.
— Нет, — с удивлением отозвалась она. — Но ты правильно напомнил, я же суп не поставила…
— Может, не надо суп? Сварите лучше что-нибудь другое! — закричал я, теряя остатки здравого смысла. Телефон озадаченно помолчал, а потом ответил, что если я не люблю супа, так у нее остались еще котлеты, а для ее желудка бульончик в самый раз…
Я дико таращился на табло. Телефон глючил, показывал то самое число, с которого прошло одиннадцать дней. Три часа дня показывал. Три часа! И если я сейчас же поеду домой, то успею спасти… кого? А Мишка? Он ведь тоже пока…
Я попятился. Повернул и сделал несколько шагов по правой дороге. И набрал номер. Когда Мишка ответил, я не удивился. Просто, раз он живой, надо сказать ему…
— Миха! — закричал я. — Ты где?
— На дежурстве, — ответил он невозмутимо.
— Не ходи сегодня никуда!
— Куда не ходи? — не понял Михаил. — Да ты пьяный там, что ли?
— Да, пьяный. Но…
Я услышал, как его позвали.
— Перезвони позже, — велел он коротко и отключился.
Дорога раздваивалась. Дорога намекала: если я немедленно рвану домой, то спасти успею только одного, второго вряд ли. Мишку, которого знал с детского сада. Тещу, которую не очень-то и любил, но моей Ленке она мать…
Было жарко, от запаха горячей сосновой смолы кружилась голова. Из мыслей только одна и была внятная: это же надо было так напиться, чтобы напроситься в сторожа! А председатель, должно быть, вернулся и ждет меня…
— Осматриваешься? — спросил председатель одобрительно. — Этот домик так давно построили, а я и не знал, что тут задняя дверь есть.
— Это не просто дверь. Это распутье. Вон там, смотри! Налево пойдешь, друга потеряешь. Направо пойдешь, жену потеряешь. Надо выбрать. Кого-то одного. Ты выбирал когда-нибудь?
— Наоборот вроде, — заметил он озадаченно. — Если налево, тогда жену. Погоди, дорога же вдоль забора идет, а не так… А где сарайка с дровами…
Он замолчал и уставился на меня.
Потом он закрыл рот, я закрыл дверь, и мы пошли все смотреть в саду.
Председатель познакомил меня с собаками. Обещал на радостях просить людей, чтобы привозили мне продукты.
— Ночуй прямо сегодня, я тебе свой спальник принесу.
Он покосился на дровяник и забор за ним. И предложил пойти допить то, что осталось после посиделок. Я, ошалевший от происходящего, согласился. И мы допили. Так здорово, что я пришел в себя только утром…
Я накормил собак остывающей кашей. Потом тоже взял корзину — в моем хозяйстве такого барахла много. И вышел в лес. Только не через заднюю дверь.
Лето было сухое, а осенью вдруг полезли грибы. Много так, будто кто насеял! Я поднялся на горку, прошел вдоль высоковольтной, где вырублен лес. Вот оно. Веселые, как солнечные пятна, шляпки. Много, гнездами. А там еще. На срезе каждый гриб яркий, словно морковка. Соленые рыжики, это вкусно. Да их и жарить можно, и в кашу накрошить…
Некоторое время я сосредоточенно резал грибы. Потом перебрался на новое место и продолжал срезать. Встал, отряхнул нож.
Рыжики были червивыми, съеденными в труху. Все, до грибочка.
Вообще-то это и невезухой нельзя считать. Обычно все серьезнее. В первый раз я засадил себе топором по ноге. Это было через две недели моей работы сторожем, когда знакомый председателя привез мне две сумки продуктов.
— Огромное спасибо, — сказал я, мне было неловко —
ведь продуктовый магазин не так уж далеко. — Спасибо, сколько я вам должен?
Он взял деньги. И прямо, но тихо сказал:
— Мне говорили, у вас тут есть какая-то особая дорога. Мне очень надо. С дочкой я поссорился, она ушла, и… нет ее. Если бы знать. Мне бы только еще раз. Я не отпущу ее больше.
— Ее… искали?
— Искали. Не сразу… взрослая ведь уже. Не нашли. Покажите мне эту дорогу, прошу вас.
— Ну что вы такое говорите, — сказал я с досадой. —
Ну какая такая дорога. Это вам Гена наболтал о моих фантазиях, что ли? А сколько мы с ним выпили тогда, он не рассказывал?
Ну Геннадий, ну трепач! И ведь запомнил…
— Найдется дочка, — сказал я. — Вот увидите. Скоро найдется. Все будет хорошо.
Человек тоскливо посмотрел на меня и ушел.
В тот вечер я и испортил топором ботинок. Щепил полено на растопку и угодил по ноге. Залитая перекисью и йодом ступня через день распухла, и я ковылял по вверенной мне территории в огромных башмаках, оставшихся от прежних хозяев. И маялся, но не от боли, а от назойливого воспоминания о двери в лес. Ведь если Гена что-то запомнил, то мне это, по крайней мере, не приснилось. Это было, хоть я и убедил себя в обратном. Это здесь бредовый сон, а там, за этой дверью, жизнь идет как надо.
Долго я не выдержал, ведь дверь была рядом. Дошел до развилки. Повернул направо. И сам набрал номер.
— Тридцать седьмое отделение слушает, — отозвался молодой женский голос. Почему-то у женщин, служащих в милиции, очень неприятные голоса.
— Ваш сотрудник Пантелеев замял дело о наркотиках, взяв крупную взятку. Теми же наркотиками. Вам об этом известно? — спросил я сурово.
— Что? — оторопела девушка. Было слышно, как она говорит: «Где у нас Пантелеев? На вызове?» — Мы не принимаем анонимные заявки, — опомнилась она. — Приходите и напишите заявление. Ваш номер я зафиксировала.
Я попятился. И, как в прошлый раз, сделал несколько шагов по левой дороге. Телефон зазвонил сам.
— Татьяна Михайловна, — начал я. Что бы такое сочинить, чтобы выманить ее из дома?
— Вот хорошо, что вы позвонили! А то вам Лена не могла дозвониться почему-то.
— Андрюша, что ты говоришь? Мне Лена только что звонила. Обещала, что ты придешь… А ты где?
Телефон разразился короткими гудками.
Я выключил проклятое приспособление. Меня обдало запоздалой жутью. И, возвращаясь домой, я боялся, что больше не увижу двери в заборе — или даже самого забора, деревья не расступятся. И придется выбирать сейчас же — а я так и не решил, по какой дороге пойти…
Через неделю, когда нога уже поджила, другой Генин друг привез мне тетрациклиновую мазь.
— И… я хочу вас попросить, — сказал он, глядя в немытый пол. — Скажите мне, пожалуйста: «Все будет хорошо».
— Что?!
— Все будет хорошо, — повторил он, пунцовея. И поднял на меня совершенно больные глаза.
— Все будет хорошо, — сказал я, сдерживаясь. Так говорят с детьми. — Достаточно?
— Да. Спасибо.
Он ушел, потупясь, еле слышно попрощавшись. А я через полчаса попытался накачать воды (прямо за домом у меня скважина, очень удобно) — и оказалось, что мотор насоса перегорел.
Связь между визитами страждущих и моим невезением я заметил не сразу. Но мелкие неприятности приключаются со мной с завидным упорством. За прошедшие месяцы приходили три женщины и еще двое мужчин. На дорогу я их не выпустил — рука не поднялась дверь открыть. И каждому повторял, как дурак, что все будет хорошо.
Они не возвращаются. Зато приходят новые люди с весточкой от них. У них и правда все хорошо. А у меня каждый раз — какая-нибудь новая напасть.
Вот такое наваждение.
Только я собрался заняться делом, Рыжий залаял снова. Я мрачно высматривал гостя. Тот просунул руку в щель и ковырялся с задвижкой. Не, ну на этот раз точно не пущу. Прием окончен, все!
Гость оказался маленьким, субтильным. С усилием закрыл калитку, на безопасном расстоянии обошел Рыжего, повертел головой. Девчонка! Лет тринадцать, четырнадцать от силы. Черт знает что такое. Что она тут делает одна?
Я дождался, пока она пройдет мимо, и рыкнул с крыльца ей в спину:
— Ну и кто тебя отпустил одну по лесу шастать?
— Я сама. — Она даже не испугалась. Стояла под сыпавшейся с неба водой. Глазищи серые. И не такие, как у других. С надеждой смотрит.
— Ну заходи, — предложил я. — Раз уж пришла и не боишься. А то дождик.
— Мне не холодно, — ответила она независимо. И вошла.
Второй раз за день я усадил гостя за стол. Но достать чашки и сухарницу не успел. Девчонка вдруг сунула руку куда-то себе за шиворот и вытащила крысу. Из-под длинных волос.
Черный зверек прошелся по моему обеденному столу. Противный голый хвост тащился за ним, как дохлый червяк. Тощая такая крыса, облезлая, над глазами залысины.
— Болеет? — спросил я. — Значит, мама твоя не знает, что ты из-за крыски вытворяешь? К ветеринару ее надо вести, не ко мне.
— Были мы у ветеринара, — сказала девчонка угрюмо. —
Он сказал, что, скорее всего, опухоль в легких. Рентген сделать надо.
— И как, сделали?
— Не делали, — призналась она. И смотрела уже без надежды. С привычной мне тоской смотрела.
Кому неприятная тварь, а кому-то настоящее горе.
— Антибиотик должен помочь, — вздохнул я.
Она ждала, что скажу дальше.
— Все будет хорошо. Выздоровеет твоя зверюга, — сказал я. Что уж теперь. Поднял глаза от скатерти.
Она просияла. Как при виде подарка… Эх! Ладно.
— Чаю хочешь? — угрюмо спросил я. Она помотала головой:
— Спасибо.
Крысе было неуютно на моем столе, она полезла обратно к девочке на плечо. Та накрыла ее рукой и снова взглянула на меня.
Если у людей после разговора со мной такие глаза, ну почему мне за это каждый раз достается?
— Пойдем тогда, раз не хочешь, — сказал я совсем уже сварливо. — Как раз к автобусу успеем. Провожу тебя. И вот, накинь. — Я выбрал плащ из груды старья на вешалке. —
Дождь разошелся.
Крыса скрылась под волосами и капюшоном, будто и нет ее.
Вдоль дороги рыжики не росли. Только разноцветные сыроежки там и тут торчали из желтых листьев. Девчонка спросила нерешительно:
— Я слышала, вы можете вывести на какую-то интересную дорогу. И там развилка. Если туда пойти, можно исправить прошлое, выбрать заново… Это правда?
— Может, и правда, раз говорят, — ответил я мрачно.
— И что случается с человеком, который туда пошел? —
не унималась она.
— Думаю, его съедают волки, — хмыкнул я.
— Вы разве не проверяли? — удивилась девочка, с детской непосредственностью отправляя меня в зубы к волкам. Я не стал рассказывать, сколько раз доходил до развилки. Как соблазнял тещу немыслимыми распродажами. Как пытался звонить соседям…
— Выбирать трудно. — Это она решила меня утешить. —
Я тоже иногда не могу — вот хоть просто пиши по диагонали, если бумага в клеточку. А если даны два пути, —
иди без дороги, напролом!
— Вон твой автобус уже едет, — буркнул я. За деревьями открылся просторный асфальтовый пятачок, там на самом деле разворачивался автобус.
И тут оказалось, что у нее даже нет денег на обратный проезд.
— А как я вам их верну? Вы всегда тут живете?
— Сюда больше не приезжай, — испугался я. И сказал адрес, куда она может занести сто рублей, раз уж ей так надо.
— Ну беги. Он же не стоит долго.
Она послушно погналась за автобусом, сбросив мне на руки старенький плащ и хватаясь руками за шею — берегла свою крысу.
Я вернулся благополучно. Даже дождь прекратился, так меня и не промочив. И дом ждал меня, в полном порядке. Теплый, протопленный.
Я брезгливо откинул скатерть, по которой бегала крыса, и поставил ноут прямо на столешницу. И наконец-то вышел в Интернет. Залез в почту и узнал, что в «Майкрохард Твенти» — очень хорошей организации, где я появлялся живьем три-четыре раза в месяц, — я больше не работаю. Надежды на недоразумение не было. Еще немного, и придется мне жить на одну зарплату сторожа.
А чего ты ждал, осведомился внутренний голос. Ну ничего, у тебя ведь есть еще огород и бесплатные дрова. И еще вон рыжики в лесу. Червивые, правда.
Я подумал и выключил ноутбук. Чтобы не работал зря —
новый компьютер мне уже не купить.
За окном вставали ранние осенние сумерки. Я разглядывал свое темное лохматое отражение на экране. Скоро перестану следить за собой, сопьюсь. Потому что каждый посетитель будет приносить по бутылке. Хорошо, если с закусью.
Разве что научусь отказывать людям с тоской в глазах. Хорошо знакомой мне тоской, когда на суку не повесишься, но и как жить — непонятно. Ко мне приходят только такие. Кому уже не стыдно признаться себе, что по-детски веришь в чудо. Кому уже все равно. Им нужна всего лишь удача. Но разве мой запас бесконечен?
Я подумал и понял, что — да. Это может тянуться бесконечно. Удача давно кончилась, зато запас невезухи неисчерпаем.
Запиликал телефон. Жена. Бывшая жена то есть. Сначала она не звонила мне совсем. Теперь звонит часто. Хотя недавно я ей нахамил — когда выяснилось, что она не снимает деньги, которые я кидал им на счет…
— Да, Лен. Я слушаю.
— Привет, — сказал голос, очень похожий на мой внутренний. Только ехидным он не был. Старался быть бодрым, но тоже получалось не очень.
— Привет.
— Ты к нам не зайдешь? — тихо спросила жена.
— Когда? Сейчас? Я по ночам обязан быть здесь, знаешь ли.
— Антон приболел, — сказала она тихо. — Я волнуюсь.
«Скажи ей: все будет хорошо», — сказал… нет, не голос. Это я сам себе сказал.
— Что с Антошкой?
Подлый телефон отключился. Я чертыхнулся и полез в ящик за зарядкой. Воткнул в сеть — бесполезно. Может, сдохла зарядка? Попробовать связаться через Интернет?
В окно стукнули, и я вздрогнул. Мне даже спиваться необязательно — вон уже темноты боюсь…
Я включил свет в комнате и над крыльцом. За дверью стоял Палыч.
— Разбудил тебя, что ли? — спросил он. — Вижу, темно у тебя… Прости. Жена твоя мне сейчас звонила. Сказала, мальчишка ваш приболел. Температура высокая, она вроде «скорую» вызвала.
— А что с ним? — спросил я, ругая про себя бестолковую Ленку. — Палыч, а с твоего телефона позвонить можно?
Он протянул мне старенький мобильник, я поспешно потыкал кнопки. Вне зоны действия сети…
— Да ты поезжай к ним, раз тебе надо, — великодушно предложил Палыч. — Я тут присмотрю, собаки меня знают. Ты поезжай, ничего.
Я уже готов был бежать. И что-то делать. И понял, что давно ждал приглашения. Даже если оно только потому, что заболел Антошка… А вдруг что-то серьезное?
— Спасибо, — сказал я. — Ты собак на ночь выпусти. И ключ от дома возьми на всякий случай, вот запасной.
Ноутбук я убрал в ящик стола.
Надел куртку, в которой езжу в город. Сходил запер сараи, закрутил вентиль газового баллона, вырубил в доме электричество. Подумалось — когда вернусь в город, люди будут продолжать сюда приходить. И каждый из них заслуживает немного удачи. Но если я не помогу своим, на что я годен вообще?
Еще я подумал о темной каморке и о дороге за заветной дверью. И о том, что дорога может больше не открыться, когда я сюда вернусь. Дорога, про которую я так и не знаю, есть ли она… И захлопнул дверь изнутри. А заднюю только прикрыл.
Все еще золотилась листва сквозь наступавшие сумерки и белели березовые стволы, но как-то уныло. Я быстро дошел до развилки. Еще раз попытался реанимировать телефон, хотел его выбросить, но убрал в карман. И зашагал напрямик, через лес, без дороги.
Обошлось без всякой мистики. Я услышал шум дороги и вышел на тракт, к неизвестной автомастерской. От нее как раз собирался отъехать пустой, без пассажиров, автобус, и я напросился, чтобы подвезли.
А как только поехали, узнал и дорогу. Город был рядом. Я знал, куда еду. Домой. Ехал и размышлял о том, что одно из главных на свете чудес — это прощение. Я опомнился, когда водитель замахал мне, не отрываясь от руля. Автобус уже катил по одной из объездных улиц.
— Вас где высадить?
Я ответил — да прямо здесь, пожалуйста, и пошел напрямик через темный парк. И только тогда вспомнил, что это тот самый глухой, нехороший парк, где летом качалась на толстой ветке клена траурная ленточка… Идиотский обычай привязывать ленточки.
И я зачем-то побежал. Повернул и вдруг оказался в толпе. А ведь даже голосов не слышал. И Мишку узнал не сразу, тот стоял ко мне спиной. Потом он повернулся и глянул мне через плечо — с таким выражением, что любой испугался бы, но отскочить я не успел.
Не верьте, когда говорят: «Сгоряча не почувствовал боли». Когда нож входит в тело, это больно. Очень. И глупо как…
Плохо различимые в темноте люди бестолково метались. А потом надо мной склонился Миха.
— Ты живой, — сказал я.
— Я? — удивился он. И спохватился: — Молчи, молчи. Врачи сейчас будут.
— Солнечная, шестнадцать, сорок, — сказал я, и Миха склонился надо мной, чтобы расслышать. — Срочно. Помоги…
А дальше говорить не смог. Замолчал.
Небо за окном палаты было голубым, без облаков. Не то лето, не то осень. Попискивал рядом приборчик —
вроде бы кардиомонитор.
— Только недолго, — предупредил врач.
Протиснувшись мимо него, в палату вторгся Михаил. В обязательном белом халате поверх формы. Кто бы его сюда пустил без формы, ну и без халата тоже.
Он наклонился надо мной, как тогда в подворотне.
— Ну как ты?
— Живой.
— Жена твоя тоже приходила, так ее не пустили. — Мишка с почтением оглянулся на дверь.
— Жена? А как Антошка?
— Сын? — он поглядел с недоумением. — Да нормально вроде. Бабушка с ним сидит, присмотрит.
— Кто? Татьяна? — я вздохнул глубоко, отчего стало больно внутри. — Так ты к ней успел?
— Эй, ты что это? Ты только не волнуйся, — нахмурился он, оглядываясь на сильно запищавший приборчик. — Меня и так сейчас отсюда прогонят. Куда я успел, не понял —
к теще твоей, по тому адресу? Ну пришел я, как дурак. Она меня спрашивает — а где Андрюша? А я и не знаю, что ей сказать. Андрюша там у хирургов под ножами, а я тут у вас, встречайте. Она мне все голову морочила, как бульон вариться поставила, прилегла отдохнуть и заснула, а пена газ залила. И тут какая-то странная девчонка пришла, ее разбудила. Принесла сто рублей вернуть. Так и не понял, кто кому у вас должен, еле вырвался… Андрюшка?
— Ты только не волнуйся, — сказал я, потому что он смотрел на меня, как еще никогда не смотрел. И кажется, примеривался позвать врача.
Голубело за окном небо.