Почему и как я начал собирать бабочек

Начала, заложенные в детстве человека, похожи на вырезанные на коре молодого дерева буквы, растущие вместе с ним, составляющие неотъемлемую часть его.

Виктор Гюго.

Когда мне было года четыре, я впервые увидел огромную траурницу, порхавшую в саду между деревьями. До сих пор, а мне уже немало лет, я помню, как был потрясен ее сказочной красотой. Траурница оказалась одним из самых сильных моих впечатлений в детстве, да, пожалуй, и в жизни. Вероятно, удивительную красоту существ, на крыльях которых природа проявляет свою способность творить прекрасное, особенно чутко и ярко воспринимают дети. И видимо, не случайно самое точное и художественное описание бабочек аполлонов (род Parnassius) я услышал от ребенка. На тяньшаньском перевале Долон десятилетний киргизский мальчик-пастух сказал так: «Белая бабочка как будто в легком пестром сарафанчике».

Я убежден, что человек тем сильнее любит избранную им специальность, чем раньше он понял ее красоту.

Однако в детстве собирать бабочек мне не пришлось: в 1941 году началась война. После войны я оказался в Эстонии. А когда впервые отправился за бабочками в лес в пригороде Таллина, — обнаружил там несколько неразорвавшихся авиабомб и снарядов. Интерес к их содержимому быстро перерос в страстное увлечение химией, которая и стала моей профессией (о чем я нисколько не жалею).

И все же восхищение бабочками не исчезло, и в ежегодных летних горных походах на Кавказе и Тянь-Шане я пытался (правда, без сачка) поймать хотя бы тех, которые понравились мне больше всего, а в Москве дарил их друзьям.

В 1963 году Всесоюзное общество «Знание» послало меня в Кишинев читать лекции о значении химии в нашей жизни, а заодно проверить работу молдавской химической секции «Знания». Именно из-за второго поручения сотрудники этой секции все время старались меня куда-нибудь спровадить: если не на чтение лекций, так в театры, в музеи, в кино... Впрочем, я и не противился.

Однажды мне предложили побывать на сессии Молдавской Академии наук. И там я увидел нечто удивительное: на стенде Института физики висел застекленный ящик, заполненный громадными бабочками «мертвая голова» (Acherontia atropos). Это были самцы, которые прилетели на ультразвук, испускаемый специально созданным генератором. Такими же ультразвуковыми сигналами самцов привлекает самка этого вида.

«Мертвая голова» (Acherontia atropos).

Мне страшно захотелось заполучить хотя бы одну «мертвую голову». Но попросить чудо-бабочку я постеснялся — и потом жалел об этом.

Желание иметь «мертвую голову» и досада, что не попросил ее, с годами усиливались. Я даже думал о том, как бы снова отправиться с лекциями в Кишинев, найти там физиков, наловивших бабочек, и наверстать упущенное.

Решился же я лишь через 12 лет. В мае 1975 года лекции о достижениях химии я читал в Киргизии: во Фрунзе (ныне Бишкек), в Оше и, наконец, в Узгене. Нагрузка была приличной, и в воскресенье меня повезли на отдых в горы, в отроги Ферганского хребта.

Доехали до небольшого кишлака Салям-Алик на быстрой и полноводной реке Яссы, несущейся с гор, и пошли вверх по ущелью, вдоль ручья между двумя увальными хребтиками. Восточный, более низкий, — сплошь покрыт густым лесом грецкого ореха; западный — яркими субальпийским цветами.

По довольно крутому склону поднимаюсь на широкий гребень «цветочного» хребтика и оказываюсь в волшебном мире. Солнце, давно прошедшее зенит, прикрыло безоблачное бирюзовое небо легкой золотистой дымкой. На восточном хребтике зеленым металлом блестели плотно сомкнувшиеся курчавые кроны грецкого ореха, а впереди, севернее, сияли белоснежные вершины Ферганского хребта. Ни ветерка. В неправдоподобной тишине изредка раздавалась мелодичная трель птицы, невидимой в зарослях цветов.

Удивительная красота, незнакомые ароматы прогретых солнцем растений и давным-давно позабытый покой создавали ощущение тайны, сказочности. Вдруг я почувствовал: сейчас произойдет что-то необыкновенное, и сразу увидел крупную пеструю светлую бабочку, сидевшую со сложенными крыльями на лиловом шарике соцветия горного лука. Она уже расположилась на ночлег и поэтому позволила взять себя. Осторожно, не дыша, беру ее двумя пальцами. Потревоженная бабочка раскрывает широкие крылья — и я с восхищением вижу на белоснежном фоне ярко-алые, в черной оправе, округлые пятнышки. (Позднее, в Москве, я определил ее как аполлона аполлониуса — Parnassius apollonius.)

Аполлон (Parnassius apollonius). Фото А.Сочивко

Эта находка оказалась решающей: я впервые познал счастье встречи со сказочно прекрасной незнакомой мне бабочкой!

И вот в декабре того же года с лекцией «Химия в медицине» я отправился в Кишинев... В зале — сотрудники Институтов органической химии и физики АН Молдавии. После лекции было много вопросов. А когда они иссякли, я задал свой, так и не позабытый вопрос: «Знает ли кто-нибудь из присутствующих о ящике с бабочками «мертвая голова», который демонстрировали на сессии Академии наук в марте 1963 года?» Все изумились, но тут поднялся один человек и сказал, что помнит этих бабочек; их дарили всем желающим, и, если бы я попросил, — мне отдали бы хоть весь ящик. Он пообещал узнать судьбу оставшихся бабочек. И на следующий день я услышал ужасное: в ящике остались только булавки и коричневый порошок — поработали жуки-кожееды. Тогда мне стало ясно, что нельзя душить свои увлечения, отказываться от счастья.

На следующее лето я собирал бабочек на Сахалине и в Приморском крае. И все свои отпуска с той поры провожу в поисках бабочек по всему свету. Но об этом — уже другие повествования.