Точка отсчета

В Санкт-Петербурге есть уникальная Академическая гимназия-интернат имени Д.К.Фаддеева с более чем пятидесятилетней историей для детей, одаренных в области естественных наук. Сегодня гимназия входит в состав Санкт-Петербургского государственного университета и преподают в ней университетские профессора — люди, которые занимаются наукой, учат студентов, но при этом еще и выкраивают время, чтобы учить школьников. Правда, не обычных школьников, а тех, кто любит химию и хочет учиться. Среди преподавателей гимназии — Анна Алексеевна Карцова, профессор СПбГУ, лауреат премии Научного совета по аналитической химии РАН «За существенный вклад в развитие аналитической химии», заслуженный учитель Российской Федерации, лауреат премии фонда «Династия» «За выдающиеся заслуги в образовании». О том, что такое хороший учитель, хороший урок и хороший учебник, как совместить занятия наукой и преподавание и почему нельзя хроматографию назвать скучной, с гостем рубрики беседует главный редактор журнала Любовь Николаевна Стрельникова.

Недавно наш министр просвещения в приватной беседе с академиками спросила — почему ЕГЭ по химии выбирают так мало школьников, всего три процента выпускников? У вас есть ответ?

Конечно. Ответ прост: потому что ЕГЭ по химии — один из самых трудных выпускных экзаменов, да и выбирают его только те, кому он нужен при поступлении вуз. А таких вузов, где требуют ЕГЭ по химии, не так много. Но мне кажется, что и три процента — это не так уж и мало, около двадцати двух тысяч выпускников в год. У нас в Санкт-Петербурге этот экзамен каждый год сдают приблизительно одинаковое число школьников — около двух тысяч семисот ребят. А в этом году химию выбрали более трех тысяч выпускников. Может, это и флуктуация, а может быть — и начало тенденции, посмотрим.

Тенденцию можно проследить и по набору на химический факультет вашего Санкт-Петербургского университета. Желающих становится больше или меньше?

Были времена, когда не было особого выбора, по сути, брали тех, кто неплохо сдал экзамены. Их и учили. А теперь конкурс с каждым годом растет — проходная планка поднимается все выше, она уже перевалила за 270 баллов из 300 возможных, к тому же и прием небольшой, всего шестьдесят человек. Поэтому поступают ребята с очень высокими баллами ЕГЭ, близкими к 100 по всем трем предметам: химия, математика, русский. Скоро, видимо, будет конкурс среди стобалльников.

Вы, конечно, знаете, кто поступает к вам?

Теперь, после появления ЕГЭ, наши абитуриенты — выпускники самых различных регионов страны. Да это и понятно: все в равном положении. Питерских детей на первом курсе всего около 9%. При этом много олимпиадников, в прошлом году их было восемнадцать — четверть набора! Уверена, что в этом году будет еще больше. А это значит, что для тех, кого не привлекает такой вид интеллектуального соревнования, но при этом есть серьезная увлеченность химической наукой, не так уж много остается мест. А ведь нередко именно среди них, неолимпиадников, есть будущие звезды химии. И как им в эту узкую щелку проскочить? При этом, даже при такой жесткой конкуренции, на химфак приходят те, кому химия, по большому счету, не очень-то и нужна. Это обнаруживается довольно быстро. Получается, что эти «не» заняли не свои места, а многие из тех, кто не представлял для себя ничего другого — только химия! только химфак СПбГУ! — остались за бортом. Обидно. Наверное, если бы в качестве приложения к ЕГЭ было бы какое-нибудь собеседование или дополнительный устный экзамен в университете, таких историй было бы меньше. Будь моя воля, я бы принимала на первый курс с избытком, а затем происходил бы естественный отбор, как в западных университетах. И конечно, увеличила бы прием, поскольку спрос на таких специалистов растет и они востребованы.

Наверняка вы анализировали, почему ваши студенты выбрали химию своей профессией?

Да, конечно. Идут годы, но основная причина практически та же! Кого-то мотивировала книга, кого-то — родители, друзья семьи, но подавляющее большинство, 85%, — учитель!

Вы — не исключение? Ваш выбор химии тоже связан с учителем?

Да, с учителем и со школой. Я училась в очень хорошей школе № 47 имени Ушинского на Петроградской стороне. Тогда это была элитарная физматшкола с физикой, математикой и химией в приоритете, одна из лучших в Ленинграде. В нашей школе «правила бал» ленинградская интеллигенция — опытные, заслуженные и очень эрудированные педагоги. Каждый учитель — личность, и никакого культа, потому что когда личность выше культа, то о культе и речи быть не может. Все очень значимые, яркие, все несли в школу культуру, и мы, конечно, с удовольствием подпитывались ею.

На самом деле незадолго до выпускного класса я не совсем могла определиться с выбором между литературой, химией, математикой, да еще где-то подсознательно заявляла «свои права» и медицина. Моя мама — врач. Но победила все-таки химия — благодаря моему учителю Георгию Ефимовичу Шмаракову, заслуженному учителю. С восьмого класса я занималась в университетском химическом кружке, а учитель влюблял нас в предмет на своих увлекательных уроках, водил нас на интересные лекции по химии, ежегодные Менделеевские чтения, которые проходили в государственном университете. Мы были приобщены, чувствовали актуальность и значимость этой науки, ее живой пульс и свою сопричастность. В школе весьма активно действовало научное химическое общество. Мне даже удалось побывать его президентом. Что я делала как президент — сейчас уже точно и не вспомню. Но помню, как мы были увлечены, вовлечены и объединены. Так что все-таки химия победила! Но мысль о медицине не отпускала, всегда присутствовала каким-то не уходящим параллельным фоном. И она в конце концов нашла выход: работы многих моих аспирантов — на стыке химии и медицины.

Вообще, желание создать что-то невероятное, открыть новое и удивительное и обязательно иметь учеников, которые за тобой, с тобой и впереди тебя, — это желание появилось очень рано. Видимо, потому, что и сам педагогический опыт оказался ранний: я заменяла в своей школе учителя химии и в младших, и в старших классах, когда он болел. Кстати, в нашей в школе был очень высок статус профессии учителя.

Родители не отговаривали от химии?

Нет, ни в коем случае. Я могла советоваться с родителями, обсуждать свои сомнения, но решать и брать ответственность за свое будущее должна была сама. Мама — удивительный человек. Первые и главные уроки доброты, любви и тепла, мужества и ответственности от нее. В июне 1941 года она закончила медицинский институт, и ее сразу же отправили на фронт. Там она познакомилась с папой, который был значительно старше ее. Он закончил юридический факультет в Москве и впоследствии добился больших высот в своей профессии, одно время руководил юридической службой Генерального штаба. Было у него и второе образование — он закончил консерваторию по классу вокала. К сожалению, папа рано умер. Мы недообщались.

С мамой я была очень связана духовно. Помню, как-то пришла из школы, дело было в первом классе, чем-то недовольная, расстроенная, все плохо. И тогда мама спокойно мне объяснила: плохо — это когда ты зажимаешь рукой рану, из которой хлещет кровь, над тобой натянута палатка, надо оперировать, а кругом взрывы и стрельба, страшно, но ты должна делать свою работу. Интересно, что мои дети повторили выбор моих родителей: дочь стала врачом, а сын — юристом.

А.А. Карцова — первоклассный лектор. Ее знают и любят учителя, школьники и студенты по всей стране: в Сочи и Новосибирске, в Череповце и Ростове-на-Дону, Томске и Ханты-Мансийске, Челябинске и Москве, Архангельске и Петропавловске-Камчатском, Екатеринбурге и Снежинске, Ижевске и Саратове, Якутске и Туапсе...

А кто были вашими учителями в университете?

Их было много. В восьмом классе я посещала химический кружок на кафедре аналитической химии у Ярослава Сергеевича Каменцева. У него были золотые руки, глубинное знание и понимание химии и фантастическое чутье. Это не могло не отразиться на тех, кого он учил. На первом курсе я сразу же пришла на кафедру органической химии к нашему преподавателю — он вел занятия в нашей первой группе химиков-теоретиков — Рафаэлю Равильевичу Костикову. Он тогда еще не был даже кандидатом наук, но впоследствии стал известным ученым. У него на пятом курсе я и выполнила дипломную работу по химии карбенов. Невероятно трудолюбивый, скромный, влюбленный в органическую химию.

Удивительные виражи делает судьба! Среди моих учеников в нашей университетской школе, где я много лет преподаю органическую химию, — дети моих учителей: Миша Каменцев, Таня Костикова.

Когда я училась на четвертом курсе, на факультете по инициативе профессора кафедры органической химии Бориса Вениаминовича Иоффе была открыта лаборатория газовой хроматографии. Кстати, эта лаборатория по тем временам была прекрасно оборудована, считалась одной из самых укомплектованных хроматографических лабораторий в стране. Мой коллега Борис Владимирович Столяров, который на каком-то этапе был и моим учителем, очень увлекся хроматографией. Ему удалось заразить этим и меня.

И конечно, профессор Иоффе Борис Вениаминович. Его авторитет был огромен, его отношение к науке и к ученикам не могло не вызывать восхищения. Настоящий ученый, истинный интеллигент! Нам, студентам, а потом аспирантам, невозможно было представить химический факультет без Б.В.Иоффе. Он был блестящий лектор, и слушали его не потому, что надо будет сдавать экзамен, а потому, что не слушать было невозможно. Его лекции раздвигали горизонты. Ты понимал, что надо обязательно прочитать, о чем всерьез подумать, в чем разобраться. Не помню, чьи это слова: плохой учитель излагает, хороший — объясняет, выдающийся — вдохновляет. Он вдохновлял невероятно. У него я закончила аспирантуру, защитила диссертацию по органической химии. Так что благодаря моим учителям во мне сформировалась любовь к аналитической, органической химии и хроматографии. Моя докторская диссертация была выполнена в области органического анализа и посвящена макроциклическим агентам, реализующим в методах хроматографии и капиллярного электрофореза принцип молекулярного распознавания. Все это весьма перспективно при анализе объектов со сложной матрицей, скажем — сыворотки и плазмы крови, мочи, спинномозговой и амниотической жидкости, объектов окружающей среды, пищевых продуктов и тому подобное.

Хроматография — разве это не скучно? Пробу подготовил, пробу вколол, результаты снял. Рутина?

Да что вы! Вот уж где не соскучишься, так это в хроматографии. Хроматографических методов, а сейчас и электрофоретических, а также их модификаций — десятки. Надо понимать возможности каждого и их ограничения, то есть границы применимости. Исследователь сам может создавать принципиально новый вариант для решения конкретных задач: идентификации стероидов, нейромедиаторов, антиоксидантов, лекарственных препаратов, для оптимизации лекарственной терапии, для ранней диагностики того или иного заболевания. Хроматография отзывчива ко всему новому. Сегодня мы анализируем своими методами дендритные полимеры, наноиониты и наногубки, ионные жидкости, модифицированные фуллерены и циклодекстрины, а завтра уже включаем эти новые вещества и материалы в хроматографические или электрофоретические системы, чтобы повлиять на режим разделения компонентов сложных смесей.

Когда человек знает химию и владеет физико-химическими методами анализа, он может столько своего придумать! Дух захватывает. Это действительно интересно. Тут и супрамолекулярная химия, и лигандный обмен, и хиральное разделение с применением различных хиральных селекторов… Каждый день природа бросает нам вызов, подсовывая сложнейшие биологические объекты для исследования. И каждый наш ответ природе порождает десятки новых вопросов, один интереснее другого. И не видно этому ни конца ни края. Огромный простор для творческого поиска, исследований. К тому же не стоит забывать, что сегодня хроматография — основной метод химического анализа.

И это привлекает студентов? Они идут на специальность «органик-аналитик»? Есть спрос на таких специалистов сегодня?

Спрос зашкаливает. У наших выпускников нет проблемы устроиться на работу. Проблема в другом: как из множества предложений выбрать наиболее подходящее для себя и гарантирующее не просто рутинную работу, хотя и такие специалисты высокого класса очень нужны, а возможность творческого поиска и профессионального роста. Какое-то время назад, когда медицинские учреждения в Питере стали еще только приобретать хроматографическую аппаратуру, мне пришлось прочитать медикам лекции и показать на практике возможности жидкостной хроматографии для медицины при экспресс-анализе биологических жидкостей. На первых порах, да это и понятно, медики не знали, как подступиться к прибору, боялись снять с него полиэтиленовую упаковку. Но прибор-то должен работать. У меня был дипломник Андрей, который прекрасно владел методом и аппаратурой. Однако на работу в лабораторию в медицинское учреждение, где стоял хроматограф, его не могли взять: нет медицинского образования. К счастью, ситуация изменилась. Сейчас многие мои защитившиеся аспиранты работают в медицинских учреждениях, заведуют хроматографическими лабораториями.

Но для того, чтобы работать в современной аналитической лаборатории, молодому специалисту надо иметь навыки общения с современными аналитическими приборами. Ваш факультет предоставляет им такую возможность?

Долгое время меня убеждали, что студентов можно учить и с помощью компьютерных программ, необязательно покупать дорогое оборудование, денег ведь нет. Не убедили. По-прежнему считаю, что нельзя. В исследовательской науке работают руками и на приборах. Это надо уметь, это надо знать, этому надо учить. И такая возможность теперь у нас есть. За последние десять лет в нашем университете созданы 26 ресурсных центров, оснащенных самым современным исследовательским оборудованием. Государство потратило на это 7,5 миллиардов рублей, но эти затраты, несомненно, окупятся. В Центре «Методы анализа состава вещества» есть новейшее оборудование для газовой и жидкостной хроматографии, хромато-масс-спектрометрии, оптической спектрометрии, атомной абсорбции и эмиссии, рентгеновских методов, элементного анализа… Я и мечтать о таком не могла. И конечно, уровень исследований сразу изменился. Раньше за многие задачи мы просто не брались, понимая, что нет соответствующего оборудования. А сегодня вся эта роскошь доступна бакалаврам, магистрам, аспирантам для выполнения выпускных квалификационных работ, кандидатских диссертаций, и даже школьникам Академической гимназии СПбГУ класса химической специализации.

И все же я тоскую. Тоскую по тем временам, когда хроматограф стоял возле твоего рабочего стола, а не был «обобществлен», и ничто не мешало таинственному контакту живого с неживым, то есть исследователя с прибором.

А не надо тосковать. Надо выиграть грант РНФ, купить прибор и поставить к себе на стол.

Вы прямо как в воду смотрите. Мы в этом году выиграли грант РНФ на три года, по шесть миллионов в год, и теперь определяемся, какие в первую очередь приборы нам надо приобрести. Кроме того, появилась возможность финансово поддержать студентов и аспирантов, обеспечить их поездки на конференции по всему миру, стажировки в лабораториях, где занимаются смежными областями. Думаю, вам не надо объяснять, насколько это важно.

Хороший грант для группы из десяти человек, поздравляю. А чем ваша лаборатория известна в научном мире?

В конце ХХ века возник новый метод — капиллярный электрофорез. Создание этого метода в значительной степени инициировали и стимулировали как успехи, так и естественные ограничения классического электрофореза, жидкостной и капиллярной газовой хроматографии. На первых порах было немало и скептических замечаний относительно возможностей капиллярного электрофореза. Да, хороший метод, аппаратура проще, время анализа меньше и, конечно, главное достоинство — высокая эффективность. Однако пределы обнаружения аналитов слишком большие, значит, для анализа биологических жидкостей, где требуется определение диагностических маркеров различных заболеваний или остаточных лекарственных препаратов, содержание которых крайне мало, метод не пригоден. И тем не менее сегодня основное направление капиллярного электрофореза — фармацевтика и медицина. Потому что у этого метода есть сильная сторона — возможность внутрикапиллярного концентрирования (онлайн) определяемых веществ, не останавливая самого процесса разделения. Поэтому пределы обнаружения можно снизить до пикограммов, и вообще, модифицируя стенки кварцевого капилляра (также онлайн), можно придумать много чего интересного и необычного.

Очень приятно, что здесь наша страна оказалась не на обочине. В Питере фирма «Люмэкс» выпускает соответствующие приборы, которые покупают в Австрии, Китае, Южной Корее и других странах. Наша исследовательская группа — один из лидеров в стране по этому направлению: мы развиваем метод капиллярного электрофореза и создаем новые модификации, реализующие мицеллярный, микроэмульсионный режимы, а также режим капиллярной электрохроматографии.

На международном симпозиуме, посвященном хроматографии и капиллярному электрофорезу. Стендовая сессия — отличный тренинг для аспирантов и молодых сотрудников

Вот и сбылось ваше смутное желание поработать для медицины. Что касается мечты об учениках, то и здесь ведь все в порядке — их количество сегодня уже трудно определить.

Если говорить об университете, то это 22 защитившихся аспиранта, более 70 дипломников и магистрантов. Что касается университетской гимназии, где я преподаю органическую химию, их количество перевалило за сотни. Но ведь дело не только в количестве. Мне отрадно, что среди моих коллег и друзей — мои ученики.

Что это за гимназия? Что-то новое, послереформенное?

Нет, это доброе наследие советского прошлого. В середине 60-х годов в СССР были созданы при университетах четыре школы-интерната для детей, имеющих явную склонность к естественным наукам, — в Киеве, Новосибирске, Ленинграде и Москве. Так появился Физико-математический химико-биологический интернат № 45 при Ленинградском государственном университете, в который могли поступать дети из северо-западных регионов страны, Прибалтики, Ленинграда и Ленинградской области. Кстати, впервые химическое отделение было открыто именно в ленинградском интернате. В этих школах действительно давали образование высочайшего уровня. Ленинградский интернат уцелел и в начале 90-х преобразился в Академическую гимназию. Дети по-прежнему живут в общежитии и сдают экзамены, чтобы поступить. Но есть разница.

Прежде дети сдавали устные экзамены, лицом к лицу с учителем — либо в Питере, либо у себя дома, куда выезжала экзаменационная комиссия и отбирала девятиклассников и десятиклассников. Что было приятно в этих экзаменах? Часто дети были не очень хорошо подготовлены. Но когда ты с ребенком беседуешь, видишь его глаза, его реакцию, то быстро понимаешь — наш это человек или не наш, стоит ему уезжать из дома или нет, сколь быстро он сможет эволюционировать. Не беда, что пока плохо образован, выучим. Такие истории случались многократно. А сейчас экзамены другие. Сейчас, поскольку школа входит в состав университета, она должна подчиняться всем университетским правилам. Теперь школьники, поступающие в химический класс Академической гимназии СПбГУ, сдают письменные экзамены по химии, математике, тест по русскому языку; работы шифруются, проверяются, дешифруются, и претенденты узнают свою судьбу. Конкурс в химический класс нашей гимназии — самый большой среди других специализаций, десять человек на место.

Поначалу трудно учить новый класс — дети от разных учителей, все из разных мест, из разных семей, к тому же здесь они далеко от дома. Но постепенно они сближаются, становятся очень нужными друг другу, формируется мощное монолитное сообщество. Интернат становится настоящим домом. Вот типичная ситуация — одиннадцатиклассница вернулась из дома после каникул и звонит маме: «Мама, все в порядке, я дома». Говорит и понимает, что домом она назвала интернат. Дети прирастают душой, сердцем, мыслями, рефлексами… Они ведь так и проносят свою интернатскую дружбу через всю жизнь, на долгие годы.

Обучение в гимназии-интернате платное?

Насколько я знаю, на сегодня ситуация такая: обучение бесплатное, но каждый месяц надо платить 16 000 рублей за питание и 2500 рублей за содержание. Есть стипендия лучшим учащимся, которая выплачивается из этих же денег, а льготным категориям государство полностью оплачивает питание.

Вы меня разочаровали. Тогда это образование недоступно одаренному ребенку из бедной или небогатой семьи.

Пять лет назад, когда на родительском собрании 31 августа были названы эти цифры, наступило некоторое смятение. Ко мне подошла мама одной очень способной ученицы и со слезами сказала, что должна забрать дочку из 11-го класса. Не осилить. Сама она — почтальон, зарплата — 18 000 рублей. Но отдать всю зарплату в гимназию она не может, потому что есть еще младшие дети. И подобных ситуаций оказалось несколько.

Кто решил проблему? Совет молодых ученых Института химии СПбГУ и... бывшие выпускники гимназии (45-го интерната) оплатили весь учебный год девяти способным и нуждающимся в этой поддержке ученикам 11-го химического класса.

Что вам интереснее и важнее — наука или преподавание?

Очень трудный вопрос. И тем, и другим надо заниматься серьезно, глубинно. В науке надо все время идти вперед, но часто не хватает времени, потому что преподавание отнимает его от науки. Так хочется поработать в тишине, наедине с прибором, не торопясь, чтобы никто не отвлекал. Но как сказать своим ученикам — не отвлекайте? При этом я убеждена, что в профильных школах и вузах преподавать должны те, кто занимается наукой. Чтобы это была не только передача фундаментальных знаний, накопленных человечеством и переходящих из учебника в учебник. Но чтобы ребята знали, что делается в науке сегодня, а не только то, что сделано вчера, понимали, что не все сразу получается, что ученый может и должен сомневаться, перепроверять свои результаты и использовать для этого референтные методы. Все это можно понять и прочувствовать только через человека, который этим занят.

Вообще, если ты дал понять, что на тебя можно положиться, то должен эти ожидания по возможности оправдывать. Нельзя забежать на минутку, чтобы просто показаться. Сейчас есть и такие молодые университетские преподаватели, которым хочется везде успеть и везде поработать. Вот он прибежал в аудиторию или в класс, провел контрольную, выставил столбик двоек и побежал дальше. Почему его не охватывает тревога — что-то не так?! Ведь ты же учил тех, кто хочет учиться, и этот столбик двоек — это твои двойки!

Педагогика — дело энергетически затратное. Я, конечно, устаю до невероятности. Но все же понимаю, что благодаря педагогике моя жизнь приобрела другие краски. Эти дети — это уже мое продолжение. Это не только обязывает, но и очень греет. Если вдруг, разбирая результаты контрольной работы, я обращаюсь к нынешним одиннадцатиклассникам: «Друзья мои…», то тут же получаю отклик «прекрасен наш союз». Для меня не имеют значения титулы и звания. У меня есть только одна точка отсчета — как ко мне относятся мои ученики. Этим очень дорожу. Все остальное — вывеска.

А.А. Карцова в окружении своих аспирантов на всероссийской конференции «Аналитическая хроматография» в Туапсе, 2015 г.

Говорят, ваши ученики могут позвонить вам и среди ночи?

Аспиранты, конечно, не звонят, они уже взрослые и воспитанные. А школьники — да. Мои увлеченные школьники, у которых день и ночь перепутались, считают, что если одержана хоть какая-то маленькая победа над собой, то об этом надо немедленно сообщить. А неплохо бы еще и обсудить, и порадоваться вместе. В такие моменты они на часы не смотрят. Вот одна из типичных историй. Среди ночи раздается звонок: «Анна Алексеевна, я понял, как решается эта задача!» — «Миша, ты на часы посмотрел?» — «Ой, да, конечно». — Бросает трубку. Через некоторое время снова звонок: «Я забыл сказать “извините”». Сейчас этот Миша — доктор химических наук.

Вы, наверное, счастливейший человек, потому что огромное количество ваших учеников помнит вас. Гимназисты, вылетевшие из гнезда, шлют вам слова благодарности спустя годы?

Когда десять лет назад вышел документальный фильм «Петербургские интеллигенты», в котором одна серия «Учитель» была про меня, и его показали по ТВ «Культура», я получила по электронной почте письмо от одного из своих очень давних учеников. «Дорогая Анна Алексеевна, фильм о Вас достиг нашего дальнего зарубежья. Мы смотрели вместе с женой и помирились. Слезы подкатили к глазам. Спасибо Вам за нас вчерашних, сегодняшних и будущих. Стою на коленях». Я читала и плакала. Да, конечно, я счастливый человек.

Многие уехали на Запад?

Раньше уезжали, когда здесь не было условий для работы. Сейчас гораздо меньше, но некоторые — возвращаются. Один мой ученик Андрей с прекрасным английским мечтал заниматься наукой на стыке химии и биологии. Он успешно защитил у меня диплом, его заметили на постерной сессии и пригласили поработать в один из научных центров в Лондоне, где занимались исследованиями мозга. Он уехал, но спустя какое-то время вернулся. Рассказывал, что однажды опоздал на работу на минуту. Его уже ждал начальник, и «он смотрел на меня как на полное ничтожество, как на какое-то насекомое. Я понял, что не смогу здесь ни работать, ни жить. Верите ли, Анна Алексеевна, когда я вышел из самолета в Пулково, я целовал траву на поле». Сегодня Андрей — доктор наук, заведует лабораторией в НИИ акушерства, гинекологии и репродуктологии имени Д.О.Отта. У него много детей, все прекрасно.

Детский праздник «Путешествие в увлекательный мир химии» каждый год собирает гостей на химическом факультете СПбГУ. Двери открыты для всех, кому от четырех до четырнадцати лет

Что такое успех, на ваш взгляд?

Мой успех — это, наверное, в первую очередь, успех моих учеников. Из 22 моих аспирантов 14 — наши гимназисты. Практически все работают в области выбранной специальности: в научно-исследовательских лабораториях, вузах, фармацевтических фирмах, различных научно-производственных объединениях, медицинских учреждениях… Некоторые работают непосредственно в нашей исследовательской группе. При этом творческие нити не обрываются и с теми, кто не рядом. Есть среди моих учеников и совершенно потрясающие учителя. Помню, распался Советский Союз, и мы только-только начинали привыкать жить в отдельных государствах. Идет международная конференция в Прибалтике, недалеко от Тарту. Работают разные секции, есть и педагогическая, где я тоже сделала небольшое сообщение: обсуждались проблемы, связанные как с исследовательскими работами школьников, так и с олимпиадным движением. И вдруг ко мне подходит декан Тартуского университета. Я еще раньше обратила на него внимание — холеный, чопорный. Почему-то решила, что он англичанин. А тут он после моего доклада подходит к сцене, подает руку, чтобы я спустилась по ступенькам, и на хорошем русском языке говорит: «А у нас в Эстонии, Анна Алексеевна, тоже есть призер международной олимпиады». — «Я знаю, — говорю. — Это ученица моей ученицы Татьяны Юрьевны Ладейкиной». Он просто онемел. Судьба забросила Таню в Эстонию. Она немного поработала в исследовательской лаборатории и быстро поняла, что должна быть учителем. И стала учителем химии экстра-класса.

Ее одноклассница и подруга Наташа Симоненко, красивая, умная, певунья, в которую невозможно было не влюбиться, — еще один блестящий учитель. Она закончила химический факультет с отличием и отказалась от аспирантуры. Ей хотелось по образу и подобию повторить, но уже со своими учениками, тот путь, который она прошла сама. Наташа вернулась в родной Мурманск, пошла работать в гимназию № 50 учителем химии, открыла там химический класс — ее ученики поступали к нам на факультет. Она первой в стране начала давать химию во втором классе. Это были уроки волшебников: они не просто знакомились с окружающим миром, растворяли и фильтровали. Это всегда было таинство и волшебство. Наташа собиралась защищать диссертацию по педагогике под моим научным руководством. В марте 1999 года она приехала на нашу Всероссийскую исследовательскую конференцию по химии, которая ежегодно проходит на химическом факультете СПбГУ, со своим учеником 5-го класса, который поведал аудитории, как надо определять железо в сточных водах. Он был небольшого роста, поэтому ему подставили скамейку, чтобы каждому было видно этого пленарного докладчика. Вопросов бездна, на возраст докладчика скидок не было, и на все он отвечал. Закончилось тем, что генеральный директор одной из фирм, приглашенный на эту конференцию, сказал: «Женя, я буду спонсировать тебя до окончания школы».

Все шло прекрасно, была весна. А в декабре Наташи (Натальи Геннадьевны) не стало. Ее сбила машина утром по дороге в школу. Я с подругами и одноклассниками Наташи мчимся в Мурманск. В гимназии, где Наташа работала, висит огромный плакат. «Неправда, друг не умирает, он рядом быть перестает». В химическом кабинете горят свечи, много родителей, выпускников, все отказываются верить в случившееся, в эту чудовищную трагическую нелепость. И тут в класс вбегает тот самый Женька и кричит: «Вот видите, Анна Алексеевна приехала. Значит, Наталья Геннадьевна жива!»

Лаборантка пускает фильм о Наташе — его снимали в тот период, когда Наташе присвоили звание «Учитель года». На экране члены жюри, председатель спрашивает: «Скажите, вы закончили такую школу, государственный университет, зачем же вы вернулись в свой родной Мурманск? Почему стали учителем?» — «Пришло время передавать добро по кругу. Сначала у меня ничего не получалось, а теперь я твердо знаю, что у меня тоже есть ученики». — «Как вам кажется, что такое хороший урок?» — «Хороший урок — когда ученик поднимает руку и говорит: спросите меня, я ничего не понял». Не каждый сразу и поймет, что Наташа под этим подразумевала. А суть в том, что на хороших уроках у школьников нет страха перед учителем и доской, а есть лишь одно желание — понять, разобраться. Он видит этот шанс понять, встав непосредственно у доски, рядом с учителем. Десять лет подряд я ездила в эти декабрьские дни в Мурманск и читала лекции учителям химии. Все это — в память о Наташе.

«Ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету...» Этой песней, которую поет весь зал вместе с Анной Сухомлиновой, заканчивается детский праздник. А студенты всегда поют свое — «Ничего на свете лучше нету нашего родного факультета...»

А как бы вы ответили на вопросы — что такое хороший учитель, хороший урок и хороший учебник?

Сегодня в школе нужен учитель внятный, системный, нескучный, знающий психологию, понимающий эту аудиторию, умеющий ею управлять и заставлять ее работать вместе с собой, чувствующий, когда она устала, и всегда имеющий в рукаве джокер, которым можно удержать или вернуть внимание. Без хорошего учителя в образовании не обойтись — никакой искусственный интеллект его не заменит никогда. Меня часто спрашивают, кому труднее преподавать — студентам или школьникам? Школьникам.

Хороший урок — это тот, который вытекает из предыдущих, связан с последующим и который обязательно выстрелит на восьмом и двадцать пятом уроках, потому что ты это сам сконструировал и запланировал. А хороший учебник? Это хорошая книга — логичная, понятная, яркая, которую просто интересно читать и без всяких домашних заданий.

Но вернемся к тому, с чего начали. Химия сегодня интересна только нескольким процентам школьников. Как вернуть к ней интерес?

Рецепт очень простой. Химия превратилась в меловую науку, а надо вернуть в школу эксперимент. Исчезло «ощущение вещества». Школьники должны запоминать цвета осадков не только из текста учебника или со слов учителя, а из собственных экспериментов. Известно ведь: «Услышал — забыл. Увидел — запомнил. Сделал — понял!» И это, кстати, им пригодится и при выполнении заданий ЕГЭ. Конечно, подготовка учителей химии высокого класса – это весьма важная задача. Но ведь дело не только в подготовке. Молодые люди должны хотеть приходить в школу, а мастерство, если есть желание и уважение к тем, кого учишь, обязательно со временем появится. Мы же знаем, что увлекает и влюбляет в предмет учитель. А когда полюбишь предмет, то появляется желание к дальнейшему и постоянному самообразованию. И учитель — катализатор этого процесса. Академик Г.С.Ландсберг говорил: «Учить надо так, чтобы в дальнейшем человек доучивался, но не переучивался». Полностью согласна! На школе ведь лежит особая нагрузка. В отличие от университета, школа должна выпустить человека с правильным, грамотным мировоззрением. А без химии объяснить устройство мира уже невозможно.

Эта статья доступна в печатном номере "Химии и жизни" (№ 7/2019) на с. 2 — 9.