Весь этот блюз

Иллюстрация группы АзАрт

Коре опять снились мертвые.
Она не говорит об этом вслух. Сначала молча злится. Потом, не разогревшись, идет тренироваться, тянет связки, отчего становится еще злее. Потом видит Кая, выливающего в раковину найденный по углам алкоголь, и взрывается: «Какого черта!»
Каю очень хочется, чтобы Кора перестала казнить себя, чтобы отчаяние и тоска ушли из ее глаз. Можно было бы позволить ей выпить. Да только это не помогает. Ничто не может вернуть к жизни корабли, в смерти которых она себя винит.
— Это не помогает, — говорит Кай вслух.
— Что ты знаешь, железяка ржавая?! — Кора бросается к нему и шипит в лицо: — Ты вообще представляешь, каково мне?
— Нет, — кротко говорит Кай. — Не представляю.
— Вот именно! — злорадно взвивается Кора. — Ты… Ты — вообще не человек!
— Ты правда хочешь забыться, Кора? Хочешь не помнить прошлого? Так иди в «Супернову». Там будут рады. Станешь андроидом. Как я.
Кора ухитряется неслабо пнуть его в коленную чашечку. Кай хохочет:
— Не хочешь? Я так и думал!
Кора смотрит на него исподлобья, тяжело дышит, сжимая и разжимая кулаки. На столе раздается трель комма. Кай сгребает его:
— Привет, Лю. Как я тут? Прекрасно…
Кора вздергивает подбородок. Глаза у нее бешено горят, но она уже здесь и сейчас, а не внутри своего наваждения. Вот и хорошо, вот и ладненько, думает Кай, одновременно слушая щебет в трубке.
— Новое дело? С вылетом на место? О, так это еще лучше! — Кай говорит и чувствует спиной тяжелый взгляд Коры. В колене что-то хрустит.

Джексону консультант кажется слишком заурядным: неброский костюм, прям как у него самого — такой везде выглядит уместно, не мнется, самоочищается. Это оскорбляет профессиональное достоинство Джексона. Трость. Она не нравится Джексону совсем: вычурная деталь, отвлекающая на себя внимание. Проходимец со стажем, определяет Джексон.
«Проходимец» подходит, сдержанно кивает, руки не подает. Джексону очень хочется тряхнуть его за грудки — просто чтоб понял, кто тут главный. Вместо этого он говорит: «Мадам Вонг вас ждет. Следуйте за мной». На пути из космопорта пару раз специально бросает флаер в вираж вокруг монорельса. «Проходимец» никак не реагирует, и это злит Джексона еще больше.
Мадам Вонг, госпожа «Золотого колеса», выглядит моложаво — типаж, который был на пике моды лет семьдесят назад: черные волосы, высветленная кожа, раскосые глаза с тяжелыми ресницами, в прищуре придающие томный вид. Дива. Это если не знать, какую хватку нужно иметь, чтоб полвека успешно содержать космическое казино.
Мадам Вонг манерно отнимает от алых губ длинный мундштук и жестом предлагает место напротив себя.
— Вы знаете, кто я? — спрашивает мадам, пуская в воздух облачко ароматного дыма.
— Кто же не знает Лолу Вонг, владелицу одного из трех космических казино в этом квадранте, — говорит Кай, усаживаясь.
— Я не хочу, чтобы «Колесо» было «одним из»! — Мадам Вонг резким движением коготка сбивает с папироски пепел. — Я хочу, чтобы мы были единственными. Легендарными.
«Мы», «нас» — Лола Вонг боится небытия.
— Вы хотите невозможного, — говорит Кай.
Она недобро щурится:
— Вы отказываетесь?
— Всего лишь оцениваю ваш запрос, — поясняет Кай. — Да, я могу с этим работать. Стоить это будет… —Он называет сумму. Мадам Вонг ошеломлена.
— За один совет?!
— За один совет, который, может быть, не сработает. Или сработает, и вы получите свое чудо.
Мадам Вонг надолго задумывается и молча пускает в потолок сизые кольца дыма. Кай терпеливо ждет. За ней приятно наблюдать — спина напряжена, на искусно набеленном лице мерцает рисовая пудра, и под этой оболочкой борются тщеславие и скупость. Подлинная страсть всегда завораживает.
Наконец тщеславие побеждает. Она сдается. Приходит подтверждение зачисления суммы на его счет.

Кай неторопливо идет по проспекту. Искусственная гравитация внутри астероида ставит все с ног на голову — верхушки зданий тянутся к центру планеты, испещренной грандиозными кавернами, как сыр. На стенах мерцают гигантские электронные билборды. Высоко над головами шныряют флаеры. Между верхушками зданий со свистом и шелестом проносится монорельс. Панорамные окна игральных залов сияют изнутри аквариумным светом.
Кай сворачивает в лабиринт служебных тоннелей. Здесь своя жизнь. Стайка гуманоидов в блестках и перьях громко беседует у заднего входа кабаре. Голося, проезжает тележка с едой. Несколько стариков, сидя на корточках, играют в го прямо на бетонном полу. Воздух наполняется экзотическими пряностями. Кай принюхивается и ныряет в переулок. Там не протолкнуться. Кай пробирается в хвост очереди и вскоре оказывается обладателем ароматной тарелки. Ищет, куда бы пристроиться, замечает просвет за пластиковым столом и устремляется туда. Коренастый, черный как сапог докер косится на него и неохотно позволяет встать рядом.
Вдруг сквозь гомон окружающей суеты проносится звук. Откуда-то издалека. Негромкий, но отчетливый, бархатный, будто кто-то позвал по имени. Или это мортидорезонаторы «Суперновы»? Экспериментаторы чертовы…
Кай оставляет тарелку, доходит до конца кривоулка и обнаруживает там парнишку лет шестнадцати с саксофоном. Просто подросток… Просто музыка… Музыка. Просто.
Паренек перестает играть и останавливается перевести дух.
— Давно тут играешь? — спрашивает Кай.
— Да вот как взрыв в доках был, вот с тех самых пор, — начинает быстро лопотать женщина из-за плеча сына. — Импланты ему тогда все пережгло. Не видит с тех пор. А на новые денег у нас нет. А доктор сказал — ну вы хоть легкие-то тренируйте, все полегче будет, миссис Пауэрс. Вот мой Сэмюэль и играет. А ничего плохого мы не делаем. Сэмюэль — он как птичка божия…
На «птичке» Сэмюэль, и без того сутулый, горбится еще сильнее.
— Отлично играешь, Сэм, — говорит Кай.
— В вашей милостыне не нуждаюсь, мистер, — огрызается паренек.
— За милостыней — это не ко мне. — Кай делает шаг ближе и доверительно говорит: — Наоборот, планирую на тебе нажиться. Точнее, подзаработать с твоей помощью. Если ты потянешь, конечно.
— А чего это не потяну? — обижается Сэмюэль. — У меня дыхалка — во!
— Дыхалка — это хорошо, — одобряет Кай. — Но не это главное. Давай-ка так: я сейчас говорю, ты слушаешь и повторяешь музыкой. Понятно?
— Да чего тут не понять, —  ворчит Сэмюэль.
Кай прикрывает глаза и начинает голосом доброго сказочника:
— Давным-давно, когда корабли плавали по морям Старой Земли, жил-был капитан…
Саксофон медлит — Сэмюэль никогда не видел моря, он видел только космос. Потом издает пронзительную руладу. «Сойдет», — думает Кай.
— …Капитан был молод и полон сил, у него была красавица-невеста и два друга. Один позарился на его невесту, другой — на его место, и они состряпали донос на капитана. Судья понял, что капитан невиновен, но, если его оправдать, рухнет его собственная карьера. Капитана бросают в застенок, и он, еще недавно такой молодой, такой счастливый, лишается всего — и свободы, и любви, и надежды. Заточен в подземелье. Один на годы и годы…
Из саксофона льется чистое дистиллированное отчаяние, концентрированная тоска по невозможному. «В яблочко, — думает Кай, — отлично!» Где-то на краешке сознания мелькает мысль: как здорово, что у него никогда не было детства и юности. То есть что-то было, конечно. Но память напрочь стерта техниками «Суперновы». Сэмюэль, по крайней мере, хочет жить. А такие не годятся в андроиды.
Кай не сразу замечает, что музыка уже стихла и на него все смотрят. Кроме незрячего музыканта и его мамаши, украдкой утирающей заплаканные глаза.
— Да, — говорит Кай, — то, что надо. Заеду за тобой завтра в три. Оденься поприличнее.
— Эй, мистер, — окликает Сэмюэль уходящего Кая, тот оглядывается. — А что с этим капитаном дальше-то стало?
— Сбежал на волю, нашел сундук с сокровищами и всем отомстил. А ты как думал?
В гостиничном номере Кай бросает себя в кресло, закидывает ноги на столик, гасит свет, делает стену прозрачной. По ту сторону стены всюду переливаются огни. Звездное небо внутри каменного шарика. Звездное небо внутри меня и нравственный закон над головой? Или наоборот? Ха-ха, не помню…

Лучший костюм Самюэля выглядит так себе — болтается как на вешалке. Впрочем, это к лучшему, хмыкает Кай, посмотрим, как у Лолы Вонг с материнским инстинктом.
— Все запомнил? Я только самое начало подскажу. Потом сам, как репетировали. Это твой шанс.
— Да понял я, понял, — бурчит Сэм.
Лифт распахивается, их ведут в приемную мадам Вонг.
— Великий царь живет в своем дворце… — вкрадчиво начинает Кай.
Саксофон подхватывает. Длинные ресницы Лолы Вонг вздрагивают.
—…Однажды он попадает в милость к божеству вина и веселья…
Саксофон оплетает окружающее пространство виноградными лозами.
— …Божество говорит, что исполнит любое желание. Царь загадывает, чтобы всё, чего он коснется, превращалось в золото. Его желание исполняется. Царь касается розы в своем саду — она становится золотой, изысканной, как творение лучшего ювелира. Царь идет по ступеням дворца — и под его ногами они превращаются в благородный металл. Царь устраивает пир, чтобы отпраздновать свое богатство — но фрукты, хлеб и вино в его руках превращаются в золото. Зовет на помощь слугу — тот от первого прикосновения превращается в золотую статую.
Из покоев выбегает любимое царское дитя — царь в ужасе отшатывается и криком прогоняет его прочь. Посреди огромного зала стоит самый богатый, самый бедный царь на свете, и закатные лучи заливают всё вокруг него блеском золота…
Наконец, саксофон замолкает.
— Нет! — резко говорит мадам Вонг. — Чушь! Это не сработает.
— Не сработает, значит, не сработает, — покладисто говорит Кай, поднимается, кладет руку на плечо слепому музыканту, они уходят.
Мадам Вонг курит у псевдоокна. Его можно настроить на любой пейзаж, хоть на Старую Землю. Но в окне мадам Вонг всегда россыпи мельтешащих навигационных огней — полеты кораблей в реальном времени. Корабли прилетают и улетают, дело идет. Сейчас мадам Вонг смотрит в окно невидящим взглядом. В ушах еще звучит блюз — бездна, которая манит. Но упасть в нее нельзя. Нельзя…
«Соберись, кошка драная!» — приказывает себе Лола Вонг. Но это не помогает, потому что музыка ее не отпускает. Проникла под кожу, напоминает о невозможном, безжалостно топит в черной воде. Топит и вкрадчиво шепчет в уши — что она не молода и уже никогда не будет, что дело всей жизни оставить некому; что дочь, мерзавка, выросла в метрополии и воротит нос от «грязного бизнеса»; что сын только и может что тянуть из матери деньги; что она одна, одна, одна в пустоте космоса, и что поделать с этим ничего нельзя, нельзя, нельзя.
Она гасит папироску, туго затягивает пояс, приказывает ассистенту:
— Найди адрес срочно!
Через полчаса в переулке Пауэрсов останавливается роскошный, блестящий хромом флаер.
На астероиде он такой один, его все знают. Мадам Вонг распахивает дверь скромного жилища, кладет на стол перед озадаченным Сэмюэлем пачку денег:
— Играй!
Мать торопливо подает инструмент. Сэмюэль играет.
Из приоткрытой двери выплескивается саксофонное море, несется по переулку, захлестывая всё и вся. На звуки саксофона собирается вся округа. Мадам Вонг смотрит в потолок и курит, зажигая одну папиросу от другой. Никто не решается сказать ей ни слова.
Кай сидит в дешевой чифаньке напротив. За соседним столиком кто-то всхлипывает. Тут же шикают: «Да тихо ты, дай послушать!»
Шквал музыки мало-помалу затихает. Кай пересекает улицу, останавливается у флаера. Наступившая тишина оглушительна. Мадам Вонг стремительно покидает дом Пауэрсов, будто спасаясь, и утыкается прямо в консультанта.
— Вы вернулись, — учтиво говорит Кай, деликатно не замечая покрасневшего носа и припухших глаз. — И ваши клиенты будут вот так же возвращаться. У вас великолепная деловая интуиция. 
Мадам Вонг хватается за его слова: конечно, конечно, конечно, все, что привело ее сюда — это дело и только дело, ничего личного.

Можно было бы нанять визажиста, но Лоле Вонг нравится делать макияж самой — неспешный медитативный ритуал.
Как десять, как двадцать, как сорок лет назад. Она проводит по лицу пуховкой, берет длинную тонкую кисть, выверенным движением тянется к одной из коробочек с помадой. Дверь с шелестом откатывается — в зеркале возникает квадратный силуэт Джексона.
— Этот консультант — андроид! — с ходу сообщает он торжествующим тоном.
— Андроидов не существует. — Лола Вонг открывает нужную коробочку.
— Официально не существует. — Джексон налегает на первое слово.
— Тем лучше. — Лола касается алой помады кончиком кисти.
Джексон нависает над ней:
— Андроиды — это «Супернова». А иметь дело с «Суперновой»…
Это ее утомляет. Лола откладывает кисть в сторону.
— Кто изготовил твою руку, Майк? А импланты? А биомодификаторы?
— Это другое! — оправдывается Джексон. — У меня шестьдесят процентов аутентичности! По закону, я даже голосовать могу!
— Что, прости? — поражается Лола. — Ты когда делал это в последний раз?
Джексон заливается багровой краской.
— Сам принцип важен!
— Не будь ханжой, Майк.
Прихватив веер, Лола Вонг отправляется на встречу с консультантом.
— Вам понравился мой совет? — спрашивает Кай.
— Вполне, — говорит она, делая глоток из бокала.
— Хотите еще один? Недорого. Двадцать процентов от дохода, который вы получите с помощью Сэмюэля. Вы ведь уже подсчитали, как вырастет оборот «Золотого колеса»?
— Вы же понимаете, хозяйка тут, на астероиде, я. Договориться с мальчишкой могу и без вас.
— Можете, — соглашается Кай. — Но через год… Максимум полтора… Он у вас зачахнет. А вы так и не поймете, что случилось… Или же вы можете рискнуть и получить гораздо больше… — подсказывает Кай.
Мадам раздражена. В ней борются прагматизм и стремление поставить умника на место. В конце концов прагматизм побеждает.
— Ладно, по рукам, — говорит она. — И в чем секрет?
— Первое, что сделает Сэмюэль, это накопит на импланты и новые глаза. Потом ринется наслаждаться всем, что вы тут предлагаете. А примерно через год эйфория схлынет, он обнаружит, что импланты — это только импланты, казино — это только казино. И вот здесь он сломится, потому что знает только вечную битву. А что делать с победой, не знает. Но если он переживет этот момент не сломившись, а я постараюсь, чтобы так и было, его музыка станет лучше. И все мы окажемся в выигрыше. — Он церемонно салютует собеседнице бокалом в знак будущего триумфа.
Мадам Вонг смотрит на него с интересом.
— Мне нравится, как вы ведете дела, — говорит она. — Вы не думали о постоянном нанимателе?
— Мои отношения с постоянными нанимателями имеют свойство не очень хорошо заканчиваться.
Я бы хотел избежать такого рода осложнений в наших с вами отношениях.
— Вы меня удивляете. А меня сложно удивить. Давненько мне не отказывали.
— Это я из чувства самосохранения, — шутливо оправдывается Кай. — Мне бы не хотелось, чтобы однажды ваши головорезы выбросили меня в шлюз.
— А ведь я было не поверила Джексону, когда он сообщил, что вы андроид.
— Напрасно. Он, судя по всему, толковый специалист.
В своем номере Кай гасит свет и опять оказывается наедине с морем огней. Как всегда после законченного дела. Тишина. Темнота. Пустота. Пустота, в которой все началось и которой все закончится. Это невыразимо хорошо. По ту сторону никого нет. Ничего нет. Он знает. И это тоже хорошо. Это лучшее из возможного. Всегда есть предел стойкости любой материи. Живое умирает, неживое ломается — все опять и опять распадается на атомы, рассыпается в звездную пыль. И если принять это, делаешься свободным. По-настоящему свободным — что бы с тобой ни происходило.
На потолке пятна света от реклам, фонарей и пролетающих флаеров. Желтые. Красные. Синие.

Принарядившийся Сэмюэль выглядит на удивление прилично. Кроме того, Джексон, по-видимому, тряхнул технический отдел, и оттуда посыпались гаджеты. Сенсорный визор на глаза. И ходи себе, пожалуйста, — не наткнешься ни на что. Со стороны даже незаметно, что слепой. Новые глаза «Супернова» выращивает за месяц. Но это еще успеется. Кай усмехается: «˝Супернова˝, куда же без нее».
— Привет, Сэм, — говорит Кай.
Парнишка расцветает:
— Здравствуйте, мистер Кей! А мне студию дали! — Он обводит рукой вокруг. — И кормят бесплатно!
— Поздравляю, — говорит Кай, усаживаясь на ближайший стул рядом. — Есть у меня одна идейка. Попробуем? — Излагает Сэму свою задумку.
Вообще-то, втягивать Сэмюэля не следовало бы. Но Каю хочется проверить, как это отзовется…
— Сможешь?
— Я-то смогу… — Сэм чешет затылок. — А это не распугает всех?
— Поставишь в середину, — отмахивается Кай, — заполируешь чем-нибудь попроще, и сойдет.
Тем временем Лола Вонг в своем офисе перебирает образцы тканей на экране.
— Нет… Нет… Опять нет. Нет! Никаких пиджаков в горошек! Мало ли что ему нравится… — Она поднимает голову, видит Джексона, машет ему — мол, сейчас. — Да откуда у него вкус: мальчишка всю жизнь просидел в подвале! Вот это подойдет. — Она обрывает связь и вскидывает голову: — Что такое, Майк?
Джексон трясет планшетом:
— Гостья в третьем доке.
На планшете обыкновенная армейская «пчела», списанная и переделанная под гражданский челнок. После Резни таких по всему квадранту — бери да пользуйся. Только поставь электронику взамен той, что расплавилась вместе с пилотами.
— Ну и что? — недовольно спрашивает Лола.
Джексон тычет в лицензию пилота — у Лолы лезут глаза на лоб.
— Кориолания Смит! Чёрный Феникс?
— Не к добру это, — бурчит Джексон.
— Так вот чей это андроид! — Лола Вонг щелкает пальцами, закидывает голову и смеется, как молодая. — Это все объясняет. — Она потягивается, хрустя пальцами: — Ах, как удачно…
— Чего удачного? Одни неприятности от нее. Двухминутная Резня...
— А чтобы не было неприятностей, у меня есть ты. — Лола треплет его по щеке.
Консультанта Джексон обнаруживает в «Супном переулке» на тринадцатом ярусе астрополиса. Похоже, тот задался целью продегустировать здесь всю местную кухню. «Да чтоб ты подавился!» Джексон, ругнувшись, бросает спидер в пике между зданиями.
— Ты что, на Чёрного Феникса работаешь? — без всякого приветствия спрашивает Джексон.
— Что за вопрос? — хмыкает Кай.
— Она в третьем доке, — бросает Джексон. — Лола в курсе.
— Ох, черт! — С Кая мигом слетает его невозмутимость.
Джексон хлопает по сиденью, Кай запрыгивает сзади и едва успевает пристегнуться, как спидер уходит свечкой вверх. Черт знает, что этим дамам взбредет в голову!
Впрочем, когда они прибывают к главному холлу, становится ясно, что предполагаемой битвы тигра с драконом не случилось.
— О, как жаль, что вы нас не предупредили, — мурлычет мадам Вонг, обмахиваясь веером. — Мы бы встретили вас с почетом, разумеется.
— Мне не хотелось обременять вас своей персоной, — не менее учтиво отвечает Кора. На ней черные брюки и черный же, спадающий к самому полу шелковый аозай с высокими разрезами по бокам и воротником-стойкой. Косы перевиты шелковыми шнурами и, кажется, вот-вот зашипят. В узел на затылке воткнута титановая шпилька. Та самая, которую, по легенде, Кора воткнула Эмме Джадис, главе «Суперновы», прямо в глаз, когда узнала, что ключевой элемент мортидорезонатора — это смертник. Вероятней всего, слух пустила сама Кора. Кай знает, что ей бы очень этого хотелось. С нее бы сталось. По счастью, тут сейчас никто никого не убивает.
— Чем обязаны? — любезно интересуется мадам Вонг.
— Говорят, у вас тут играют блюз, — отвечает Кора, излучая ту самую улыбку, что раскидывает всех, как силовое поле. — Мне захотелось послушать.
— Ах! — говорит мадам Вонг. — Да-да, у нас новый музыкант. Но вы, кажется, уже успели познакомиться…
Стоящий рядом Сэмюэль ничего не понимает. Только что в лифте он задумался, в голове у него, как леденец во рту, перекатывалась задумка мелодии. «Блюз — это когда хорошему человеку плохо. Все считают себя хорошими, и всем бывает очень плохо».
Так сказал мистер Кей. Но было в его интонации нечто, чего Сэмюэль никак не мог уловить. А для импровизации это важно… Тут кто-то нажал кнопку лифта. Сэмюэль обернулся, бормоча извинения, и, как на стену, наткнулся на взгляд темных глаз. Сэмюэль вдруг почувствовал себя, как тогда, после взрыва, — между жизнью и смертью, где нет разницы между хорошими и плохими, между людьми и не-людьми, между живыми и мертвыми, между музыкой и оглушающей тишиной. Лифт ушел из-под ног. А когда наваждение его отпустило и он смог снова вздохнуть, лифт уже стоял распахнутый, и женщины, чей взгляд так на него подействовал, уже не было.
— Случайно столкнулись в лифте, — холодно поясняет Кора. — Надо же, как мне повезло.
Кай озадаченно прикусывает губу: «Кора — и случайно? Ну-ну».
Мадам Вонг прикрывается веером, ее глаза блестят. Она прекрасно понимает, что слухи распространяются со скоростью света и скоро весь квадрант будет знать, что сама госпожа Феникс, «королева пиратов», прилетала послушать новоявленное чудо.
— Добрый вечер, мистер Кей! — радуется Сэмюэль.
Кай хлопает его по плечу:
— Ну что, готов к выступлению? От тебя сегодня многого ждут…
— Да я готов, мистер Кей! — заверяет Сэмюэль.
Кай хватает его за локоть и уводит подальше.
— Что она тебе сказала? — спрашивает Кай, когда они оказываются за кулисами.
— Госпожа Феникс? Ничего особенного, просто посмотрела…
— Начнешь с того, что мы репетировали.
— Мне это… разыграться надо, — вздыхает Сэмюэль.
Кай вынимает из лацкана булавку, активирует ее и втыкает Сэмюэлю в пиджак.
— Глушит всю акустику в радиусе метра. Валяй, разыгрывайся.
Кора уже сидит на лучшем месте, за столиком 
у края сцены. На нее, разумеется, все пялятся. Ну, еще бы! Мадам Вонг поблизости нет. Кай подходит и присаживается рядом на единственное свободное место.
— А где хозяйка казино?
— Мы подумали, и я решила, что для встречи с искусством мне нужна полная концентрация.
Кай находит глазами алое платье Лолы Вонг в ложе второго яруса. За ней тенью маячит Джексон.
На сцену выходит Сэмюэль, кланяется, ему аплодируют. Он волнуется, поглядывает на госпожу Феникс, вспоминает все страшные истории разом: о том, будто она не может умереть, что она помнит по именам всех убитых в Двухминутной Резне, что за ней неотступно ходит войско мертвых… Нет, думает Сэмюэль, я так не могу! Нащупывает кнопку и отключает визор. Лишь после этого к нему возвращаются музыка и способность ее играть. И он начинает.
Саксофон выдает: «Бренность бытия, тайная любовь моя! Засыпаю ли в ночи, просыпаюсь ли нежным утром, Ты всегда рядом, Ты всегда на изнанке моих век…»
Кора стискивает кисти рук перед собой. Взгляд ее мрачнеет. Блюз накрывает всех антрацитовым покровом. Растекается морем, что топит корабли и людей, затягивает в себя — и они колышутся на его сумрачном дне, как водоросли. Распахивается космосом, швыряет всех навстречу ярким холодным звездам в черном ледяном безмолвии, в котором они — щепотки звездных песчинок в краткий миг причудливого кружения галактик.
«Бренность бытия, возлюбленная моя! Ты та, с кем иду рука об руку в порицание всем, кто отводит взгляд, кто боится назвать Тебя истинным именем. Ты та, что льнет к моим губам, чье дыхание сладко. Та, что одна приносит истинное освобождение и укрывает плащом предвечной пустоты…»
Едва музыка умолкает, Кора порывисто встает:
— Нам нужно поговорить!
Она поворачивается и покидает зал. Кай следует за ней. В лифте она припечатывает его к стенке и вцепляется, как гарпия:
— Что хочешь делай, водись с кем хочешь, а умирать не смей! Ты меня понял? Понял?!
Блюз, плещущийся внутри, переливается через край:
«Бренность бытия, любовь моя, всю ночь проведу в Твоих объятьях, чтобы быть живым, быть собой в это мгновенье, в миге от смерти…»

Кора сидит на полу, на шкуре никогда не существовавшего зверя, ее аозай распластался по меху черной шелковой кляксой.
— И все-таки зачем ты прилетела?
— Хотела извиниться. — Кора берет его руку в свои ладони: — Я сказала жестокую вещь. Специально, чтобы тебя ранить. Я не должна была этого делать.
— Дело не в том, что ты сказала. И не в том, кто я, — говорит Кай. — Ты пыталась использовать меня как инструмент. Чтобы наказывать себя. Я — не инструмент, Кора. Я так не могу.
Кора поднимается с пола, отходит к окну и обхватывает себя за плечи.
— Ты не понимаешь, — горько говорит она. — Ты — совершенство.
— Кто? Я?! Кора, ты вообще в порядке?
Кора резко оборачивается.
— Да, ты меня выбешиваешь! — шепчет она. — Но я всегда тебе доверяла. Ты не ошибаешься, ты не лжешь. И когда ты говоришь, что там ничего нет, я тебе верю. Только откуда ты знаешь, что там ничего нет?
Вот в чем дело.
— Если бы… — У Кая дергается угол рта. — Если бы ад был, я бы туда попал.
— Тебя откачали. Это не считается.
Кай горько усмехается:
— Ну, не считается так не считается.
— Ты — живой. Ты здесь и сейчас. А они — нет! Ничего этого, — она обводит рукой вокруг себя, — у них уже нет! И не будет.
В черном шелковом аозае отражаются блики. Синий. Желтый. Красный. Кай стискивает зубы:
— Даже если допустить, что жизнь после смерти существует, ты правда думаешь, что у пяти тысяч человек не было бы ничего более важного, чем мстить той, которую Совет подставил в своих интригах? Что ни у кого из них в жизни не было никого и ничего более дорогого, чем ты? Ни семей, ни родины, ни веры? Ни стремления к другой жизни, наконец? Что пять тысяч человеческих душ готовы променять вечность на месть лично тебе? Правда? Тебе просто хочется чувствовать себя важной!
— Да, — Кора говорит на удивление спокойно. — То, что случилось, важно для меня. Это часть того, кто я. Как отчаяние — часть Сэмюэля. Прикажешь ему не играть?
Кай осекается. Потом качает головой:
— Хочешь быть храмом мертвых — пожалуйста. Только без меня.
На него внезапно накатывает усталость. Он садится и трет лицо руками. Дурацкий разговор.
Кора опускается перед ним на колени, ее холодноватые пальцы отводят его ладони в стороны. Она заглядывает ему в глаза:
— Что помогло тебе выжить?
— Не сдался, и все.
— Я же говорю — совершенство, — смеется она, подается вперед и целует его. — Скажи, а тут бывает утро?
— Бывает имитация дня. До смены освещения еще пара часов.
В животе у Коры урчит.
— О, ты есть хочешь! — оживляется Кай. — Тут неподалеку чифанька хорошая.
— Мысль, — соглашается Кора. — Есть хочется зверски. Но сначала в душ.
«Какого черта, Кора, все до тебя доходит слишком поздно!» — думает она, стоя под бодрящими струями; вода лупит снаружи, адреналин хлещет изнутри.
Если Кай захочет уйти — он уйдет. Хотя бы и через смерть. Как тогда, когда он сказал: «Я не могу ради тебя жить. Вообще ни для кого не могу. Но ты мой друг, я хочу сделать для тебя что-то хорошее. А кроме смерти у меня ничего нет». Ей нужна была победа, и она согласилась…
Кора стискивает зубы. Выходит из душа, вытирается, находит на полу свою одежду и замирает: ей не хочется пугать людей на улицах «Чёрным Фениксом».
— Рубашку в шкафу возьми, — мгновенно подсказывает Кай. — Сольешься с местными.
Пока она медленно, как во сне, выбирает одну из двух одинаковых белых рубашек, пока застегивается, пока подворачивает длинные рукава, пока чувствует мятный холодок наноткани — не мнется, не пачкается, идеальна для униформ и госпиталей, — вспоминает, как уже после всего, после мирного договора, в бесконечной череде всяких раутов какая-то журналисточка, сморщив носик, спросила: «А это наноткань, да?» — «Да», — сказала Кора. «Но в ней же ходят эти… ну, эти…» — «Эти», — Кора улыбнулась.
О, да. Журналисточку как ветром сдуло.
Наноткань прекрасно самоочищается. Ее носят те, кто имеет дело с грязью, потом и кровью. Но это так — ах! — омерзительно. Как делать андроидов из людей. Как делать из людей оружие.
— Тебе идет. Почаще так ходи, — говорит Кай.
Кора вздрагивает, отрывается от воспоминаний.
И тут наконец-то чувствует, что узел внутри, под вздохом, распускается.

— Отличное место, весь астероид тут питается, — поясняет Кай.
Переулок извилистый, узкий и длинный. Густой запах пряностей — хоть ножом режь. Кая здесь узнают, зазывают к себе. Он посылает всем воздушный поцелуй и быстро вталкивает Кору под полотняный навес.
— Да ты тут звезда! — фыркает Кора.
— Издержки работы, — отвечает Кай, проходя между столиками к прилавку, но Кора видит, что ему это приятно.
Очереди нет — завсегдатаи харчевни еще не проснулись. Кай здоровается с поваром и заказывает завтрак. Повар расплывается в улыбке:
— Это ваша девушка, мистер Кей?
Кай оборачивается и наигранно удивляется:
— Моя девушка? Которая?
Кора отвешивает ему подзатыльник. Кай хохочет. Повар приносит им в подарок бананы в карамели — липкие и чудовищно сладкие.
Когда они возвращаются, занимается подобие рассвета: гаснут ночные огни, и начинают разгораться дневные лампы, встроенные в крыши и ребра домов. Спектр подобран хорошо — кажется, будто и впрямь обычный день, только пасмурный, поэтому не видно солнца. Улицы еще пусты. Слышится гул гонга — это открылся храм в доках. Кора застывает перед его оградой.
— Подождешь меня? — извиняющимся тоном говорит она и, прежде чем Кай успевает ответить, заходит внутрь.
Кай опускается на каменную скамью. Сквозь ограду виднеются молитвенные барабаны. Его берет досада. Барабаны крутятся, молитвы возносятся. Люди привыкли все автоматизировать. Особенно — свою совесть, которая тоже просто алгоритм принятия решений. Причем сбоящий. Можно выползти из комы, из небытия, из-под обломков сознания на звук голоса, даже не на слова, а на интонацию, повторяющуюся пунктиром день за днем, чтобы с полным правом сказать, что ада нет — никакого другого ада, кроме того, который люди создают вокруг себя сами. И это все равно не сработает.
Кай закусывает губу. Все это глупости. Какая разница, что делает Кора, если это ей помогает. Помогает — и ладно. Но досада не проходит.
— Мистер Кей! — Подбегает радостный Сэмюэль. В руках у него корзина сладостей. Ну, понятно: подношение духам. У монахов уже кариес, наверное. — А вы тут что делаете?
— Жду кое-кого, — уклончиво отвечает Кай.
Сэмюэль усаживается рядом, выуживает из корзинки вафлю в пестрой упаковке, разламывает — выдавливается крем.
— Мистер Кей, — спрашивает Сэмюэль, — я же правильно понял? Зеленый же? — Постукивает по визору. — Мне эта штука говорит, что зеленый.
— Зеленый, — подтверждает Кай.
Сэмюэль протягивает ему половинку, вторую запихивает себе в рот.
— Во, нормально, значит, — рассуждает Сэм с набитым ртом. — Матушка говорит, духам только белое надо. А какое оно — белое? У нашего погрузчика топливо зеленое было. Если белое, он же не поймет…
Кай недоуменно моргает. Ах, да! Доковый же храм, точно: посвящен духам погибших людей и сломанной техники.
За спиной раздается стук храмовой калитки. Кай оборачивается. Кора ловит его взгляд, смущенно проводит рукой по укороченной пряди на затылке. Сладостей-то у нее с собой не было.
— Ой! — подхватывается Сэм. — Госпожа Феникс! Здрасьте!
Кора подходит и протягивает ему для пожатия руку:
— Меня зовут Кора. Ты хорошо играешь, Сэмюэль.