Нигредо

Художник C. Дергачев

Сейчас, когда уже ничего не исправить, многие винят в том, что случилось, министра соглашений Реджинальда Дена. Ведь именно Реджинальд запустил машину алхимика Фосса и написал те страшные, роковые слова. Другие полагают, что виноват один только Фосс, потому что спятивший алхимик затеял мериться силами с самим Творцом. Третьи — таких большинство — проклинают министров Регеборга, ставших жертвами собственного злого хитроумия.
Впрочем, теперь не время искать виновных: пора спасаться. Плешивый старик, вместе с которым я грабил брошенную продуктовую лавку, сказал, что и Реджинальд, и Фосс, и правители Регеборга были лишь орудиями в руках Творца и что они, так или иначе, исполняли роли, предначертанные Нитью делания. А от своей Нити не уйдешь, как ни старайся, ибо так написано. Пожалуй, старику виднее, поскольку он-то от своей Нити точно не ушел: его в тот же день поймали мародеры.
Что считаю лично я, абсолютно неважно, так как жить мне осталось, похоже, всего несколько дней. Вода на исходе, последнюю плитку краденого шоколада я доел позавчера, а вылазка из подвала в поисках рубедо означает верную гибель. В городе полно мародеров, попасть им в руки — еще хуже, чем умереть от голода, жажды и распада. Или не хуже?
Ладно, ну их к Безвестности, эти раздумья! По крайней мере, могу себе выбрать смерть. Недурной финал для того, кто много лет работал министром здоровья и вроде как был в ответе за жизни горожан. Хотя кого я обманываю? За чьи жизни можно держать ответ, если каждым правит воля Творца? Впрочем, это бред: нигредо в моем теле прибывает, голова работает скверно, мускулы — дряблые, как выжатое белье. Неплохо, что повезло найти вход в подвал. Неплохо, что здесь нашлись бумага и карандаш. Да, неплохо. Лучше скорее перейти к делу, а то ведь сдохну, прежде чем успею записать, что собирался.
Кстати, для кого я это пишу, а?
Итак, началось все месяц назад, когда нам бросил вызов Лог-на-Вейле. Обычное дело, про наши города даже сложили пословицу: мол, грызутся, как Лог и Цуг. Всем известно, как нас ненавидят логовчане. Да и мы их недолюбливаем, паразитов. А за что их любить? Лог-на-Вейле пять раз за последние двадцать лет посылал нам пурпурную карту. Пять раз! Для сравнения: сколько раз за это время им посылал вызов Цуг-на-Вейле? Ни разу. Да, у нас есть выход к морю, есть пойменные луга, и сама Вейла в наших краях шире, удобней для судоходства. Опять же, порт, торговля, пошлины. Но у них тоже найдутся преимущества: близость к метрополии, пляжные курорты, стада радужных облаков, доходы с туризма… Короче говоря, логовчане опять решили, что им несладко живется, и захотели прибрать к рукам весь рыбный промысел на Вейле. Реджинальд Ден в ответ предложил наглецам подумать насчет обрыбления их знаменитых декоративных прудов. А они, извольте видеть, оскорбились и послали нам пурпурную карту — вызвали на состязания.
Здесь еле хватает света, чтобы видеть буквы, и музыка небес едва слышна. Достойная концовка Нити для министра, что ни говори. Ближе к делу, Кан, иначе никогда не закончишь.
К делу, к делу. Они послали вызов, мы приняли. Команду готовить пришлось, как всегда, мне: прямая обязанность министра здоровья. Только вот с прошлых состязаний прошло меньше трех лет, в команде из-за этого остались одни ветераны, опытные, но не первой молодости, и все в застарелых травмах. А молодежь нынче охотней идет учиться на техников, о состязаниях не думает, так что молодые в команду набирались неохотно, брали, прямо скажем, кого попало, лишь бы взять. Может быть, потенциал у ребят был и неплохой, но здесь важны сыгранность, чувство локтя. Профессионализм, одним словом. Эх, да что там говорить. Удивительно, что они, по крайней мере, не продули, хотя сыграть вничью — в этом тоже ничего хорошего нет. Впрочем, у логовчан те же проблемы с необстрелянной молодежью: кто, как не мы, знатно их потрепали три года назад? Так и получилось, что новички с новичками вышли на ничью, и пришлось Реджинальду назначить бой чемпионов.
Тут-то мы все приуныли. Наш чемпион, Люк Кегран, был быстрым, как ветер, ловким, как летучая лягушка, сильным, как горный крот… Но чемпион логовчан, Маркел Дуво, оказался на голову его выше и весил соответственно. Ну некого было нам выставить, кроме Люка, понимаете? Весь Цуг обошли с глашатаями, каждый угол обклеили объявлениями, сулили златые горы и почетное гражданство вызвавшимся. Кое-кто пришел на пробы, но с первого взгляда становилось ясно, что Кегран был лучше всех прочих. А чемпион из Лога был лучше Кеграна, как ни крути. Бой чемпионов — это ведь именно бой, жестокая драка, а не командное многоборье с греблей, стрельбой из лука и шахматами. В драке же преимущество на стороне того, кто выше, у кого длиннее руки, больше вес. Словом, и ребенку было ясно, что Кегран продует бой, так что по итогам состязаний Цуг-на-Вейле окажется слабее Лога-на-Вейле. Нам придется без всяких оговорок принять условия Лога, отдать им весь рыбный промысел и Безвестность знает что еще, ведь победитель прав во всем. Ибо так написано.
Наверное, мои строчки прочтет лишь Творец, потому что те, кто выживет после всего этого, будут слишком заняты мародерством, чтобы отвлекаться на чтение.
В итоге накануне чемпионского боя мы, то есть кабинет министров Цуга, сидели за полночь в зале совещаний и обдумывали совершенно безнадежные планы. Ночь, по правде сказать, была чудесная: звезды так и кружили, музыка с небес лилась особенно нежная, лягушки то и дело впархивали в открытые окна. Мы заказали ящик вина, десяток флаконов рубедо и корзину легких закусок. Все молчали, поскольку обсуждать было уже нечего. Кегран бы выиграл бой только в случае, если бы Дуво захворал или позабыл все борцовские приемы. Подобраться к Дуво — слабительного ему, скажем, в кашу подсыпать либо чесоточного порошка в трико — мы никак не могли. За ним, как и за любым чемпионом, денно и нощно следила целая свора охранников, даже в сортир он ходил по расписанию и под наблюдением тренера, так что о диверсии пришлось забыть. Про то, чтобы как-то усилить нашего Кеграна, тоже думали, но как добавить сил тому, кто и так сильнее всех в Цуге?
В общем, сидели, готовились помаленьку к безоговорочной капитуляции перед Логом, и Бальнер, министр питания, уже кому-то писал насчет поставки рыбных консервов. Вдруг дверь распахнулась, и в зал вошел Реджинальд Ден с таким выражением лица, будто только что сам выиграл чемпионский бой, а за ним, спотыкаясь, ввалился тощий тип, закутанный в длинный грязно-зеленый лабораторный халат. «Позвольте, господа, представить, — объявил Реджинальд. — Мастер Фосс из Регеборга, алхимик-новатор, наша, с позволения сказать, последняя надежда».
Мастер Фосс встал во главе стола. Ни поклона, ни кивка, только сверлил всех глазами и теребил краешек халата. Волосы длинные, нос прыщавый, пальцы все в разноцветных пятнах от химикалий, и ногти обкусаны. Реджинальд с размаху хлопнул его по плечу (отчего Фосс слегка присел) и сообщил: «Молодой человек изобрел машину, которая может перевернуть весь мир с ног на голову. Завтрашняя победа в состязании — вопрос решенный. Пускай Лог подавится своей пурпурной карточкой. Но состязание — это только начало, коллеги. Расскажите-ка им, мастер!»
У Фосса мгновенно побледнели губы, и он, заикаясь, начал: «Известно, господа, что наша Вселенная есть Мировая Книга, которую непрестанно пишет Творец. И мы все — действующие лица в этой книге. Каждому отведена своя Нить великого делания, предначертанная Творцом, и лишь от высшей воли зависит, сыграет ли кто-то из нас главную роль, верша людские судьбы, или канет в Безвестность, да будет она четырежды проклята. Ибо…»
«Ибо так написано, — нетерпеливо перебил Реджинальд, опершись кулачищами на стол. — Давайте по существу, мастер, здесь все ходили в церковную школу».
«Собственно, — торопливо сказал Фосс, — я почти закончил. Суть в том, что мой аппарат дает возможность увидеть, как пишется Книга. И позволяет, если надо, ее переписывать».
Мы все расшумелись, точно стая лягушек, потому что все это звучало как неуместная шутка. Богохульная, к тому же. А Фосс, повысив голос, стал выкрикивать: «Если позволите, я покажу! Если можно, сюда! Станет ясно! Пожалуйста!»
Тогда Реджинальд шагнул к двери, крикнул: «Вносите!» И охранники втащили в зал эту самую машину. Четырежды клятую.
Сейчас ее, наверное, уже разбили, сожгли и сбросили обломки в Вейлу, поэтому надо бы попытаться как-то описать детище Фосса для тех, кто не успел взглянуть.
Что скажу? Внушительного размера агрегат, с меня ростом. Везде блестят клапана и бронзовые трубки, поршни и шестерни, все это скрежещет, хрипит и непрестанно движется. Сбоку торчит здоровенный раструб. И выглядит в целом машина так, будто заводской станок скрестили с саксофоном. Но самое главное мы увидели, когда Фосс откинул квадратный люк справа от раструба. Там, в подсвеченной глубине, бежала, наматываясь на катушки, бумажная лента, а над ней, зажатое в пальцах механической руки, замерло наготове самопишущее перо.
Все примолкли, глядя на это чудо, а Фосс, воспользовавшись тишиной, сказал: «Если желаете, можно произвести эксперимент, демонстрацию работы».
«Смелей, коллеги, — подал голос Реджинальд. — Ну, кто хочет переписать свою судьбу?»
Не иначе как Безвестность дернула меня спросить: «А что нужно для опыта?»
«О, это просто, — оживился Фосс. — Требуется лишь образец ваших тканей. Образец помещается в приемную трубку, и аппарат настраивается на вашу Нить делания. В качестве образца годится что угодно: эпидермис, клок волос, или пот, или, гм… экскременты. Или слюна…»
«Да плюнь ты в трубку, Кан!» — крикнул Хуго Валле, министр культуры. Раздались жидкие смешки, кто-то хлопнул в ладоши. Нервы, конечно, были у всех на пределе.
Я пожал плечами, встал и, ни на кого не глядя, сплюнул в раструб. Какая разница. Если Реджинальду угодно выставить себя дураком, отчего бы не помочь. Все равно проиграем…
Машина вздрогнула, застрекотала, перо стало выводить буквы. Фосс выждал минуту, ловко стянул с катушки ленту и прочел: «Я пожал плечами, встал и, ни на кого не глядя, сплюнул в раструб. Какая разница. Если Реджинальду угодно выставить себя дураком, отчего бы не помочь. Все равно проиграем».
«Это ничего не доказывает!» — воскликнул министр транспорта Йорн.
«Да?! — взревел Реджинальд. — А на это что скажете?»
Он шагнул к машине, выхватил перо из механических пальцев и принялся что-то яростно строчить на движущейся ленте. Я ощутил, как мои члены наполняет, словно газ, неведомая сила, подпрыгнул, ударил ногой по ноге и начал отбивать чечетку, будто заправский танцор. Противиться этому было все равно что пытаться двинуть занемевшей рукой, которую отлежал ночью: все конечности казались моими, но притом чувствовались как бы со стороны, принадлежащими кому-то другому… Нет, это трудно описать. Провожаемый взглядами министров, я отстучал каблуками звонкую дробь, крутанулся вокруг оси и картинно припал на колено, раскинув руки. Реджинальд выдернул ленту и прочел то, что написал минутой раньше: «Кан исполнил антраша, станцевал клог и сделал двойной пируэт».
Я поднялся и отряхнул брюки. Реджинальд питал страсть к танцам, ходил на балет, на фестивали народных плясок и частенько заводил интрижки с молоденькими балеринами. Вот откуда такие познания в терминологии. По-моему, с его стороны это было довольно подло. Между прочим, я вообще не танцую, в моем возрасте это серьезная нагрузка на сосуды. Нигредо — оно, знаете, никого не щадит.
«Подстроено!» — крикнул Хуго Валле. Реджинальд бросил ему через стол перо:
«Может, сами что-нибудь напишете, Хуго? Давайте, велите Кану пройтись колесом! Или пусть споет «Доброй ночи, мельник» или выпьет залпом графин вина! Валяйте, он в ваших руках!»
Я собрался было протестовать, но не успел еще отдышаться после танца. А Хуго, устало ухмыльнувшись, сказал: «Чушь! Впрочем, как угодно. Сейчас такого напишу, клянусь Творцом…»
Он встал, со скрипом отодвинув стул, прошаркал к машине и принялся выводить буквы на ленте. Странная, чужеродная сила опять наполнила мои мышцы. Я, словно в бреду, подскочил к камину, схватил кочергу и, не ощутив никакого сопротивления, скрутил толстый, покрытый сажей прут в сложную фигуру, напоминающую трилистник клевера. После этого я вновь обрел способность двигаться самостоятельно и, обернувшись, увидал, как Реджинальд отматывает исписанную министром культуры бумажную полосу.
«Кан подходит к камину, — торжествующе прочел он, — берет кочергу и завязывает ее тройным узлом».
Валле тяжело опустился на стул и оглядел нас из-под очков. Глаза у него блестели, как у влюбленной гимназистки. «Коллеги, — произнес он еле слышно, — ведь это чудо. Чудо! Если у нас будет больше таких машин, мы…» — Не договорив, он всхлипнул и пригладил лысину трясущейся рукой.
С дальнего края стола донесся удар: это Бальнер стукнул кулаком по столешнице. «Какое еще чудо! — заорал он, кривясь. — Ересь и колдовство! Вижу, этого мальчишку выперли из Регеборга, так он явился пакостить сюда, в Цуг. Творец нас всех накажет! Это противно его замыслам…»
И тут Фосс, все время молчавший, словно взорвался. «Его замыслам! — крикнул он. — Да что такое его замыслы? Неужели никто не видит, как убог наш мир? Он нелогичный, он дикий, он… он просто глупый! Три солнца, будто не хватило бы одного! Планета в форме груши! Долбаная музыка с неба! А чего стоим мы сами, чего стоят эти жалкие, несовершенные тела? Нам надо постоянно дышать, пить, есть, поглощать рубедо, иначе — смерть! А наука? Никаких закономерностей, ученые ставят эксперименты наугад и ничего не могут понять! Сегодня обращаешь свинец в золото, на следующий день в той же лаборатории он превращается в уголь. Сегодня звезды вертятся по часовой стрелке, завтра — против, послезавтра созвездия распадаются. Доказательства теорем сводятся к фразе «ибо так написано». Если мы действительно живем в Книге, если наши судьбы пишет какой-то высший разум, то он — просто бездарность! Жалкий дурак и графоман!»
После этих слов воцарилось такое молчание, что воздух, казалось, стал стеклянным. Только небесная музыка звучала тихо, будто бы с укоризной.
«Уважаемого мастера Фосса, — неожиданно мягко проговорил Реджинальд, — никто не изгонял из Регеборга. Регеборг, волею Творца, стоит в горах: там круглый год такой холод и туман, что даже туристов не заманишь. Весьма тяжелые условия для молодежи. Неудивительно, что юноша покинул суровые края и обратился к нам».
Бальнер налил себе вина из графина — горлышко звякало по стакану — и долго, звучно глотая, пил. «Щенок, — буркнул он, вытерев губы. — Еще и перебежчик».
Реджинальд оглушительно хлопнул в ладоши, спугнув с люстры задремавших лягушек. «Всё! — воскликнул он. — Хватит об этом. Предлагаю завтра опробовать аппарат на чемпионе Люке Кегране во время решающего боя. Кто за? Кто против? Прошу голосовать».
В ту ночь я проголосовал «за». И хотя так же проголосовали все прочие, кроме Бальнера, до сих пор не могу простить себе глупости и малодушия.
Творец, если читаешь эти строчки, прости хоть ты меня!
Поединок назначили, как обычно, на раннее утро. Никто из нас не успел выспаться, но весь кабинет министров явился в полном составе. Первые среди равных и так далее, и тому подобное. Единственная привилегия — в том, что наши места приготовлены в правительственной ложе, а в остальном министры такие же зрители, как и все граждане Цуга. И граждане Лога, эти тоже пришли, не меньше десяти тысяч душ. А как же, исторический матч. И каждый, Творец свидетель, каждый из тех, кто входил в двери Чемпионского амфитеатра, бросал медную монетку в мешки у дверей. Традиция, четырежды будь она проклята, символическая плата за зрелище. Ибо так написано…
Итак, вообразим: свежее утро, голубое солнце только-только взошло, из-за горизонта поднимается желтое, и восток полыхает волшебным изумрудным цветом. На западе, в горах, золотыми каплями сверкают купола Регеборга, и понимаешь: не зря Творец поместил такую красоту среди горных хребтов. Небеса играют торжественный марш, летучие лягушки садятся на плечи зрителям, чистят зубастыми клювиками чешую, одинокое радужное облако запуталось между флагштоков и сыплет мятные конфетти...
Амфитеатр был забит до последнего ряда. Двадцать тысяч человек! Из них, как я уже сказал, не меньше десяти тысяч логовчан. Мы смотрели на эту толпу, зевали и ерзали в бархатных креслах, а за нашими спинами, шипя и мерно щелкая, разогревалась машина Фосса. Алхимик возился в недрах аппарата, что-то подкручивал, настраивал, сверялся с записями в грязном блокноте. Реджинальд нагнулся ко мне со своего места и тихо спросил: «Ты бросил монетку, когда входил?» От него здорово несло спиртным. Я хотел было кивнуть в ответ, но засомневался. Похлопал по карманам и убедился, что сомнения были не напрасны. «Четырежды проклятье, — прошипел я сквозь зубы. — Забыл взять мелочь. Голова гудит, не спал, нигредо одолело. Эх, ведь слухи пойдут: мол, министр Кан не чтит традиций…»
Реджинальд хлопнул меня по плечу и уселся поудобней. Я, впрочем, тут же забыл о своей оплошности, потому что на арену вышли чемпионы. С неба загудела оркестровая медь, гулко зазвенели барабаны. Бойцы встали друг против друга: тугая от мускулов кожа, упрямые взгляды из-под бровей. Легонько стукнулись кулаками, как заведено перед схваткой. Кегран, конечно, забавно выглядел против Дуво — на голову ниже, юношески стройный рядом с этакой горой мяса. Что ж, надежда оставалась только на машину Фосса…
Не успел додумать: гонг! Чемпионы схватились! Впрочем, с первой минуты все стало ясно. Кегран упирался ногами, из-под ступней брызгал песок, руки стискивали могучий торс противника, но тщетно. Дуво был шире, массивней. Потоптавшись, великан сделал подсечку и с размаху обрушил нашего бойца на арену. Вот и всё, первый раунд окончен, соперники разошлись по углам: Дуво — непобедимо раскачиваясь, уверенный в собственной мощи, Кегран — прихрамывая, опустив глаза. Обтерся полотенцем, кинул на песок. Подбежавший служитель подхватил брошенное полотенце и унес с арены.
Второй раунд. На этот раз Кегран был осторожней, долго кружил, примеривался для броска. Взошло красное солнце, как всегда, злое и яркое, слепило глаза, мешало бойцам выбрать миг для атаки. Ощутив на щеке дуновение воздуха, я обернулся и увидел, как Фосс бросает в раструб машины скомканную тряпку — полотенце, которым вытирался Кегран. Перо ожило в самописце, проворно застрочило: «…Был осторожней, долго кружил… Взошло красное солнце, слепило глаза…»
На трибунах закричали. Обратив взгляд на арену, я успел увидеть, как Дуво бросился вперед, заломил Кеграну руку, они завертелись, и наш чемпион упал на колени. Вот-вот согнется под бычьей тяжестью, ляжет на взрытый песок…
«Аппарат готов!» — глухо крикнул Фосс.
Реджинальд выдернул перо из самописца и стал набрасывать строки: «Он сильнее, он встает, — увидел я из-за Фоссова плеча, — бьет по голове, ломает челюсть, побеждает…»
Тысячи глоток заревели, я снова обернулся, чтобы увидеть поверженного Дуво. Из его рта тянулся кровавый жгут слюны, грудь ходила ходуном. Заскрипело перо: Реджинальд черкнул еще пару слов. Кегран, перекинув ногу через плечо Дуво, ударил того ступней в висок, еще, еще, и великан, дернувшись, раскинул руки, будто хотел обнять все небо от края до края. Люди на трибунах зароптали, кто-то пронзительно свистнул, взвизгнула женщина.
В этот момент в ложу, топая и сгибаясь под тяжестью груза, вломились охранники. Кажется, те самые, которые накануне притащили в зал совещаний аппарат Фосса. В руках у них были холщовые мешки с чем-то глухо звенящим, бугристым, очень тяжелым. Крякнув, первый из них поднял мешок и опрокинул над раструбом аппарата. Монетки хлынули, как мутная река, зашуршали, исчезая без остатка в широкой горловине. И откуда там оказалось столько места? Механическая рука на миг замерла и принялась страшно дергаться, расплываясь в бешеном движении, как спицы вертящегося колеса, — но без пера, пера не было, бумага оставалась чистой, где же оно, где перо? Ах да, вот оно, в руке Реджинальда, он ведь так и не вернул его в машину. И тут же пришел черед второго мешка, за ним третьего… Двадцать тысяч монеток, из них десять — те, что бросили логовчане. Двадцать тысяч Нитей, двадцать тысяч судеб.
«Реджинальд», — успел сказать я. Вернее, это сказали все мы, весь кабинет министров. А еще вернее, мы это прокричали. А если быть совсем точным, все слилось в один общий крик, что-то вроде «Не-е-е-ет!!!» Мы стали вскакивать с мест, а охранники удерживали нас, не давали встать. Бальнер получил по шее, Йорну дали под дых. Мы боролись, поднялась свалка, и только Фосс ничего не делал, лишь смотрел, как Реджинальд пишет размашистым почерком какие-то короткие слова. Потом началось то, о чем вы и сами знаете. Люди взбесились, бросились на арену, в один миг растоптали Кеграна и Дуво, и там, на арене, сошлись с такими же кричащими, взбешенными людьми. Мелькали сжатые кулаки, оскаленные зубы, вытаращенные глаза, стоял нескончаемый вой — вой ярости и боли, — и, едва слышная сквозь этот гвалт, с небес лилась чудовищно неуместная, веселая мелодия. Тогда-то я перестал быть министром здоровья, а стал обычным трусом, которого заботила только собственная шкура. И побежал прочь.
Творец, если ты читаешь эти строчки (наверное, ты единственный, кто их прочтет), то прошу, сделай так, чтобы все вернулось назад. Зачеркни то, что написал Реджинальд, соскобли бритвой, закрась мелом, а еще лучше — вырви последние несколько страниц Книги. Пусть мы опять станем играть свои никчемные роли, пусть исполнится Мировое делание, пусть Безвестность минует тех, кто послушен твоей воле, а тех, кто противится, Безвестность может забрать со всеми потрохами. Пусть не будет ни убийц, ни мародеров, ни дымящихся развалин, в которые превратилась наша земля, когда по ней прокатилась волна обезумевших от крови людей, забывших о том, как они жили, готовых только убивать и мстить, мстить и убивать.
Многие верят, что Реджинальду Дену заплатили министры Регеборга, и они же подослали к нам Фосса. Хотели стравить Лог и Цуг, выждать, пока мы перебьем друг друга, а потом занять наши опустевшие города. Только вот на каждой монетке из тех, что были в мешках, оставили свои следы десятки людей — не только из Лога и Цуга, но из самого Регеборга и прочих окрестных городов; «образцы тканей», как говорил Фосс. Бойня разгорелась повсюду. Разум сохранили единицы — например, я. До дня состязаний я с месяц не брал в руки медной мелочи: по магазинам ходила моя экономка. Бедная женщина.
Говорят, для того что сейчас происходит, уже придумали специальное новое слово: «война». Странно, вроде бы слово новое — а чувство такое, будто всегда его знал. Может быть, Фосс прав, и тот, кто нас сотворил, попросту глупец и бездарность? Но мир, который он создал, был, по крайней мере, добрым. Согретые тремя солнцами, под поющим небом мы состязались в силе и ловкости и не знали другой жизни. Злой гений Фосса, зависть Регеборга, алчность Реджинальда Дена показали нам, что бывает иначе. Наверное, рано или поздно человечеству суждено было стать свободным, но очень уж паршиво это у нас получилось. Впрочем, может статься, прав тот убитый мародерами старик, и все случившееся было промыслом самого Творца: он надоумил Фосса на четырежды клятую машину, вложил в головы министрам Регеборга их замыслы. Свободны ли мы в таком случае хоть на йоту от его воли? И если свободны, то где кончается воля безрассудного Творца и начинается наша безрассудная свобода?
О таком страшно даже думать, не то что писать.
Вероятно, это всё нигредо в моих жилах — разрушает, дурманит и медленно убивает. Как ему и положено. Между прочим, вот уже минут десять, как смолкла небесная музыка. До этого я слышал ее отчетливо, хоть и слабо. Что это значит? Неужели Книга подошла к финалу? Или ее больше никто не пишет? Надо выйти наружу, посмотреть.


Этот рассказ доступен в печатном номере "Химии и жизни" (№ 6/2019) на с. 53 — 56.