Тоже люди

Иллюстрация Сергея Дергачева

Скри-скри-скра-ау!
По мелодичности летуньи крики — что-то среднее между скрипкой, трещоткой, кошачьим плачем и царапающим стекло кирпичом.
— Ишь раскричались, твари пернатые! Раздолье им тут, на заброшенном участке, понимаете ли.
— К дождю.
— Что?
— Да так. У нас говорили, что вот так галдят они перед дождем.
— Дождь — это было бы хорошо, сушь такая стоит, кажется, чихнешь в лесу неудачно, не то что прикуришь — и все полыхнет… Стало быть, вы Катеринин дом купили?
— Ну да.
— Эх, мне б в ваши годы такие деньги…
Приезжий на мгновенье позволяет себе улыбнуться, показывая, что оценил шутку.
Улыбка у него кривоватая и слегка острозубая. Не самая приятная.
— Так, наследство.
— Что? Ох… Кхм, это, кстати, запамятовал, мы ж вроде не представились. Юрий я. Можно Юрий Василич, если уж вам так по возрасту проще.
— Антон.
Приезжий неразговорчив. А еще невысок, негромок, да и вообще непохож на счастливого новосела. Сплошное «не», а не человек.
— Ну, Антон… с новосельем, стало быть. Если что, обращайся. Мы, конечно, официально-то в черте Энска, хе… но без вот этих городских заморок, так что сосед соседу завсегда поможет.
— Спасибо, — кивает Антон. И опять движение острое какое-то, рваное.
И весь он такой — нескладный, неровный, угловатый. Лицо острое, пальцы тонкие, волосы лохматые, темные — и глаза из-под них зыркают тоже темные.
А если мысленно убрать легкую щетину, то и возрастом новый хозяин Катерининого дома оказывается возмутительно молод. Студент, не старше.
— И это, Антон, знаете… Давайте-ка я этих тварей-то пернатых шугану, двустволочка моя никогда еще не подводила. Р-раз, два — и только искры во все стороны. Даже тушки убирать не надо, не то что с вороньем!
— Они не пернатые.
— Да вон же!
— Ламелляр — покров сходной морфологии с птичьими перьями, но это не одно и то же… Вы бы еще драконов птицами обозвали.
— Ой, да бросьте вы эту заумь, мы люди простые. Какие из этой безмозглой мелюзги драконы-то… Так что, шугануть?
— Не надо. Сами улетят.
— Ну, вам видней, ваш-то дом теперь… О, гляньте, и впрямь дождик начинается!
…Антон ошибся. Пестрая летунья стая никуда с участка не делась и даже как будто разрослась. Каждый вечер затягивала свое скрипично-кирпичное «скри-скри-скрау», провожая солнце, спугнула с участка всех птиц и соседских кошек и вообще чувствовала себя как дома.
В отличие от Антона.
Не меньше проблем доставляла и другая — человеческая — стая. Ватага местных ребят еще в июне повадилась срезать дорогу на речку через заброшенный участок и никак не могла теперь уяснить, что это вдруг стало частной территорией. Шумные, загорелые, голенастые, по одному, по двое, размахивая полотенцами, — бам-хрусть-топ-топ-топ, через шаткий забор на дровяник, с дровяника через заросли смородины… а потом обратно — топ-топ-топ-хрусть-хрусть-бам!
А летуны, всполошившись, визгливым скрипичным оркестром сверху: скру-у-и!
И так почти каждый день.
— Заткнитесь, — бормотал Антон, обращаясь сразу ко всем, затыкал наушниками уши и отгораживался от мира ноутбуком и выцветшими шторами в цветочек, оставшимися от предыдущей хозяйки.
Когда цветочки на шторах вконец надоели, Антон перебрался на крыльцо, уповая на качество роутера и наушников.
Ребята, обнаружив хмурого соседа, сначала оробели и даже дня два обходили участок стороной… Но тут выдался особенно жаркий день, тащиться в обход стало лень, и тогда Назаров, как самый смелый, заглянул — по-человечески, в калитку, предварительно просунув руку между штакетинами и откинув крючок, — и спросил:
— Здрасте, а можно через вас пройти? — Потом подумал и уточнил, бочком-бочком просочившись на участок: — 
У вас там на задах калитка прям на дорожку к реке, а иначе тремя улицами обходить придется…
Антон махнул рукой, не вынимая наушников.
— Ну это, хотите мы вам рыбы наловим? — уже на бегу (хрусть-хрусть через заросли смородины) крикнул смельчак. — Окуньков! Ей-ей, наловим!
— Скри-иа! — откликнулись летуны с вековой липы, где в дупле стая устроила свое гнездовье.
Антон опять махнул рукой.
…В ведро с рыбой он наступил ногой, когда около полудня сонно спускался с крыльца. Ведро загремело, окуни выплеснулись на ступеньки и, вяло дрыгаясь, зашлепали вниз. Антон выматерился, вздохнул и, прихрамывая, ушел домой переодеваться.
— Скр-ри-и-иа! — радостно спикировали на рыбу летуны.
— …Вот драконьи дети, — вздохнул Антон, мрачно глядя на свои босые бледные ноги, нелепо торчащие из оранжевых шорт.
С тех пор он перестал закрывать калитку на крючок. То ли из опасений за старый дровяник, то ли чтобы никто ноги не переломал в диких прыжках через забор… то ли просто за полной бессмысленностью действа.
А рыбный пир стал для летунов традиционным развлечением.
Где-то через неделю к Антону как бы между делом начали заглядывать родители — надо же было выяснить, где пропадают их чада. Антон старался смотреть не очень хмуро и улыбаться не очень криво, но получалось так себе. Впрочем, родители (все ради детей!) мужественно терпели эти его попытки, звали на чай и как бы между прочим расспрашивали о жизни:
— Что, вот прямо из Москвы к нам переехали? И не жалко?..
— А, так вы пять лет на Урале жили… А где? У меня в Свердловской, кажется, области зять двоюродной сестры бабушки мужа работает, Алексеем Александровым… Ой, то есть Александром Алексеевым зовут, может, знаете?
— А родители?.. О, простите, мне так неловко… Может, заглянете вечером на чай? Что вы тут один как сыч сидите, молодость — это же самая золотая пора!
— Вы Настюху мою не видели? А, вот же она! Анастасия, а ну живо обедать! Какая спецоперация? Какие такие рейнджеры в Африке? Вы же прямо по кустам скачете! Антон, они ведь мешают вам работать, да? Нет? Все равно… АНАСТАСИЯ!
Постепенно к Антону привыкли даже самые мнительные. И в меру своих скромных сил старались побороть нелюдимость нового соседа, держа его в курсе всех сплетен:
— Что-то давненько Юрь Василича не видно. Похоже, совсем на работе аврал, раз из отпуска вызвали…
— Семёновы на море поехали! Говорят, не хотят гарью дышать, если торфяники опять задымят!
— А слышали, что Сашку-то у Козловых ночью в больницу увезли… Говорят, аппендицит, а вдруг того, кровь драконья? Вот так живет человек и не знает, что того… носитель этого гена. И тут бац — ты уже дракон. Или драколит. Ну то есть не бац, конечно, но…
— А Сашке-то, говорят, как-то там неправильно аппендицит вырезали, никак из больницы не выпишут! Вот криворукие хирурги-то в Энске, надо было в Москву везти!
— В новостях такой ужас! Эти лесные пожары… Слышали, да? Пожарники аж двух драконов вызывали из Москвы! И вертолет! Как бы наш-то бор не вспыхнул, тьфу-тьфу-тьфу, сушь какая…
— Что-то Козловых так и не видно… Ой, а вы слышали, в Англии открыли какой-то супербезопасный способ бороться с драконьей кровью! Без тех ужасных побочных эффектов… Вот что значит гуманная страна, сделал укольчик — и все, живи спокойно, даже не драколит, а прям настоящий человек… А то кто их, этих драколитов, знает, может, они только с виду людьми-то остались, а внутри те же драконы… Эх, да что говорить! У нас-то до сих пор нянчатся с этими метаморфозами — бедные дети, через что им проходить-то приходится… Да, Антон?
Тут Антон вздрагивал, нервно лохматил совсем отросшие и даже начавшие выгорать волосы, отводил взгляд и неохотно бормотал, что это лекарство, конечно, достойно нобелевки. Во имя спасения детей от метаморфоз проснувшейся драконьей крови. Определенно.
— А то вот представьте, Антон, если б у вас сын там… или дочь — и вдруг вот! На ровном месте! Вся жизнь насмарку.
— Это точно… Простите, кажется, меня заказчик по скайпу вызывает.
— Настюху мою увидите, скажите, что, если шею себе сломает на этой вашей тарзанке, пусть домой не приходит!
— Да не моя это тарзанка… Они сами…
И Антон быстренько ретировался за ноутбук, поближе к роутеру, подальше от калитки.
Канат, перекинутый через сук вековой липы, раскачивался, радостно гогочущие Настюхи-Сашки-Сёмки взлетали к небу, недовольные летуны выглядывали из своего гнезда, скрипели, как несмазанные дверные петли, но к детям не совались.
Они, конечно, почти драконы, но размером не вышли.
…Лето перевалило через середину, прижало людей к земле полуденным жаром — даже тарзанка больше не взлетала к бледному, словно выгоревшему небу. Ребята валялись в тени липы на пыльных, вытащенных с чердака тюфяках, лениво лопали ягоды недовытоптанной смородины. Антон устроился в стороне, как обычно в наушниках и с ноутом, только высунул на солнце ноги в оранжевых шортах, уже не такие уныло-бледные, как раньше.
— Может, в лес рванем? — спросила вдруг та самая Настюха, генератор всех безумных идей, от игры в рейнджеров до тарзанки. — На Бублик!
Бубликом ребята звали остров в разливе реки — за характерную форму. Посередке острова была непросыхающая лужа (считай, собственное мини-озеро) — вот и получался бублик.
— В лесу тенек, — рассудительно кивнул Сёмка. — Можно вообще с ночевкой. Утром двинем, чтоб до полудня уже на месте быть.
— Точно! Давайте на завтра отпросимся! Сём, палатку возьмешь? А я котелок!
— А я сосиски с хлебом! — влез наконец-то выписавшийся из больницы Сашка.
— Да тебе вообще ничего тяжелого таскать нельзя! У тебя ж аппендицит был!
— Да можно! Это не… короче, можно мне все!
— О, а я картошку!
— А я… ой, ребят, Антону звонят, тише! Пойдемте, надо отпроситься, вещи собрать… Давайте-давайте, не мешаем человеку работать! Сём, а ну пошли! Чш-ш, не шуми!
И Антон на ровном месте получил целых два дня блаженной тишины. Даже летунья стая притихла и частично разлетелась. Лежи себе в саду, работай, закидывай в рот горстями кислющую смородину. Идиллия!..
Только подозрительная она какая-то, эта идиллия.
С привкусом тревоги, с запахом гари, с отзвуком беспокойных голосов.
Еще и Интернет пропал — напрочь, как отрезало.
В дрему врываются яркими вспышками картинки: огонь, обугленная сосна, клубы дыма, хлопья пепла над водой, снова огонь, много огня…
— Антон! Антон, вы не видели ребят?
— Вчера…
— Да нет же! Сегодня! Они не вернулись еще? Я дозвониться не могу до Настюхи, абонент вне зоны действия! А лес… пожар к нашему краю движется!
Антон прикрывает глаза, массируя переносицу. Изнутри черепа расползается пятно головной боли — от тяжелого запаха гари, от картинок-вспышек, от испуганно-визгливых, скрипичных всхлипов изрядно поредевшей летуньей стаи на липе…
— Нет, — через силу говорит Антон. — Не видел. Не возвращались. Сообщите в МЧС…
— Да Сёмкин-то дед уже пытается дозвониться! Ох, Господи, как же так, а? Господи, помоги! Ох, Настюха, выпорю, ей-Богу выпорю!
— Я… пойду.
Летуний вожак распахивает крылья, растопырив коготки, и выводит гортанно:
— Скрар-р! Скр-руи! Скр-ра-ар-р!
Пестрый ламелляр топорщится на горлышке, открывая тыльную, красную сторону, будто огонь внутри вспыхивает.
Антон проводит по лицу рукой.
Делает глубокий вдох.
Закрывает глаза и щелкает пальцами.
И воцаряется тишина.
— Скр-р-р?
— Быстрее, — выдыхает себе под нос Антон. — Ради Бога.
И падает на один из тюфяков, крепко жмурясь.
Поэтому он конечно же не может наблюдать поразительное зрелище: вся летунья стая, скрипично вскрикивая, словно единый организм поднимается с липы и мчит прочь от поселка — к кромке леса, прямо навстречу страшным клубам дыма.
Антон лежит, скорчившись, обхватив руками голову, — 
пять минут, десять, полчаса…
Потом вскакивает, делает несколько шатких шагов в сторону дома, но останавливается, нашаривает в кармане шорт телефон, долго ищет в записной книжке нужный номер. Считая гудки, успевает дотащиться до дома, найти аптечку, а в аптечке цитрамон.
Гудки обрываются в тот момент, когда он глотает таблетку. Закашлявшись, Антон расплескивает остатки воды на себя и торопливо говорит:
— Сан Саныч, здрасте… А помните, вы говорили, где-то под Энском есть товарищ, который… Да-да, он, да, можете дать телефон? Ага, запоминаю… Семьдесят, двадцать один. Понял, спасибо. Не, я живой. Все в порядке. Нет, никто так и не понял. Ага… Все, я побежал, простите…
Шевелит губами, вспоминая продиктованный телефон, набирает, опять считает гудки, попутно разыскивая в тумбочке берцы.
— Здравствуйте, мне ваш телефон Сан Саныч дал… Алексеев, из Озерска, да. А у вас лепестки есть? Да-да. Штук… ну, десять. А географически вы где? А, на Советской неподалеку от моста, понял, а если я буду там… ну, через полчаса, нормально, да? Хорошо. Давайте.
Выдохнув — давно столько говорить не приходилось! — 
Антон торопливо переодевается, шнурует ботинки, кидает в рюкзак все, что попадает под руку: бутылку воды, кошелек, аптечку, паспорт, сигнальную ракетницу, телефон… Посередине движения снова на мгновенье теряет равновесие, смаргивает, встряхивает головой. Вскидывает рюкзак на спину и бросается на улицу.
— Юрий Василич! Я велосипед возьму? Юрий Василич!
Соседа не видно, может, из города все еще не вернулся. Где-то дальше по улице шумят встревоженные голоса.
Антон возвращается к себе, со второй попытки забирается на дровяник, перемахивает с него через узкий проход между заборами прямо на соседский участок. Велосипед стоит у сарая.
Быстрее!
Через полчаса, как и обещал, запыхавшийся Антон тормозит у моста на окраине Энска. Рюкзак пополняется десятком респираторов-«лепестков».
— Может, вам… помощь нужна? Вторая пара рук там… глаз?
— Нет. Глаз мне хватает, спасибо. — Вымученная, острозубая, очень кривая улыбка.
…Велосипед Антон бросает у реки и вдоль нее заходит в лес.
Минут через пять приходится натянуть респиратор. От дыма и слез скоро становится почти ничего не видно… но глаза Антону не нужны.
— Скр-ра-ар!
Вожак летунов пикирует ему на руку, беспокойно расцарапывает когтями кожу прямо сквозь рукав рубашки.
— Спокойно, — бормочет Антон в респиратор. — Пожар, я знаю. Ведите меня. Дети. Помнишь? Рыбу вам ловили. Вы их видели здесь, в дыму.
— Скр-риа!
— Если хочешь, чтобы они и дальше вам рыбу таскали, вы должны их найти. Вперед!
Вожак распахивает крылья, и Антон заученным движением подкидывает его вверх. Закрывает глаза и оседает на прибрежный песок.
Мир дробится десятками глаз, словно мозаика, объемный витраж. Огонь, дым, пепел над водой… Перепуганные, посеревшие лица в пожухших зарослях.
Вперед.
У прошедшего метаморфозы драконьей крови воля — 
пламя, сталь и гранит.
А еще драконья кровь умеет говорить. Создавать связь.
Стая летунов единым крылом взмывает над горящим лесом. Витраж складывается в цельную картину, накатывают волной звуки, цвета и запахи — чужие, странные, не человеческие.
Когда-то, во время метаморфоз, Антон тоже видел мир так.
Он распахивает глаза, наклоняется к реке и, сдернув респиратор, окунает лицо в воду. Снова натягивает «лепесток», берет рюкзак в руки — и бросается прямо по мелководью вперед. Здесь, над водой, меньше дыма, меньше жара.
За поворотом река разливается, и Антон замирает на секунду, разыскивая взглядом — взглядами десятков глаз — брод. Летуны кружат над озером пестрой стаей, взмывают в посеревшее небо скрипичные трели их беспокойных голосов.
Порыв ветра бросает в лицо хлопья пепла и злые, кусачие искры.
Вот оно.
Брод — песчаная коса, можно бежать почти посуху. Правда, уже у Бублика Антон, оступившись, ухает по пояс, но успевает поднять рюкзак, спасая его содержимое от воды.
— Кха! Антон!
Настюха, зареванная, чумазая от сажи, радостно вскакивает ему на встречу, но тут же сгибается в кашле.
Антон ловит ее и помогает натянуть «лепесток». Раздает остальные ребятам.
— Я же говорил, что ты придешь! Ты мне снился! Как на велике к нам едешь! — твердит Сашка, отчаянно шмыгая носом.
— Надо выбираться! — сипит наглотавшийся дыма Сёмка. — Раз ты сюда пришел, значит, и мы выйдем!
— Респиратор! — отрывисто командует Антон.
А потом, побледнев, оборачивается.
Ребята тоже поднимают взгляды… Такое они раньше видели только по телевизору.
«Верховой пожар распространяется со скоростью курьерского поезда» — просто красивые слова, пока не столкнешься с ним в жизни.
Первым приходит вой.
День темнеет. Мир накрывает густой черный дым.
А потом сквозь деревья проступает НЕЧТО — жадное, огненное, оглушительно трещащее. И эта адская лавина катится по деревьям все ближе и ближе, превращая лес в один гигантский факел, чье пламя лижет дочерна обгоревшее небо.
Оцепеневшие от ужаса ребята замирают на несколько минут.
Там, где недавно прошел Антон, с грохочущим треском валится в воду горящая сосна.
…Антон приходит в себя от острых когтей летуньего вожака, пытающегося укрыться под его рубашкой.
— Спокойно, — бормочет он, придерживая перепуганного летуна рукой. — Уводи стаю, малыш, тут вы ничего не сделаете. Ну же!.. Ладно, оставайся, сам их уведу. Тоже мне, альфа-самец…
Он зажмуривается, но даже сквозь веки продолжает видеть всепожирающую огненную стену.
Прочь!
И разрывает связь.
Последнее, что он успевает увидеть, — океан огня, рассеченный рекой, и огромную крылатую тень над ним.
Дракон-эмчеэсовец!
Далеко, как же далеко…
Но разве выбор есть?
— Настюх… у меня там в рюкзаке аптечка и все такое… Ты там глянь, ладно? Ракетницу не знаю, есть ли смысл… но если увидишь вверху дракона или вертолет — запустите зеленую, что ли…
— А ты? Ой, вы в смысле…
— Я сейчас, кажется, сознание потеряю. Но ты не пугайся, ладно? Я очнусь… попозже. Я прилягу, чтоб не упасть… вот так. Не бойтесь. И не пытайся меня в сознание привести!
— Антон!
— Вы с Сёмкой за старших.
— Анто-он! — испуганно всхлипывает девчонка, и ей жалобно вторит из-под рубашки летун.
Но вытянувшийся на траве Антон уже закрыл глаза — 
и обмяк.
— Эй!
— Твою ж! Кто в канале? В МЧС звонить «ноль один»!
— Вам про детей сообщали?
— Да кто ж их высмотрит в этом адище!
— Ты.
— Ты офигел, брат!
— СМОТРИ.
— Это чё, вот это вот в форме… бублика? О, вон зеленую ракету вижу!
— Вытащите?
— Ты офигел, брат, куда мне там сесть?
— Здесь дети. И один из них… наш.
— Да что за расизм комнатный, брат! Какая разница, обычные — тоже люди!.. Встречайте, короче. Я на воду шлепнусь.
…Поднятая огромной драконьей тушей волна окатывает Антона, он открывает глаза, слабо откашливаясь, моргает.
Приподнимается на локтях… И в него почти упирается драконья морда.
— Ну-у привет, драколи-и-ит, — осторожно выпевает человеческие слова голос, пробирающий басами до дрожи.
Если летуны — скрипки, то этот — огромный контрабас.
— Антон, — бормочет Антон.
— Ва-а-ася, — отзывается дракон.
Спрыгнувший с него парень в форме МЧС уже докладывает что-то по рации, параллельно успевая гладить ревущую Настюху по голове.
— Скр-р-ро-о, — уважительно отзывается шевелящийся бугор под рубашкой Антона. — Скр-рау! Скр-руи!
— Дракон, — соглашается Антон. — И драколит. И люди.
— Скр-руи-и!
— Да… люди. Мы — люди… и они — тоже.
— Скр-ри?
— Нет, один маленький трусливый «скри» — не человек, но тоже молодец. Вылезай уже, ты меня всего исцарапал. Пора нам всем отсюда выбираться.