Химик спасает Россию
В.Н. Ипатьев, 150-летие которого химики отмечали 21 ноября 2017 года, неисчерпаемостью своего таланта подобен океану. О том, что он великий ученый, написано немало (см., например, февральский номер «Химии и жизни» за 2018 год). Однако если вчитаться в историю его жизни, открываются удивительные страницы. Например, он был не только великим химиком, но и выдающимся организатором производства. Именно он создал военно-химическую (и вообще химическую) промышленность России в тяжелые 1915–1917 годы при Николае II, а затем, при Ленине, возглавил ее восстановление после Гражданской войны.
 |
| Иллюстрация Владимира Камаева |
Толуол для армии
К началу Первой мировой войны В.Н. Ипатьев был крупным ученым, ведущим специалистом по каталитическому органическому синтезу: доктор наук, член-корреспондент Императорской академии наук, профессор Михайловской артиллерийской академии, в звании генерал-майора. Неудивительно, что на его плечи и легла тяжелейшая проблема первого периода войны.
Уже к концу 1914 года выяснилось, что Российская империя к войне не готова. Почти закончились запасы снарядов; в острейшем дефиците были взрывчатые вещества (ВВ), порох и сырье для их производства. Российские заводы практически не выпускали бензол, необходимый для синтеза толуола — основы для изготовления многих ВВ. До войны эти вещества в основном закупали в Германии, теперь нужно было собственное производство. В связи с этим шестого февраля 1915 года была организована Комиссия по заготовке ВВ при Главном артиллерийском управлении (ГАУ), председателем которой был назначен В.Н. Ипатьев.
Первоочередной задачей комиссии стала организация производства бензола, толуола и других материалов, необходимых для получения ВВ и порохов, включая производство серной и азотной кислот. На этом поприще талант химика Ипатьева раскрылся с совершенно неожиданной стороны: он показал себя блестящим менеджером.
Еще в ноябре 1914 года В.Н. Ипатьев едет на Донбасс, где после инспекции местных коксовых фабрик приходит к выводу, что здесь можно «уже через 2–3 месяца начать постановку толуола и бензола» (цитаты здесь и далее — из воспоминаний В.Н. Ипатьева «Жизнь одного химика». М: Калвис, 2011). Но этому мешали юридические проблемы. Например, Южно-Днепровское общество в Кадиевке было связано с компанией из Германии десятилетним контрактом, по которому ей принадлежало исключительное право использования всех продуктов коксования. И правительство ничего не могло поделать с условиями коммерческого договора, подписанного с компанией ныне вражеской страны.
В ГАУ предложили организовать поставки из США, но это было бы малоэффективно из-за непозволительных затрат времени и денег. Тогда в записке для ГАУ Ипатьев обосновал строительство за 5—6 месяцев нового казенного завода (за 150 тысяч рублей) для получения бензола и толуола производительностью 150 тысяч пудов в год. На вопрос о гарантии выполнения работ за столь краткое время и при таком финансировании Ипатьев ответил «Я не капиталист... и гарантировать неустойкой не могу. Единственное, что я могу предложить в залог, это мою голову». Завод был пущен 20 августа 1915 года — на полтора месяца раньше назначенного срока.
В конце 1915 года началось строительство еще двух десятков новых небольших бензольных заводов и установок для конденсации бензола и толуола. В те же сроки еще один такой завод построила в Макеевке бельгийская компания, привлеченная выгодным заказом Российского государства. Одновременно начали строить заводы для получения азотной и серной кислот. Часть этих заводов к концу года уже выпускала продукцию. Удалось преодолеть и нежелание прогерманских фирм работать на военную химию России. Руководство заводов ссылалось на невозможность связаться в условиях войны с хозяином фирмы Генрихом Копперсом. Озабоченному этой проблемой юрисконсульту военного министерства России было сказано: «Запишите в протокол, что Ипатьев взял на себя эту ответственность и что после войны разговаривать с Копперсом будет он».
От Ипра до Осовца
Столь же острой оказалась проблема боевых отравляющих веществ (ОВ — современное название; тогда их называли удушающими газами) и защиты от них. Первыми ОВ применили немцы — в пять часов вечера 22 апреля 1915 года под городом Ипром в Бельгии. За этот город сражались давно и безрезультатно, но в тот вечер немцы решили испытать новое оружие — хлор. На фронте атаки в шесть километров они установили шесть тысяч баллонов и, когда ветер подул в сторону противника, открыли краны, выпустив в воздух 180 тонн хлора. Желтоватое газовое облако понесло ветром, и началась паника. Погруженные в хлорное облако французские солдаты слепли, кашляли и задыхались. Три тысячи умерли от удушья, еще семь тысяч получили ожоги (по другим данным, всего отравились почти 15 тысяч солдат, из них около 5 тысяч умерло).
Как вспоминают историки, организацией газовой атаки под Ипром руководили немецкие ученые-химики из Берлинского института кайзера Вильгельма — Фриц Габер, Джеймс Франк, Густав Герц и Отто Ган. Примечательно, что все они в дальнейшем получили Нобелевские премии за различные научные достижения мирного характера. Отцом же боевых ОВ стал Фриц Габер, который изучил удушающие свойства хлора и его способность перемещаться низко над землей из-за высокой плотности. Даже после присуждения ему в 1918 году Нобелевской премии за синтез аммиака многие ученые стран Антанты считали Габера военным преступником и отказывались с ним здороваться.
Идея использования удушающих газов известна с древнейших времен: еще наши давние предки дымом от костра выкуривали противника из пещер. В 1899 году была подписана Международная Гаагская конвенция «О неупотреблении снарядов, имеющих единственным назначением распространять удушающие или вредоносные газы». Однако когда страны Антанты обвинили Германию в нарушении подписанных ею обязательств, Берлин ответил, что конвенция запрещает лишь «снаряды с газом», а не любое применение газов в военных целях. После этого, собственно, о конвенции уже никто больше не вспоминал, и обе воюющие стороны после апреля 1915 года стали разрабатывать и использовать ОВ и разные средства их доставки, включая артиллерию и авиацию.
А Габер в мае 1915 года выехал на Восточный фронт для организации химических атак против русской армии. Первая крупная атака состоялась 31 мая 1915 года при фольварке Воля Шидловская, в 60 км от Варшавы. На 12-километровом участке фронта немцы установили в своих передовых окопах 12 тысяч баллонов с хлором в смеси с фосгеном. Дождавшись подходящего ветра, они в 3 часа 20 минут утра атаковали русские войска газом. Атака была полной неожиданностью для наших войск, не имевших никаких средств защиты от ОВ, и привела к высоким потерям — более 9 тысяч человек отравились, 1183 скончались.
Командир 55-го Сибирского полка полковник К. Бернштейн так писал об этом бое: «…Отдельные немецкие люди в белых масках стали выпускать из каких-то аппаратов... пары желто-зеленого цвета, которые, сгущаясь, стелются по земле и издают удушливый запах... Число жертв, удушенных ядовитыми газами, все росло, да росло так, что к началу боя мне стало известно, что боеспособных стрелков в ротах не более 40– 50 человек...» Но смертельно отравленные русские солдаты остались на позициях и, поднявшись в контратаку, отбросили вражескую пехоту. «Несмотря на то что они изнемогали и едва держались на ногах, — докладывал Бернштейн, — [они] бросились из окопа... и на плечах немцев ворвались в их окоп, где перекололи их». В итоге благодаря умелому командованию и доблести наших войск немцам не удалось развить тактический успех в стратегический, фронт не был прорван.
Другой почти забытый эпизод — героическая оборона крепости Осовец (50 км от города Белостока), знаменитая «атакой мертвецов» после массированной немецкой газовой атаки в августе 1915 года. Остановимся на этом эпизоде немного подробнее.
Эта третьеразрядная по фортификации крепость защищала проход между непроходимыми болотами, за которым был прямой путь на Варшаву. Немцы начали артобстрел крепости 21 сентября 1914 года. Много месяцев безуспешно долбили ее артиллерией и атаковали пехотой. В феврале 1915 года подтянули осадную артиллерию: более 60 орудий калибра 200–300 мм и четыре монстра — 420-миллиметровые мортиры «Большая Берта», фугасный снаряд которых весил 760 кг и уничтожал все в радиусе 500 м. Ранее эти «убийцы фортов» разбили укрепления Льежа, Намюра, Антверпена, позже громили Верден и лишь при осаде крепости Осовец потерпели фиаско. Их установили в 10–12 км от крепости — вне досягаемости ее артиллерии. Но пока мортиры собирали, русские скрытно привезли и установили пару морских дальнобойных орудий, которые в артдуэли уничтожили две «Берты». Их останки и две сохранившиеся мортиры срочно вернули в Германию, а затем на Западный фронт.
И вот в конце июля немцы, выпустив 200–250 тысяч только тяжелых снарядов калибром более 200 мм, стали готовить последний штурм. В 4 утра 6 августа 1915 года при попутном ветре по фронту атаки начали выпускать хлор с примесью брома из 30 газобаллонных батарей. По оценкам историков, газ в итоге проник на общую глубину фронта до 20 км, сохраняя поражающее действие на расстоянии до 12 км и до 12 метров по высоте. Вслед за волной газа шла артиллерийская огневая волна, за ней — пехота в противогазах.
Средств защиты от ОВ у оборонявшихся не было, и результат оказался сокрушительным. Из строя выбыло свыше 1600 человек, весь гарнизон получил отравления разной степени тяжести. Вслед за газами немецкая артиллерия открыла огонь по крепости снарядами с хлорпикрином и заградительный огонь для своих двинувшихся в атаку частей.
Немцы были уверены, что все защитники погибли, и наступали двумя плотными колоннами, сзади шли резервы. Но когда они прорезали проходы в проволочных заграждениях, навстречу им в штыковую атаку бросились немногочисленные русские. Их вид был ужасен — окровавленные, грязные, выкашливающие сожженные легкие, — и немцы в панике отступили без боя. Историки пишут, что первым поднялся командир 13-й роты подпоручик Владимир Котлинский, но он вскоре погиб и атаку возглавил последний из оставшихся офицеров — подпоручик-сапер Владислав Стржеминский, который прибыл в роту для проверки состояния фортификационных укреплений. Позже эту контратаку окрестили «атакой мертвецов». За подвиг 21-летнего В.М. Стржеминского наградили золотым георгиевским оружием, но в мае 1916 года, во время минометного обстрела, его тяжело ранили: пришлось ампутировать правую ногу, левую руку, удалить глаз. Однако это не сломило Стржеминского: он стал художником-авангардистом, другом и последователем К.С. Малевича, теоретиком искусств. Поляки же считают его национальным героем и даже изобразили на монете в 2 злотых.
Военный химпром империи
Понятно, что Россия должна была в кратчайшие сроки обзавестись надежными средствами защиты от ОВ и самими ОВ как средством возмездия. Еще в марте 1915 года предложение об изготовлении ОВ в России было отклонено Верховным главнокомандующим по этическим соображениям. Однако после первых газовых атак против русской армии 3 августа 1915 года вышел приказ генерал-инспектора артиллерии великого князя Сергея Михайловича об образовании при ГАУ специальной комиссии по заготовке боевых ОВ. В том же месяце был произведен первый промышленный хлор, в октябре — фосген. В широких масштабах русская армия применила химическое оружие летом 1916 года в ходе Брусиловского прорыва, и, по словам полевого генерал-инспектора артиллерии, химические 76-миллиметровые снаряды «оказали большую услугу армии».
Осенью 1915 года в армию начали поступать первые средства защиты от ОВ — марлевые повязки, пропитанные гипосульфитом. Они в какой-то степени защищали от хлора, но срочно требовалось что-то более надежное. Поэтому в организациях разных ведомств одновременно начали разрабатывать разные типы противогазов и респираторов для защиты от боевых ОВ. Однако здесь началась борьба амбиций, бюрократическая волокита и прочее, недопустимое в создавшейся ситуации.
В связи с этим 16 апреля 1916 года успешно работающая Комиссия по заготовке ВВ при ГАУ была преобразована в Химический комитет при ГАУ под председательством того же В.Н. Ипатьева. Этот комитет состоял из пяти отделов: ВВ, ОВ, зажигательных средств и огнеметов, противогазового и производства кислот. Комитет и его руководитель были уже наделены широкими полномочиями с правом решения всех сложных вопросов непосредственно с начальником штаба Верховного главнокомандующего, военным и другими министрами, великими князьями — кураторами отдельных служб армии и промышленности — и периодически с самим Николаем II. C императором Ипатьев встречался не раз, и не только на официальных приемах и отчетах, но и на завтраках и обедах, где в присутствии всего нескольких человек решались самые острые вопросы, в том числе выходящие за пределы компетенции Химкомитета.
Ипатьев фактически возглавил химическую промышленность России. Трудно хотя бы бегло перечислить те задачи, за которые брался Химический комитет. Например, для производства пороха требовалась серная кислота, но сернокислотные заводы размещались в Польше и Прибалтике, где шли бои, — Ипатьев мобилизовал промышленников на строительство двух десятков новых заводов этого профиля (и заслужил от председателя Государственной думы Михаила Родзянко прозвище «кислотный диктатор»). В результате, например, производство ВВ выросло почти в 50 раз, причем в основном благодаря частным заводам, так как на казенных заводах оно увеличилось всего в два раза. Комитет развернул производство боевых ОВ — фосгена и хлора, а заодно азотнокислого бария и желтого фосфора для зажигательных бомб и огнеметов. На всех заводах приемку военной продукции осуществляли представители комитета, предшественники современных военпредов. Глава Химического комитета писал в воспоминаниях: «Войну мы свободно могли продолжать еще очень долгое время, потому что к январю и февралю 1917 года мы имели громадный запас взрывчатых веществ в миллионах различных снарядов и, кроме того, более миллиона пудов свободных взрывчатых веществ».
При поддержке комитета Н.Д. Зелинский и Н.А. Шилов впервые в мире создали достаточно совершенный войсковой противогаз с активированным древесным углем как адсорбентом и резиновой шлем-маской инженера Эдуарда Куманта — прототип всех современных фильтрующих противогазов. Дополнительно для артиллеристов делали противогаз князя Авалова, в котором кроме активного угля для поглощения кислых газов использовался слой натронной извести — смеси едкого натра и гашеной извести. Всего за время деятельности Химкомитета было выпущено более 15 миллионов противогазов и снят с производства менее надежный противогаз, разработанный Санитарной комиссией члена царствующего дома принца Ольденбургского. Возникший было конфликт устранил сам император, который передал В.Н. Ипатьеву все снабжение армии противогазами.
Император, как и правительственные и научные круги, отметили заслуги ученого: Ипатьев получил звание генерал-лейтенанта, 18 ноября 1915 года был избран в действительные члены Российской Императорской академии наук (но утвержден только 9 мая 1916 года из-за необходимости дополнительного получения согласия военных ведомств).
«Большевики чувствовали мою правду»
Октябрь 1917 года поставил Ипатьева, как и многих его соотечественников, перед выбором. Внутренне не приняв Октябрьскую революцию и оставаясь по убеждениям сторонником конституционной монархии, после тяжелых раздумий он решил, что только большевики во главе с Лениным способны спасти Россию от разрухи, поверил в их лозунги: мир, свобода, земля крестьянам. И твердо отказался от многочисленных предложений уехать на Запад или присоединиться к Белой армии. (Кстати, такое же решение приняла значительная часть генералитета и высшего офицерства царской армии.) Позже В.Н. Ипатьев напишет: «Можно было совершенно не соглашаться с многими идеями большевиков, можно считать их лозунги за утопию, но надо быть беспристрастным и признать, что переход власти в руки пролетариата в октябре 1917 года, проведенный Лениным и Троцким, обусловил собою спасение страны, избавив ее от анархии и сохранив в то время в живых интеллигенцию и материальные богатства».
Ипатьев не предлагал услуг Совнаркому — тот сам проявил интерес. В ноябре 1917 года специально к нему приехал представитель правительства Л.Я. Карпов, которому было поручено возглавить химическую промышленность, ведь перед революцией он был директором химического завода в Бондюжском (теперь город Менделеевск). После обстоятельного рассказа Ипатьева о работе Химкомитета Карпов предложил ему и Химкомитету сотрудничество в деле демобилизации химической промышленности и ее дальнейшего развития. Ипатьев предложение принял со словами: «Я готов сделать все от меня зависящее, чтобы спасти созданную нами во время войны химическую промышленность. Что же касается передачи персонала в распоряжение вновь образуемого Химического отдела при Высшем совете народного хозяйства (ВСНХ), то для этого мне будет необходимо собрать заседание совета Химического комитета и там обсудить этот вопрос».
Ипатьеву пришлось потрудиться, чтобы убедить представителей русской науки и промышленности отдать силы, знания и опыт строительству новой России. Переориентация сотрудников, привыкших к самоотверженной совместной работе в Химкомитете (который после подписания Брестского мира в июне 1918 года был ликвидирован), потребовала долгих дискуссий. Но в итоге все уладилось: часть перешла в ГАУ, другая — в Химотдел при ВСНХ под начало Л.Я. Карпова.
В декабре 1917 года В.Н. Ипатьев — член совета ГАУ и председатель особой комиссии при Химическом отделе ВСНХ для демобилизации и мобилизации химической промышленности. В 1919 году комиссия преобразована в Технический совет химической промышленности при ВСНХ, Ипатьев становится председателем совета, фактически министром химпрома. Тогда же он создает отраслевую науку: в 1920 году основан ГОНТИ (Государственный институт научно-технических исследований) — многопрофильный институт, координатор важнейших научно-технических работ в стране, организационное звено ВСНХ. Затем Институт прикладной химии, Химико-фармацевтический институт, Институт химических удобрений, Радиевый институт. В 1926 году ГОНТИ слился с Институтом прикладной химии, а в 1929 году из него выделен Институт высоких давлений (ГИВД), директором которого стал Ипатьев.
С 25 мая 1921 года В.Н. Ипатьев оказывается на вершине советской иерархии — он член Президиума ВСНХ и вскоре (после смерти Л.Я. Карпова) — начальник Главного химического управления ВСНХ, член Госплана. Едва вступив на эти должности, Ипатьев подает в Президиум ВСНХ докладную записку, в которой подробно рассматривает печальное состояние всей промышленности и предлагает радикальные меры для ее восстановления и дальнейшего развития. Наиболее деликатная и важная часть записки сводится к предложению «отдачи бывшим иностранным владельцам их заводов в арендное долгосрочное пользование с тем, чтобы они за свой счет и кредиты иностранных банков могли не только привести их в кратчайший срок в полный порядок, но и ввести все новейшие усовершенствования, согласно последним требованиям техники». В докладной записке впервые появилось слово «реституция», под которой подразумевается временное и в ограниченной форме восстановление права владельца на его предприятие.
Это была очень своевременная записка, так как в это время партию и всю страну раздирали бурные дискуссии о способах выхода из глубокого кризиса, связанного с последствиями Гражданской войны и неумелым руководством, которое смогло победить в Гражданскую, но не очень понимало, как управлять огромной страной в мирное время. Итогом дискуссий стала новая экономическая политика, НЭП. Однако не совсем понятно было, как осуществлять этот НЭП: страна разорена, собственных капиталов нет. В.И. Ленин в 1920–1921 годах предложил создавать концессии — коммерческие предприятия с иностранными инвестициями, полными или частичными. Предложенная В.Н. Ипатьевым реституция немногим отличается от концессии; в первом приближении различие в том, что при реституции договор заключается с прежним владельцем, а при концессии это ограничение необязательно. В результате записка попала на подготовленную почву.
После бурного обсуждения на объединенном пленуме ВСНХ и Госплана предложение Ипатьева было принято. В том же 1921 году Ипатьев по этому поводу несколько раз встречался с В.И. Лениным, который поддержал его предложения. И именно поэтому Ленин называет Ипатьева «главой нашей химической промышленности», доверяет ему вести любые переговоры за границей от имени правительства по вопросам реституции, сдачи некоторых предприятий в концессию, закупки технологий, лицензий, оборудования, командировок специалистов для обучения за границей. В затруднительных случаях Ленин предложил Ипатьеву немедленно обращаться к нему лично, при необходимости — телеграфировать. И в 1922 году, когда Главхим был упразднен (химию посчитали второстепенной отраслью промышленности) и обсуждался вопрос о выводе Ипатьева из состава президиума ВСНХ, Ленин запретил это самоуправство: «Ипатьев должен оставаться в составе Президиума при любом числе его членов». А позже выразил желание, чтобы Ипатьев «совершенно запросто навестил его вечерком и за чашкой чая рассказал ему [свои] мысли и заграничные впечатления». Но этой встрече не суждено было состояться...
А Ипатьев честно служит новой власти — служить нечестно он просто не умеет. Уехав в США, он вспоминает: «То доверие, которое мне оказывали большевики, я очень ценил и по совести могу сказать, что никогда не позволял себе им злоупотреблять. В этом отношении большевики не ошиблись в моем характере, и я честно перед своей Родиной исполнял все возлагаемые на меня обязанности. Я не боялся высказывать смело мои взгляды по тому или другому вопросу; иногда мне приходилось даже стукнуть кулаком по столу, но большевики чувствовали мою правду».
Бензин победы
Однако вскоре после смерти Ленина страна стала стремительно меняться, и для Ипатьева, который своей энергичной деятельностью не мог не нажить высокопоставленных врагов, стало в этой новой стране неуютно, а потом — просто опасно находиться. Это и привело к его (его к) эмиграции и последующим великим открытиям в области химии и химической технологии уже на благо американской (а в итоге и мировой) промышленности. Наиболее прославившие его изобретения связаны с получением высокооктановых бензинов и других моторных топлив, которые снова помогли спасти Россию, теперь Советскую. Их использование в военной авиации улучшает летные характеристики боевого самолета — скорость, грузоподъемность, скорость взлета — на 20–40%. Историки утверждают, что именно такие бензины помогли англичанам выиграть битву за чистое небо над Великобританией.
Октановое число повышают введением присадок, например изопропилбензола, (зпт) или каталитической обработкой. Ключ к успеху в образовании разветвленных молекул с узким распределением по размерам. Эту-то технологию, придуманную Ипатьевым, внедрили в США и Великобритании, а в СССР не смогли. Историки отмечают, что в 1940 году октановое число советских бензинов лежало в диапазоне 59—74, а доля бензина с октановым числом 78 составляла всего 4%. Такой бензин не годился для новых боевых самолетов вроде легендарных истребителей МиГ-3, Ил-4 или бомбардировщика Пе-2. Однако создать мощности для производства хорошего бензина к началу войны не удалось, более того, почти сразу были утрачены производства на территории УССР, а в 1942 году пришлось демонтировать один из ведущих заводов — Грозненский. В результате и без того недостаточный объем производства снизился еще больше. При этом в США за полтора месяца делали столько бензина, сколько советская промышленность за год, и 66% этого бензина имело октановое число более 99. Неудивительно, что в сентябре 1942 года было заключено соглашение с США, а потом с Великобританией о поставках высокооктанового «ипатьевского» бензина и присадок для него по ленд-лизу — миллиардному беспроцентному кредиту с расплатой через пять лет после войны, который Рузвельт выделил СССР. Суммарные поставки союзниками бензина с октановым числом 100 составили чуть больше миллиона тонн, то есть более трети всего высокооктанового бензина, использованного за время войны.
В.Н. Ипатьев очень любил катализ, но еще больше он любил Россию. И когда ей было трудно, когда он слышал ее зов, он покидал лабораторию и шел спасать страну. Так он поступил в 1915– 1917 годы, в Первую мировую войну, потом в 1918–1925 годы, восстанавливая промышленность после Гражданской войны, так он пытался делать, находясь в США, в 1941–1945 годах. Ему не разрешали вернуться, но он все равно внес существенный вклад в победу, создав передовую химическую технологию.
Химия РККА после ухода Ипатьева
История В.Н. Ипатьева пересекается с историей другого деятеля советской химической промышленности — Якова Моисеевича Фишмана; фактически создателя базы для изготовления химического оружия СССР. Вот краткая истории жизни этого человека, обладавшего «неиссякаемой энергией», как писали о нем коллеги.
Я.М. Фишман родился в 1887 году в Одессе. Еще будучи учеником гимназии, он стал членом партии социалистов-революционеров. В 1905 году поступил в Новороссийский университет на физико-математический факультет, однако революция сорвала его с места: осенью он оказывается в Петербурге, где возглавляет боевую дружину рабочих Охтинского порохового завода и входит в состав Петербургского совета рабочих депутатов.
После подавления революции Фишман продолжает борьбу — вернувшись в Одессу, пытается убить графа Э.И. Коновницына, руководителя местного отделения Союза русского народа. В разгар подготовки к теракту его арестовали, но ввиду недостатка улик он вскоре был освобожден и уехал в Москву. Там он вошел в городской комитет партии эсеров, но в 1908 году все-таки был арестован как террорист и сослан в Сибирь. Дальше в его биографии — головокружительное путешествие: в июне 1911 года Фишман бежит из места ссылки и оказывается в Китае, где в это время начинается Синьхайская революция. Там он не задерживается и вскоре попадает в Неаполь: в 1915-м заканчивает химический факультет университета, затем учится в магистратуре и одновременно три года работает ассистентом в Неаполитанской политехнической школе. Специальность у него вполне соответствует террористическому прошлому — взрывчатые и отравляющие вещества.
Но вот наступил февраль 1917 года, проведена амнистия политических осужденных; эмигранты-революционеры возвращаются в Россию. Не стал исключением и Фишман. Приехав в апреле в Петроград, он снова входит в заводской комитет порохового завода, становится членом ЦК левых эсеров и депутатом Петросовета, а в октябре — членом Петроградского военно-революционного комитета, причем весьма активным: организует боевые дружины и участвует в штурме Зимнего дворца.
Летом 1918 года в Москве происходит мятеж левых эсеров. Фишман — один из главных персонажей: именно он сделал бомбу, которой его однопартиец Я.Г. Блюмкин подорвал посла Германии Вильгельма фон Мирбаха. После того, как большевики подавили мятеж, Фишман укрылся на Украине, где организовывал партизанскую борьбу левых эсеров с петлюровцами. В 1919 году попал в тюрьму ВЧК, но был прощен, после чего вступил в ВКП(б), вскоре оказался во Внешторге и уехал в знакомую ему Италию. Однако торговлю он там вел специфическую — с согласия Ф.Э. Дзержинского вербовал бывших подданных русского императора и с их помощью добывал сведения о новейшем оружии. Затем, уже в Германии, как резидент Разведуправления РККА участвовал в подготовке социалистической революции. Революция не состоялась: в 1925 году Фишман выслан в СССР и назначен начальником Военно-химического управления РККА. Тогда-то он и познакомился с Ипатьевым, заняв его место, Ипатьев же стал заместителем Фишмана.
Оба были яркими личностями, лидерами, и Фишман не признавал незыблемость авторитета Ипатьева. Он сам имел некоторое (по мнению Ипатьева, ниже среднего) военно-химическое образование, хорошо понимал, что его практический опыт несопоставим с ипатьевским, но был на 20 лет моложе, энергичен, честолюбив, умел привлекать людей и не умел уступать. А в результате, как говорится в пословице: «Два медведя в одной берлоге не уживутся». И вот Химуправление РККА раскололось на два враждующих лагеря — сторонников Ипатьева и Фишмана. У Фишмана была одна цель: совершенствовать химическое оружие и защиту от него, Ипатьев же мечтал вернуться к главному — к катализу, к развитию уже сделанного. В итоге он уступил и с начала 1926 года перестал участвовать в работе Химуправления. В это же время Ипатьева освободили от всех руководящих постов в ВСНХ и Госплане, он сдал дела Фишману и продолжил работать со своими сотрудниками в трех лабораториях. Военная тематика в основном осталась в Артакадемии, где Ипатьев продолжал быть профессором, не пустив туда Фишмана. В 1929 году он объединил основную часть сотрудников в Институте высоких давлений, где к 1930-му фактически завершил фундаментальные исследования по гетерогенному катализу в органической химии, включая нефти и угли. Оставалась доводка идей на промышленном оборудовании...
А Фишман в марте 1928 года, сохраняя должность начальника Военно-химического управления РККА, дополнительно организует и возглавляет московский Институт химической обороны, строит под Саратовом, в Шиханах, сначала полигон, а затем институт и опытное производство. Там в 20-х и в начале 30-х наши работали вместе с немецкими военными химиками — в Германии заниматься химическим оружием им было запрещено по условиям Версальского мира. А закрыт этот полигон был лишь после перестройки, в ходе ликвидации советского химического оружия (см. «Химию и жизнь» 1988 №2, 1993 №5).
В разгар репрессий, в июне 1937 года, Фишмана арестовали, осудили на 10 лет и отправили в шарашку — усовершенствовать противогазы. В 1947 году после освобождения он стал заведующим кафедрой химии в Саратове, затем профессором в Умани. Однако ненадолго: в апреле 1949 года его снова арестовали и сослали в Красноярский край. Там он работал заведующим химической лабораторией в Норильске. Полностью реабилитирован Я.М. Фишман был лишь в 1955 году, тогда же ему присвоили звание генерал-майора и отправили в отставку.
Доктор химических наук,
профессор физической химии
В.Б. Фенелонов,
Новосибирский государственный университет