«Кот и клубок»

Иллюстрация Сергея Дергачева

вся в зеленом моя любимая отправилась 
на прогулку
на большой золотистой лошади
в серебряный рассвет
четыре длинных собаки летели низко и улыбаясь
сердце мое упало мертвое впереди

Господин Гаттамелата хмыкнул, заложил пальцем страницу и закрыл томик, вглядываясь в имя на обложке.
— Новомодный поэт, — пояснил Каммингс. — Ни больших букв, ни запятых.
Господин Гаттамелата прищурился, улыбаясь:
— Я бы назвал это возвращением к истокам. И то и другое изобрели не сразу. Даже каллиграфам приходилось как-то обходиться.
Каммингс чуть было не ляпнул: «Это вы по своему опыту?» — но вовремя прикусил язык. В конце концов, если господин Гаттамелата предпочитает делать заказы через его лавку, а прежде — через лавку его отца, а прежде — через лавку его деда, и его золото никогда не превращается в палые листья, то задавать такие вопросы невежливо.
Господин Гаттамелата долистал томик, удовлетворенно кивнул головой чему-то своему:
— Благодарю вас, господин Каммингс. Я знаю, что могу доверять вашему вкусу. Что-нибудь еще?
— Серебряной иглой уже никто не рисует. Но кое-что любопытное мне удалось достать…
Господин Гаттамелата никогда не оставлял конкретных заказов, но щедро оплачивал все издержки.
— Выпьете со мной чаю?
— С удовольствием. — Каммингс махнул рукой Анне.
Они сели за столик у окна, и господин Гаттамелата принялся распаковывать сверток. Каммингс расположился напротив, невольно чувствуя себя под елкой на Рождество — вопреки лету, возрасту и здравому смыслу. Что-то было всегда в том, как господин Гаттамелата рассматривал добычу, какая-то толика жадного предвкушения, начинавшая тоненько звенеть в воздухе, — не проявлявшаяся, впрочем, ни в выражении лица, ни в степенных жестах, ни в безупречной учтивости гостя. Внутри свертка был блокнот ин-октаво и коробка карандашей с надписью «Мефисто».
— Выглядят как обычные.
— А вы проверьте, — посоветовал Каммингс. 
Карандаши были перманентные, становившиеся ярко-синими от воды. И не только от воды. Каммингс, после попыток разобраться с ними, выглядел как мальчишка, объевшийся черники, — и сейчас не мог не радоваться, что это было месяц назад и синева с языка уже сошла. Несолидно, да и сюрприз бы изрядно подпортило.
Господин Гаттамелата хмыкнул, посмотрел за окно и провел небрежный росчерк. В пару движений на листе появился набросок — парень и девушка ссорятся посреди улицы. 
Каммингс нахмурился и перевел взгляд за окно — и правда, через дорогу девица О’Флаерти ругалась с сыном молочника Брайаном Киганом.
— Интересное лицо, — заметил господин Гаттамелата, легким движением карандаша добавляя женской головке сползшую набок шляпку и встрепанную прядь.
— Это Керидвен О’Флаерти, — сказал Каммингс. — 
И что только у нее стряслось…
— Дело жизни и смерти, очевидно. — Было совершенно непонятно, всерьез говорил Гаттамелата или нет. — Благодарю вас за чай, Анна. Сконы ваши всегда великолепны.
За окном Брайан плюнул себе под ноги, махнул рукой и зашагал по улице прочь. Девица О’Флаерти остановилась, прижимая к лицу ладони. Даже сквозь стекло было видно, как у нее горят щеки и высоко поднимается грудь, точно от бега. «Дело жизни и смерти, — 
подумал Каммингс. — А что не дело жизни и смерти в двадцать лет?»
Господин Гаттамелата, щурясь чему-то своему, отхлебнул чай, сделал на листе последний штрих и перевернул страницу. Девица О’Флаерти решительно закусила губу, рванула на себя дверь — тренькнул колокольчик, — в два шага пересекла лавку и ткнула пальцем в господина Гаттамелату:
— Вы из Народа! И вы обязаны мне помочь!
Брови господина Гаттамелаты поползли вверх:
— Я? Обязан?
О’Флаерти смутилась, покраснела еще больше, но не замолчала:
— Мой брат пропал. Под холмом. Его какая-то нечисть увела!
— Давно?
— Уже двое суток…
— Сколько лет вашему брату?
— Как мне. Но я на два часа старше.
— Почему вы решили, что это сделали именно фир-болг?
О’Флаерти сжала руки на груди:
— Вы не знаете, это Блейз… Он бы никогда… Он пошел охотиться — а Лаки одна вернулась. Забилась в угол и не выходит, скулит только… И сердце не на месте, чую я, беда с ним… Пожалуйста… — Голос у нее упал. — Я не знаю, как вас убедить, что вам предложить, но, пожалуйста… — Она шмыгнула носом.
Господин Гаттамелата поставил на столик чашку и повертел ее нервными пальцами. Сначала налево. Потом направо. О’Флаерти щелкала застежкой кошелька у пояса — клак! клак! клак! — и звук неприятно накладывался на тиканье часов, не попадая в такт. Наконец, Гаттамелата медленно поднял на О’Флаерти взгляд, тяжелый и холодный, как свинцовый брус.
— Вы действительно любите своего брата, — медленно произнес он.
— Да, — судорожно кивнула О’Флаерти.
— На что вы готовы, чтобы его спасти?
У юной О’Флаерти отлила краска от лица. Даже кончик носа побелел. Она зажмурилась. «Тик-так-так», — сказали часы.
— Что касается себя — на все, — решительно сказала О’Флаерти. — Что касается других… — она вздохнула, — только на то, что Блейз простит мне.
— Хорошо. — Господин Гаттамелата отбросил салфетку и встал. — Услуга за услугу.
— Услуга за услугу, — эхом отозвалась О’Флаерти.
Гаттамелата кивнул и обернулся к Каммингсу:
— Прошу прощения, я вынужден вас покинуть.
— Ничего-ничего, — торопливо ответил Каммингс. — 
Я понимаю.
— Будьте добры, чернила. Красные.
Первое, что сделал дану, переступив порог «Кота и клубка», — вынул пробку и резким движением выплеснул чернила на мостовую. Второе — вынул часы и замерил время. Щелкнул крышкой и обернулся к девице О’Флаерти.
— Мое имя — Эльфин, — сказал он. — Запомните, это может оказаться важно.
Она кивнула. Эльфин. Хорошо.
— Блейз пошел охотиться… как обычно… Он обычно ходит к реке. Я думаю, он пошел проверить силки… Я могу показать…
— Это не важно. Но потребуется место, где нет лишних глаз.
Они свернули в узкий проулок. Мостовая кончилась. Эльфин повертел головой и быстро очертил каблуком вокруг них двоих круг — как в детской игре. Только не в игре.
Какой-то части Керидвен было страшно. Очень страшно. С того самого момента, когда он поднял жесткие соломенные ресницы и посмотрел на нее. Потому что после этого не осталось никакого, никакого, никакого шанса, что Брайан Киган прав. Что Блейз и впрямь… загулял. Или сломал ногу. Или заблудился. Что она все это просто придумала и что все это не происходит здесь, сейчас, на самом деле.
И какой-то ее части страшно не было. Той самой, которая взвешивала, на что она готова пойти — да, нет, не знаю, не важно. Потом. Я подумаю об этом потом. Что потребовалось фир-болг от Блейза? Что потребуется этому… дану от нее?
— Мне нужна капля вашей крови, — сказал Эльфин.
Керидвен с готовностью кивнула, сорвала с пояса ножик, полоснула по ладони и протянула ему руку. Руку щипало, рана стремительно наполнялась кровью. Эльфин отшатнулся, поджал и без того узкие губы и прошипел сквозь зубы:
— Я же сказал — капля! — Он вынул пузырек из-под чернил и подставил под ее ладонь, не дав красной струйке стечь на землю. Затем закупорил пузырек и сунул в жилетный карман. Раздраженно нахмурился, посмотрел на порез и скривился так, будто у него разом заныли все зубы. — Дайте сюда. — Провел большим пальцем по порезу. Порез закрылся. 
Керидвен моргнула. Дану вынул носовой платок и принялся вытирать пальцы.
— Никогда так не делайте, — сказал он и тут же поправился: — Никогда, пожалуйста, при мне так не делайте.
— Откуда я знаю, как надо, — огрызнулась Керидвен. — У меня такое в первый раз.
Дану вздохнул.
— Справедливое замечание. — Он недовольно посмотрел на платок, опять вынул пузырек с чернилами и принялся заталкивать измазанную тряпицу внутрь. — Кровь… кровь важна не сама по себе. Это всего лишь жидкость. Важна ваша интенция. В тех местах, где обитают фир-болг… не только там, но там — 
более всего опасно предлагать свою жизнь взамен чужой, потому что от таких предложений… от таких предложений бывает сложно отказаться. Сейчас мы пойдем искать вашего брата. Я сделаю то, что смогу сделать. Ваша задача — мне не мешать. Пожалуйста, следуйте моим указаниям. Без… внезапных импровизаций. Хорошо?
— Хорошо.
— Я… — Он помедлил. — Я хочу сказать, что сделаю все для меня возможное, чтобы вам не было причинено никакого вреда.
— И Блейзу тоже, — быстро добавила Керидвен.
— Боюсь, — медленно сказал Эльфин, — для этого может быть уже поздно.
Блейз, нет! Прежде чем она успела ахнуть, Эльфин быстро развернул ее за плечи и чуть подтолкнул вперед. Каменные стены домов бесконечно вытянулись в стороны и вверх, ее сердце выпало из груди и покатилось под откос, разматывая красную нить, — и Керидвен рванулась за ним.
По сторонам мелькали черные стены — или черные стволы, или черные колонны — черное на черном, твердое черное снизу, угловатое черное по сторонам, огромное черное пустое сверху. И только впереди было алое, красное, горячее, драгоценное, и надо было спешить, не останавливаться, не отставать, чтобы нить не натянулась слишком сильно, чтобы нить не порвалась, потому что тогда сердце укатится прочь, а она упадет на плотное твердое черное внизу с пустым огромным черным внутри и не встанет. Никогда, никогда, никогда.
Впереди что-то забрезжило. Чаща расступилась. Перед ней открылась долина, как чаша. Внизу смутно маячили какие-то здания. Керидвен судорожно прижала руку к груди — дыры в ней не было, раны не было, все было целое. 
— Отлично, — послышался голос за спиной. — Почти пришли.
Керидвен вздрогнула и обернулась. За ее спиной стоял Эльфин.
— Где мы?
— Под холмом. В мыльном пузыре. В чужом сне… — 
Дану шарил зрачками по сторонам. Верхняя губа у него брезгливо дернулась. Керидвен показалось, что он сейчас выругается или сплюнет, но он только сказал: — Держитесь рядом. Не отставайте. — И начал бесшумно спускаться вниз. Керидвен последовала за ним. Из-под ног звонко посыпалась каменная крошка.
Они шли по пустым улицам, мимо домов с высокими окнами, мимо покосившихся колонн, мимо выщербленных стен.
— Здесь кто-нибудь живет? — шепотом спросила Керидвен.
— Из людей? — уточнил Эльфин. — Уже нет.
Улица шла под уклон, дома теснились все ближе и ближе, стены их становились все перекошенней. Будто ребенок построил игрушечный городок на промятой постели. 
Вот улица превратилась в проулок, проулок превратился в коридор. Эльфину, шедшему впереди, где-то приходилось протискиваться боком. Последний поворот — и впереди открылась площадь и фонтан на ней. Над фонтаном высилось единственное огромное дерево, разламывая толстыми корнями каменную кладку. Тяжелые ветви клонились вниз, на них смешивались листья, цветы и яблоки. 
На бортике фонтана сидела фир-болг в белой хламиде — бледная, тщедушная, с венком на темных спутанных волосах. У ее ног, запрокинув голову, сидел Блейз, и по его лицу блуждала бездумная, безумная, счастливая улыбка.
Керидвен задохнулась от возмущения.
— Тихо. — Эльфин крепко сжал ее плечо и уставился в просвет между домами. Его вертикальные зрачки светились в тени зеленым. С лицом тоже было что-то не так — черты менялись, будто дану держал перед собой свечу: молодое — старое — молодое… Керидвен почувствовала головокружение.
— Талло, — наконец пробормотал он. — Ладно. Могло быть и хуже. — Он повернулся к Керидвен. — Я подойду и заговорю с ней. Не вмешивайтесь в разговор, попытайтесь поговорить с братом. Постарайтесь, чтобы он вспомнил вас или хотя бы свое имя. Ни в коем случае ничего не ешьте и не пейте. Ждите моего знака.
Керидвен кивнула. Эльфин шагнул из проулка на площадь.
— Здравствуй, Талло.
Фир-болг вскинулась и зашипела. По земле пробежал порыв ветра, закружив опавшие лепестки.
— Ты кто?
Дану поднял ладони вверх:
— Ты не помнишь? Я — Эльфин. — Он присел на бортик рядом, поболтал ногой, вскинул голову и приветливо улыбнулся нечисти. Та вздрогнула и застыла. Потом принялась ерзать, но не отвернулась. Эльфин жестом за спиной подал Керидвен знак. Та подхватила юбки и кинулась к брату.
Блейз сидел все так же, не шевелясь, прислонившись спиной к гигантскому корню и не отрывая глаз от фир-болг.
— Блейз! — зашептала она. — Блейз, Блейз, Блейз! Это же я, Керри! Да ответь же мне, дубина!
Он не отзывался — точно пьяный или спящий. Только глаза у него были открыты, и от него ничем хмельным не пахло. На попытки его растормошить он не реагировал и не сопротивлялся. Керидвен дала ему пощечину — не помогло. Тогда она прижала голову брата к груди и заплакала.
Над ней, сверху на бортике, торговались двое нелюдей.
— Зачем пришел?
— За ним. — Эльфин, не глядя, указал на Блейза.
— Он не твой!
— И не твой, — мягко сказал Эльфин.
— Мой! — Фир-болг вскочила и топнула по бортику босой ногой. — Мой, мой, мой! — Тут же вытянулась, прижимаясь щекой к мрамору, перевесилась вниз и вцепилась Блейзу в волосы:
— Ты мой?
— Твой, — пролепетал Блейз.
Фир-болг захохотала:
— Видишь? Видишь?
Керидвен поняла, что сейчас ее убьет. Эльфин резко повернул голову — его взгляд придавил ее к земле. «Нет!» — сказал он одними губами. Керидвен вцепилась брату в плечи и уткнулась лицом в его макушку, чтобы не закричать. Эльфин тоже перегнулся вниз, заглядывая Блейзу в глаза:
— Как тебя зовут?
Блейз не ответил.
Эльфин выпрямился:
— Уже не помнит, — сказал он с сожалением. — Ненадолго хватит.
Фир-болг с сомнением посмотрела на Блейза. Потом — на Керидвен.
— Давай меняться, — предложила она.
— На что? — спросил Эльфин.
Фир-болг оскалила мелкие зубки и ткнула в Керидвен пальцем:
— На нее!
У Керидвен екнуло внутри. Вот про что он спрашивал! Внутри начало разворачиваться злое и веселое. Соглашайся, соглашайся, соглашайся, дурень! Пусть он только согласится. Пусть он только заберет отсюда Блейза, пусть она только останется с этой тварью…
— Нет, — сказал Эльфин. — Она со мной.
Два разочарованных вздоха вырвались одновременно.
Фир-болг надула губы:
— Тогда никаких «меняться»!
Эльфин снова мягко улыбнулся и полез за пазуху.
— Как знаешь. А я хотел тебе предложить…
Керидвен моргнула. Это был пузырек из-под чернил. С каплей крови и платком.
— …каплю из Реки… — Голос Эльфина стал вкрадчивым. Дану вынул пробку, и Керидвен с изумлением увидела, как оттуда поднимается роза, невыносимо алая, будто пламенеющая изнутри. Фир-болг застонала. — Сангрил, — тихо продолжал Эльфин. — Сангрил, добровольно данный, взятый без обмана и принуждения. — Он говорил и водил пальцем по лепесткам, лепестки от этого вздрагивали и раскрывались, загибаясь и темнея по краям, как обугленные. Смотреть на это почему-то было невыносимо. Будто он делает то, чего нельзя, нельзя, нельзя делать. Торгует тем, что нельзя продавать и покупать. Даже ради того, чтобы спасти их всех.
Фир-болг уже тянулась к цветку, и ее трясло от жадности:
— Дай! Дай-дай-дай-дай-дай!
Эльфин быстро отвел руку. Фир-болг дернулась за ним и чуть не упала с бортика. Дану покачал головой:
— Сперва отпусти.
— Пусть идет, — выпалила фир-болг.
— Хорошо, — так же нараспев произнес Эльфин, не отрывая от нее глаз, и тут же добавил быстрым шепотом. — Берите брата и уходите как пришли. Быстро. Не оглядывайтесь. Я вас догоню.
— Ладно. — Керидвен попыталась поднять и взвалить на себя Блейза. К счастью, на ногах он как-то держался. — Пошли отсюда, братец.
— Керри? — едва слышно пробормотал он.
— Керри, Керри… ох и получишь ты у меня, как выберемся…
Они заковыляли прочь. Но Керидвен все-таки обернулась и увидела, как Эльфин протягивает фир-болг на ладони раскаленную розу — и та жадно хватает и запихивает ее в рот.
Узкий проулок извивался, словно кишка. Стены уходили вверх и где-то там смыкались, тянуло сыростью, как из подвала. Одно утешение — заблудиться было негде, потому что ход нигде не разветвлялся.
— Керри… Керри, стой…
— Я тебе встану, — огрызнулась Керидвен. — Шевели ногами, обормот.
— Керри… — Блейз скинул ее руку. Они остановились. Блейз прислонился к стенке, тяжело дыша. — Керри, я не могу. Я должен вернуться.
— Что?! — Керидвен задохнулась от возмущения. — Ты с ума сошел?! Да ты… да ты хоть знаешь, откуда я тебя вытащила?! Ты хоть знаешь, с кем я ради тебя связалась?! А ты… ты обратно собрался?! Сидеть там слюни распускать?!
— Керри, ты не понимаешь… — Блейза не было видно в темноте, только лицо смутно белело, плоское, как блин. — Она… ты ее не знаешь… она… она хорошая… и ей будет плохо без меня…
— А мне?! А мне не будет?!
— Керри, ты… — Он покачал головой. — Ты сильная.
Керидвен поняла, что сейчас заплачет. Она закусила губу и постаралась, чтобы голос не дрожал.
— Я сильная. И если ты думаешь, что я буду стоять и смотреть, как тебя жрут…
Блейз отлепился от стенки.
— Керри… прости, Керри… — Он оттолкнул ее и побежал обратно.
— А ну стой! — Керидвен кинулась за ним, схватила за шиворот — и тут черная вспышка смела все.
Стен вокруг больше не было. Света тоже не было. Сверху не было ничего. Внизу было что-то твердое. И на твердом, не шевелясь, лежал Блейз. Керидвен прижалась ухом к груди — его сердце билось. У нее немного отлегло. Живой! Все поправимо, пока живой.
— Блейз! — позвала она.
Он не отзывался. И что теперь? Неужели все?
Нет, не все. Керидвен встала, уперла руки в бока, подняла голову и изо всех сил заорала в никуда:
— Эльфин! Эльфин! Эльфин!
Из ниоткуда пушечным ядром вылетел огромный ком, размазался о землю, как кусок теста о печь, опять собрался, покатился, замелькали руки-ноги-голова-пятнистая шкура-усы-хвост. Керидвен от изумления моргнула — на земле, припав на одно колено и тяжело дыша, как пловец после ныряния, возник Эльфин.
— С-спасибо, — сквозь зубы выдохнул он. — Очень вовремя.
 Он поднялся и принялся какими-то кошачьими движениями отряхиваться.
— Что случилось? — спросила Керидвен.
Эльфин оскалился:
— Кое-чье желание исполнилось.
Короткие соломенные волосы у него стояли дыбом и только что не искрили.
— С вами все в порядке? — спросила Керидвен. Если еще и дану тронулся…
Эльфин выпрямился:
— Прошу прощения. — Он опять оскалился. — Нес-сколько увлекся. — Он одернул манжет и снова стал выглядеть, как джентльмен с открытки. Не считая того, что тени вокруг него светлели, будто разбавленные водой, и становились из чернильных серыми. — Как ваш брат?
— Он… не хотел возвращаться. — Керидвен машинально погладила Блейза по голове. Дану опустился на одно колено рядом с ним.
— Понятно, — сказал Эльфин и задумался. — Есть ли у вас место, которое одинаково дорого вам обоим? Какое-то общее воспоминание, может быть?
— Наш дом, — не задумываясь, ответила Керидвен.
— Отлично. — Эльфин без усилия приподнял Блейза за шиворот. Тот повис, как марионетка. — Закройте глаза и подумайте о доме, пожалуйста.
Керидвен повиновалась. Она закрыла глаза и попыталась представить их дом с соломенной крышей, яблоню на заднем дворе, плющ, обвивший стену, каменную изгородь — опять осыпается кладка, когда Блейз заменит ее, наконец! — ощутила толчок в спину и чуть не упала носом в розовый куст, запнувшись о клумбу. Одуряюще пахло влажной землей, травой, дымом, навозом и розовыми лепестками. 
Они были дома.
— Что теперь? — спросила Керидвен, когда они вошли внутрь и уложили Блейза на узкую постель в его спальне.
Эльфин вздохнул:
— Теперь вам нужно его позвать. Думайте о нем. Говорите что-нибудь. Я попробую посмотреть, где он. — Он наклонился к камину. Пламя вспыхнуло мгновенно. Сам он развернул кресло от камина, уселся и, опустив веки, застыл с неестественно прямой спиной.
Керидвен присела на край постели, взяла Блейза за руку и начала напевать:
— В чащобе чертог высокий стоит,
Я слышал небес колокольный звон,
Траурным пурпуром весь он укрыт.
И Бога люблю я превыше всего.
Эльфин вздрогнул и открыл глаза:
— Простите, это что?
— Это кэрол, — сказала Керидвен. — Мама пела… пока жива была. — Она нахмурилась: — Это подойдет?
— Более, чем. — Он поерзал в кресле. — Знающая женщина была ваша матушка, что еще сказать… — Он потер лоб, будто у него разболелась голова. — Продолжайте, пожалуйста.
Она спела про ложе, которое стоит посреди чертога, и про алый покров, и про поток без берегов, в котором текут вода и кровь. Когда она запела про терновник, который не увядает с первого Рождества, Блейз пошевелился. А когда она спела про луну, он очнулся. Вздрогнул, сел на кровати и уставился на нее глазами с чайные блюдца. Как на прокаженного и праздничную елку одновременно.
— Керри, ты… — пролепетал Блейз и осекся. Потянулся погладить ее по щеке, но тут же отдернул руку, как от пламени. — Керри, я… Извини меня, пожалуйста.
У нее защипало в носу.
— Дубина ты, братец. Прибью я тебя когда-нибудь.
Блейз слабо улыбнулся:
— Есть за что. — Он хотел еще что-то сказать, но наткнулся взглядом на дану и замер.
— Меня зовут Эльфин, — сказал Эльфин.
— Вы из… — Блейз запнулся и покраснел.
Эльфин мягко улыбнулся:
— Из падших духов, да. Не волнуйтесь, я скоро уйду. — Он оперся локтями в подлокотники и сложил пальцы домиком. — Но перед этим — один вопрос. Я могу сделать так, что вы не будете видеть то, что видите.
— Насовсем? — быстро спросил Блейз.
Эльфин покачал головой:
— До смерти… или до следующего выхода из тела, если такое с вами произойдет.
— И я все забуду?
— Если захотите.
— И чащу?
— И чащу.
— И реку?
— И реку.
— И… — Блейз опять покраснел. — И Талло?
— И Талло.
Блейз сглотнул, зажмурился и мотнул головой:
— Нет. Тогда нет. — И прежде чем Эльфин успел что-то ответить, выпалил: — Только не переспрашивайте меня! А то я передумаю.
Эльфин поднялся:
— Хорошо.
Блейз с облегчением выдохнул:
— Спасибо.
Эльфин покачал головой:
— Погодите благодарить.
Дану коротко поклонился и вышел. Керидвен поспешила за ним. 
Дану стоял на крыльце и натягивал перчатки.
— Ваш брат сделал свой выбор, и противоречить ему я не могу, — сказал он, не глядя на Керидвен. — Боюсь, в ближайшее время вам с ним будет нелегко. И ему самому с собой тоже. Не пугайтесь, если он начнет чураться окружающих. Первое время, скорее всего, среди людей находиться он не сможет. Потом, может быть, станет легче… Ему нужно будет найти занятие, простое, но занимающее все внимание. Перебирать крупу, собирать грибы, читать розарий… что угодно. Если у вас есть на примете священник — я имею в виду, хороший, а не… как это часто бывает… — Эльфин поморщился. — Можете попробовать показать его священнику.
Керидвен наконец поняла, кого он ей напоминает — геральдического леопарда с вывески «Кота и клубка».
— Странный совет от падшего духа, — сказала она.
— Ну я же не себе его даю. — В сумерках сверкнула усмешка и пропала. Он помолчал, терзая пуговицу на запястье. — Вы, люди… Вам кажется, что чудо — это сверток под елкой, а это не так. Чудо — это шанс, который разбивает душу, чтобы осколки можно было сложить заново. — Он говорил торопливым яростным шепотом и с каждым словом становился моложе, и моложе, и моложе. — Но… это тяжело. Никто не искушает так, как Единый, и никто не предлагает таких сделок, как Единый. И если вам кажется, что чудо — это подарок, то нет. За чудо всегда приходится платить, и никто никогда не платит в одиночку, и вы никогда не узнаете, чем вам придется расплачиваться, пока не придет пора платить.
Керидвен стало неловко. Она вспомнила, что ни разу не подумала о том, как дану будет выполнять ее просьбу.
— Тогда… почему вы помогли нам? — спросила Керидвен.
У Эльфина опять сделалось такое странное, плывущее выражение, будто он держит перед собой свечу.
— Мне хотелось посмотреть, — просто сказал он.
— На что?
— На вас.
У нее, наверное, стало совсем глупое лицо, потому что Эльфин тихо засмеялся.
— Спросите вашего брата. Он теперь знает.
Керидвен оглянулась на дверь, за которой лежал Блейз. Странно, теперь она совершенно не боялась. Любая цена была оправданна.
— Я вам должна, — сказала она.
— Вы мне должны. — Улыбка Эльфина погасла. Дану вынул из кармана часы и щелкнул крышкой. — В Срединных землях прошло двенадцать часов. Я попрошу двенадцать часов вашего времени. Как вы думаете, это будет справедливо?
— Да, — ответила Керидвен. — Наверное.
Двенадцать часов — это может быть очень мало. Или очень много. 
Дану прищурился на отсвет закатного неба над крышами.
— Завтра утром должен быть хороший свет, — сказал он. — Приходите к десяти часам в лавку «Кот и клубок». У меня остался набросок — но вы, люди… вы быстро меняетесь. Он уже неверен. Мне нужно будет его подправить.
Керидвен не поверила услышанному.
— И… это все?
Эльфин улыбнулся — такой древней, мудрой, печальной улыбкой, что у нее мороз прошел по спине.
— Это все.
— Ладно, — сказала Керидвен. — Хорошо.
Он слегка поклонился и зашагал вниз по холму. Серый сюртук быстро растворился в сумерках, но Керидвен еще долго стояла, обхватив себя за локти, и смотрела, и слушала, как, невидимые в темноте, шелестят листьями яблони, и ветер тянет дымом из печных труб.

— Благодарю вас, господин Каммингс, — сказал господин Гаттамелата, забирая вчерашний сверток. Выглядел он совершенно обычно. Ничто не напоминало о вчерашнем происшествии. 
Молочник уже успел с утра нажаловаться Анне, что девица О’Флаерти опять квохчет над своим малахольным братом как наседка — взяла полпинты лучших сливок, но всю душу вынула, торгуясь, — и, значит, все обошлось. Но Каммингс все-таки позволил себе спросить:
— Как все прошло вчера? Все в порядке с молодым О’Флаерти?
Господин Гаттамелата поднял на Каммингса взгляд, и Каммингс порадовался, что его гость делает это так редко.
— Я не знаю, все ли с ним в порядке, — сказал он. — Но он дома.
— Простите, — сказал Каммингс. — Это излишнее любопытство.
— Нет-нет, не извиняйтесь… — Господин Гаттамелата опустил веки. — Ваш вопрос понятен. Но я не знаю на него ответа. — Он помолчал. — Вы очень деликатный собеседник. Я всегда получал большое удовольствие от разговоров с вами.
— Вы как будто прощаетесь, — с сожалением сказал Каммингс.
— Мне, скорее всего, понадобится уехать. Лет, может быть, на двадцать. Или тридцать, сложно сказать.
— Жаль, — сказал Каммингс. — Нам с Анной будет вас не хватать.
— Мне вас тоже. — Гаттамелата помедлил. — Но мы… мы, дану, кого вы называете Народом, не отличаемся от фир-болг по сути. Только выбором, который делаем. И иногда… приходится делать именно такой выбор.
— Вы уезжаете сегодня?
Гаттамелата не ответил. Он покачивал карандашом в воздухе и смотрел куда-то за стекло. Каммингс перевел взгляд за окно. Улицу заливал ясный утренний свет, поблескивал солнечный луч в луже, девица О’Флаерти решительно вышагивала по дороге, и ее зеленые юбки развевались, будто флаги.
— Нет, — произнес господин Гаттамелата. — Еще нет.