Веня-трубач

Иллюстрация Сергея Дергачева

Утром видео с единственной уцелевшей камеры будут показывать в новостях, но вот что происходит здесь и сейчас: небо линялое, как крыло сизаря; тень выныривает из-за куста, мутным пятном перетекает по лужайке, подбирается к Ротонде; к мраморной шишке тянутся руки с долотом; шишка есть на каждом столбике, но лишь на этой уникальное украшение; долото подрубает шишку, осколки брызжут в стороны… И тут взмах крыльев, ритмичный шелест; вандал в панике; в чернильно-серое небо улетает птица; у человека в руках мраморная шишка, каких вокруг Ротонды неполная дюжина.
Когда он пробирался в музей под открытым небом, рассчитал: полтретьего ночи, туристы разошлись, машин нет и охранники спят, камеры легко разбить.
Не учел одного: стоило ему сбить шишку с украшением, оно взмахнуло крыльями и улетело ввысь.
Утро предыдущего дня. Солнце золотит легкие тучки, ветер колышет ветви деревьев. Толпа гуляет по знаменитому парку. Щелчки камер, экскурсовод подводит группу к Ротонде за музейным канатом. Изваяния внутри беседки — трое молодых людей и четыре девушки, все в летних нарядах. Нежные лучи струятся сквозь мраморное кружево на шейных платках, тонкие страницы каменной книги просвечивают, как и спадающие по плечам локоны. Микрофон гудит: «Единственное прижизненное изображение плеяды поэтов-детей начала прошлого века. Самой младшей четырнадцать, старшему восемнадцать. Сто десять лет назад они сбежали на войну добровольцами и сестрами милосердия, где пропали без вести, оставив потомкам бессмертные стихи. Ротонду возвели на двадцатилетие свадьбы Романовых. Скульптурная группа выполнена позже, в кратчайший срок и с высоким уровнем обработки камня, но документов, подтверждающих заказ, не осталось. Скульптор неизвестен. Карельский светло-палевый мрамор с розовыми прожилками придает теплоту лицам и кистям рук, обогащает оттенками пышные наряды. Обратите внимание на резную ограду: ее цвет кирпичный, но одна деталь выполнена из белого с серыми крапинками минерала. Мастер изваял птицу взлетающей. Она одним когтем касается опоры, как бы споря с гравитацией».
Окончился день, и вот глубокой ночью над Питером кружит мраморного окраса голубь. Ищет и не находит знакомые дома. Прежними стоят лишь дворцы, но в них не чувствуется жизни. Бедное сердечко бьется в тревоге. Где искать помощь? Кто услышит, кто поймет? Четвертый час утра, почти везде погашен свет, не видно людей за оконными стеклами. А голубь не глуп и не станет биться в закрытые окна. Он не отчаивается и продолжает искать.

Будильник верещит в пять-тридцать. Сейчас любимый обжора начнет верещать. Из раза в раз он просыпается все раньше, и Пелагее приходится переставлять будильник, чтобы соседи не жаловались на крик. Она не злится: утром город красивый, воздух свежий, в распахнутое окно влетает голубь… Стоп, что?
Она ошарашенно оглядывается на окно. Голубь садится на карниз шкафа.
— Да, я понимаю, шкаф старый и загажен, как голубятня, но… Погоди, не такой уж ты и уличный. Чистенький. Откуда ты улетел? — Пелагея со своим питомцем павлином тоже много разговаривает. Вот он, кстати, вышел из-за массивного горшка с фикусом и смотрит на хозяйку.
— Гур-р-р, гур-р-р, — отвечает голубь и слетает на письменный стол, топчется, словно ищет что-то.
— Не-не-не, не лезь в тушечницу, перепачкаешься! Господи, конец конспектам… Погоди… что ты тут вытаптываешь? «Спасибо»? «Спасите»?
— Гур-р-р, гур-р-р, — кивает голубь и топчется усерднее, выводя коготками письмена готическим шрифтом.
Пелагея тянет бумагу у него из-под лап в надежде сохранить хоть букву. Для орнитолога-любителя это — подарок судьбы. Она дрессировала обнаглевшего скандалиста Трубадура, читала о почтовых голубях с камерами на груди и мечтала показать миру разумную птицу, а тут счастье само идет в руки. Бежит. Летит даже.
— Так, что тут у нас? «Спасти», «окаменели». Окаменелость? Дальше не разберу.
Голубь переходит на другой лист и выводит: «разбить Ротонду».
— А ты экстремист!
Трубадур голосит в худших павлиньих традициях, переходя от тихого вскрика к истошному мяуканью. Дверь приоткрывается, в комнату просовывается лохматая голова братца.
— Опять?! Соседи же… О! Когда успела купить нового птица?
— Я не покупала. Представляешь, он умеет выводить буквы!
Голова убирается, дверь захлопывается.
— Дурак, — ворчит Пелагея; Трубадур обиженно выпрямляется и свысока глядит, как сыплется зерно в миску. — Гость дорогой, давай ты тоже позавтракаешь?
Голубь не двигается с места. Пелагея думает, что он боится, и отходит в сторону. Как раз вовремя, чтобы остановить распахнувшуюся дверь. В комнату вбегает Петя с ноутбуком наперевес и, заглушая хлопанье крыльев, кричит:
— Я готов стримить, показывай гениальное пернатое!
А пернатое уже на шкафу, но едва ноутбук опускается на стол, голубь садится напротив Пети.
— Ты погляди, он как будто понял, — удивляется тот.
— Гур-р-р, гур-р-р. — Голубь макает лапу в тушечницу; «Спасти поэтов!» получается вполне четко.
— Это какой-то фокус? — Петя обескуражен.
— Нет, он прилетел минут пятнадцать назад и требует разрушить Ротонду. — Пелагея смотрит на комментарии к стриму. — Ничего себе, сколько подписчиков…
— А то! Мой канал «Крейзи систер» просто бомба. Мне все та-а-ак сочувствуют!
— Дурак.
Трубадур тут же отзывается недовольным криком. Голубь осторожно вспрыгивает на Петину руку, заглядывает в экран и, увидев себя, пугается — улетает на спасительный шкаф.
— Дружище, зрители спрашивают, как тебя зовут. Можешь написать?
На стриме голубю не удается объяснить свою мысль. Аудитория растет, число сомневающихся тоже. Говорят, что он — высококлассная анимация. Или сбежал из цирка. И никто не верит, что птица действует по своей воле.
Если собрать ответы голубя (он быстро научился набирать когтем на клавиатуре), получится: «Пелагея, благодетельница и добрейшей души человек, уговаривает не волноваться и не благодарить. Хвалит за то, что быстро осваиваюсь. Предлагает отбросить высокий штиль… Ах, что же это я! Самое важное: Ротонда стала тюрьмой для дорогих сердцу людей. Как я освободился — мне неведомо, но не теряю надежды спасти остальных. Умоляю, не останьтесь равнодушны! Вы видели новости, видели вандала. Уверяю вас, я живой и настоящий. Да, я видел то, что опубликовали хронику ночных событий, верное свидетельство моих слов.
Запись велась устройствами слежения. К стыду своему, я принял их за фонари. Пусть запись экскурсии не вводит вас в заблуждение. Поэты в Ротонде — не скульптура!
В мраморном плену томятся живые души, готовые поспорить не только с гравитацией, но с самой природой. Да, сам я — голубь, но полюбил драгоценных моих поэтов всей душой. Они нарекли меня Вениамином».
Петя, выскользнувший на время из комнаты, приносит булку. Пелагея крошит ее для голубя, чем ненадолго отвлекает от стрима. В воздухе витает запах паяльной лампы и исчезает, как только Петя убегает к себе.
«Снова беру бразды повествования в свои цепкие лапки. Ах, как непривычно, как волнующе! Лишь последние несколько часов я могу брать, делать, совершать. Но довольно сентиментальностей. Мои благодетели задались благородной целью доказать миру, что у пернатых есть личность. Должно быть, поэтому их не смутила птица, влетевшая в раскрытое окно.
Я написал в комментариях достаточно, чтобы уяснить: внутри Ротонды не скульптурная группа, а настоящие люди. Ловушку надо разрушить и освободить юных поэтов! Уступаю… хотел написать “перо”, но это слишком иронично».
Пелагея, причесавшаяся и переодевшаяся, появляется перед камерой.
— Так, дружище, — она старается говорить спокойно, — допустим, ты родился сто десять лет тому назад. Непонятно, как жил внутри камня. И кстати, большой вопрос, как туда попал? Говоришь, поэты живые? Согласна, надо что-то делать. Даже обыкновенные граждане имеют право на помощь. А уж тем более исторические личности. Но Ротонда — произведение искусства, шедевр. Да и кто нам с тобой поверит? Уже сейчас про 3D-графику говорит большая часть подписчиков. Ой, мама! Их тут набежало полмиллиона. Петька лопнет от счастья.
Смартфон вибрирует в кармане — сообщение от брата: «В новостях наш птиц — “похищенный элемент скульптурной группы”. И хватит называть меня Петькой, у меня ник — Кулмэн!»
Пелагея быстро отвечает: «Смотришь нас? Какой-то чел из Франции задонатил огромную сумму денег, я ему спасибки в личку написала».
«Не смотрю, больно надо. Дядька щедрый, ага. Транслитом по-русски пишет. Типа, срочно звоните в дирекцию музея. А у них на сайте лишь факс и почта. Прошлый век!»
«Ты вообще чем занят?!»
«Шлем паяю».
«Стоп, что?»
«Ты просила для своего синего петуха, но все некогда было, ща переделываю под голубя».
«Дурак!!!» — И следом: «Спасибо».
Веня за это время набирает лонгрид в чате:
«Как я оказался в роковой час среди моих поэтов? Стоит ли перенестись более чем на столетие назад? При дворе все были заняты подготовкой к годовщине коронации. Государь в своих покоях ходил из угла в угол: “Если не пойду сейчас… Но какое волнующее приключение! Да что же я, в самом деле”. Он замер у зеркала, а я, слушавший и не понимавший слов, взлетел к небу и закружил над парком.
Трое молодых людей и четыре девушки бежали к Ротонде, переговариваясь: “Эта ода будет от нас всех!” Они со смехом укрылись в беседке, расселись вокруг стола. Солнечный луч разрезал теневую сторону парка, упал прямехонько на Ротонду — в тот же миг произошло непоправимое. Глаза детей потускнели. Локоны, наряды, лица стали каменными. В страхе и недоумении я опустился на шишку ограды и тоже превратился в мрамор. На мои глаза опустилась беспросветная темнота, и тишина сковала мир. Со временем появились голоса. Ныне я знаю, то были голоса моих поэтов. Все сто десять лет наши души жили, чудным образом сохраняя рассудок и деля мыслительный эфир с единомышленниками».
— Петь, стрим подвис, — говорит Пелагея, как только брат входит в комнату.
— Это я отключил. Птиц слишком художественно пишет.
— Не читала пока. Задушил аргументами того стримера?
— А то! — Петя улыбается. — Передают, что птиц в розыске. — Петя подходит к столу и осторожно надевает шлем на голубиную голову. — Но вы с перепугу крыльями не хлопайте: они кусок мрамора ищут.
Петя закрепляет на шее птицы гибкую гарнитуру в виде сетки:
— Не кольчужное плетение, конечно, зато будет идеально считывать все импульсы. Принцип простой: голосовые связки будут вибрировать, озвучивая мысли.
— Гур-р-р!!! — резко отзывается динамик ноутбука.
Голубь от страха распластывается по столу. Петя гладит его по спинке:
— Тише, тише. Громкость сейчас прикручу. А ты думай словами, а не вот это вот всё.
Он регулирует звук, голубь ерошит перья, чистится — так он делает всегда для придания себе уверенности.
— Мои милые поэты дали мне библейское имя Вениамин.
В комнате так тихо — шаги кошки можно услышать.
— Петь, почему он говорит твоим голосом?
— Мне на озвучку не донатили. И это я давно… Зато программулина — блеск! Четко слышно, речь как родная.
— Спасибо и… ползи уже в свою комнату, — вздыхает Пелагея. — Веничка, пройдем пару тестов? 
Для науки.
— Да, но сейчас надо лететь! Спасать! Сообщите императорскому скороходу. Ах, что же это я, направьте Его Величеству мейл!
— Веничка, — девушка мнется, не зная, как объяснить. — Вы обсуждали с поэтами историю Европы? Революции?
— Неужели и у нас… Ах, какой удар для моих драгоценных поэтов! Погодите, ничего не рассказывайте, я хочу узнать обо всем вместе с ними. Давайте поскорее вызволим их!
Петя копается в настройках, делает звук голоса выше.
— Ты удивительный! — говорит Пелагея. — Мне бы так уметь не отвлекаться от цели.
— Мы, голуби, всегда стремимся домой. Мой дом — это мои поэты. Даже если империя рухнула, остались любимые люди. Я должен их спасти!
Его прерывает звонок.
— Очень приятно, Изольда Борисовна… Отметины совпадают? Я не рассматривала… Влетел к нам примерно в пять-тридцать… Приеду. Голубя брать?.. Живой, разумеется… Я тоже думаю, что не надо.
До встречи.
Петя ждет. Веня расправил крылья, готовясь взлететь.
— Из музея звонили. Полиция ищет вандала и кусок мрамора. Как ты, Петь, говорил. Но музейная работница нам верит. Говорит, Ротонду чистят струей воды, но можно струю песка направить. На более разрушительные меры дирекция не пойдет.
— Нас с птицем не пригласили? — дуется Петя.
— Ты несовершеннолетний, а Веничка… ему тоже нельзя в музейное помещение. Всё сложно. — Пелагея берет платье из шкафа и скрывается в ванной.
— Птиц, есть идея. Ща сбегаю, куплю камеру, на шлемачок тебе поставим.
— Устройство слежения?
— Ага. Стрим собрал семь миллионов просмотров! Если сам стримить будешь, мы порвем все чарты.
— Семь миллионов? Ходынское поле столько не уместит.
— Семь миллионов — это по всему миру. Просмотры из сорока трех стран. — Петя запускает стрим, улыбается на прощание и убегает.
Веня разглядывает глазок камеры и сравнивает картинку на экране с тем, что видит в глазке. Делится мыслями с Трубадуром: «Не надо доказывать людям, что ты существуешь, они и сами это видят».
В чате спрашивают, как он и поэты осознали присутствие друг друга, чем занимались в вечности, тоскует ли разум без тела. Голубь вдумчиво отвечает, и это занимает гораздо меньше времени, чем набор символов коготком.
«Поэты взывали не только друг к другу. Мне было трудно отделить тех, кто был с нами в заточении, от тех, кого они помнили, на кого молились. Мой голос был самым тихим, и речь — самой невнятной, но щедрые мои поэты не пожалели сил на то, чтобы развить мой интеллект, заняться моим образованием. Сложнее всего было освоить концепты нематериальные, кои в жизни обычного голубя-трубача не встречаются.
Но не без гордости могу заявить, что оказался достойным учеником. Что же касается вопроса о тоске по бренному телу, то больше тосковали мы по свету солнца и звезд, чем по плотским удовольствиям. Мы надеялись увидеть белый свет и в какой-то мере даже были счастливы. Писатель Короленко сказал: “Человек рожден для счастья, как птица для полета”, а значит, быть счастливым можно в любом теле. Ох, дорогие мои, нет ничего важнее жизни. Нужно рассказать об этом открытии моим поэтам, помогите же убедить музейное руководство освободить их из мраморного плена!»
Возвращается Пелагея, берет сумочку, машет рукой и выбегает из квартиры.
В комнате тишина, нарушаемая цоканьем коготков по клавиатуре — Веня скроллит комменты. Трубадур шуршит гравием на балконе — прогуливается.
— А-а-а! — истошно кричит павлин, врываясь в комнату.
Голубь в страхе взлетает на шкаф. На место, где он сидел, падает сетка с утяжелителями.
«Гад глазастый», — сипит, переваливаясь через перила балкона, человек, лицо которого скрыто черной балаклавой. Тот самый!
Веничка молчит — слишком напуган.
Трубадур шумно взлетает на спинку стула.
Человек крадучись пробирается в комнату.
— Вандал! — предательски звучит из динамика.
— Да, птичка, это я. Заказчик хотел мраморного голубя, но теперь за чучело заплатит не меньше.
Трубадур взлетает под потолок, грузно опускается на отворившуюся дверь и оттуда беспокойно поглядывает вниз то одним, то другим глазом.
— Что делать?! — Веня пытается мыслить внятно. — Чучелом быть не могу, надо спасти друзей из плена. Что делать? Лететь?
Вандал бросает в него набитый песком носок — Веня падает за горшок с фикусом. Фикус слегка качается, отбрасывая странную серую тень. Вандал нагибается к месту, куда упал голубь, шарит вокруг. Озирается по сторонам. Недоуменно смотрит на Трубадура, на крышку ноутбука. Снова шарит за горшком, выдергивает с землей фикус, швыряет на пол. Переворачивает и пинает горшок — тот откатывается в сторону.
Голубя нигде нет.
Пелагея не успевает дойти до метро. По мессенджеру звонит подруга из Оттавы: «Вашу квартиру вскрыли. Голубочек стримил, такая милота, и тут кто-то влез через балкон и напал на него! Волнуюсь, как там твоя пташечка?»
Срочно бежать домой! Забыла закрыть балкон? Почему Петька не услышал? И хорошо, что не услышал, — не полез в драку, не пострадал. А голубь пострадал? Вдруг он умер? На глазах у Пелагеи слезы — жалко же Веничку!
На пороге она лбом бодает незнакомца, тот извиняется и уступает дорогу. Петин вопль: «Спасибо! Я не зак-
рываю дверь!» озадачивает. Пелагея бормочет извинения, вглядываясь в бирюзовый халат, из-под которого снизу видны джинсы и кеды, сверху — ворот футболки, хипарские патлы и встревоженная физиономия.
— Вы доктор?
— Ветеринар.
— Вы нам срочно нужны.
— Уже осмотрел. Еще вернусь. Идите наверх и ждите.
Пелагея вбегает в свою комнату — там только Трубадур. Выклевывает что-то из корней фикуса.
Она бежит к брату. У него на столе в глубоком слое ваты, как в кровати, лежит несчастный Веня. Перышки растрепаны, голова в бинтах и шлем поверх. Стрим включен.
— Нельзя отключать, — объясняет Петя. — Во-первых, нас мониторит полиция на случай, если вандал вернется. Во-вторых, доктор тоже смотрел стрим. Спасибо ему сказала?
— Вроде да. Или нет. Я не помню. Стрим пусть будет, но почему она здесь? — Пелагея тычет пальцем в серую кошку Тучку, которая вытянулась на столе рядом с голубем и вылизывает лапку.
— Она его спасла! Притащила ко мне, спрятала под кроватью. Правда, немного поиграла, но аккуратно. Перья ему бандит помял. А Тучка несла за шейку. Считыватель плотный, она не прокусила.
— Друзья… — шелестит динамик. — Друзья… Нужно записать кое-что.
Вид у Венички растерзанный, взгляд мутный, головушка в шлеме чуть подрагивает.
— Не умира-а-а-ай! — всхлипывает Пелагея.
— Нет, весь я не умру, — утешает Веничка, ждет, пока Петя откашляется и ототрет с майки пролитый кофе. — Мои дорогие поэты… Если не удастся их освободить, стихи не должны кануть в Лету.
— Ты поправишься, — говорит Петя, укладывая Тучку воротником у себя на шее.
— Почему вы мне помогаете? Я никто, не человек даже… — Веня напуган, подавлен, голос дрожит, будто от слез. — Моя жизнь ничтожна, но прошу, спасите поэтов.
Пелагея уходит рыдать в ванную.
— Ладно, ты не человек, но ты — личность. — Петя устанавливает камеру на штативе напротив голубя. — Личность, которая погибает из-за любви к людям.
Я не хочу, чтоб ты погиб из-за какого-то болвана. Лучше придумай, что сказать, чтобы тетя Изольда разрешила колупнуть Ротонду по-взрослому.
— В комментариях пишут: вернуть к жизни моих поэтов означает разрушить шедевр, — откликается голубь. — На одной чаше семь человеческих жизней, на другой — произведение искусства.
— Так, я вывел на экран твой острый клюв. А про шедевр могу сказать, что если бы скульптуру ваяли мастера, то было бы произведение, а так и заключенных можно назвать шедевром уголовного кодекса. Я прав?
— Запишем стихи. Может, это убедит скептиков в том, что в мраморе томятся живые, страдающие поэты. Сердце разрывается от воспоминаний о них.
В вечной темноте, неизвестности. Как приговоренные, но безвинно. Ни увидеть родных, ни обнять друг друга.

Ясный день сменяется предвечерними сумерками.
— И снова здравствуйте, — Петя переключается со стрима на ветеринара, что принес миниатюрную капельницу и лекарство.
— Дверь была открыта. Поздний час, а вы не запираете, — ругает их доктор. — Со мной в парадную зашли еще двое человек, но постеснялись войти без приглашения.
Пелагея спешит встречать гостей.
— На одно крыло лангет, на второе капельницу, хорошо? Сразу говорю, визит оплачен, так что о деньгах не беспокойтесь. Ну, как чувствует себя пернатый пациент?
— Я бы продолжил записывать стихи…

Все при деле. Веня начитывает лирику, доктор его лечит. Количество подписчиков увеличивается вдвое. В чате есть литературоведы и критики, они подтверждают, что стихи — в стилистике «поэтов-детей». И признают, что манера письма меняется, словно взрослеет. Петя злорадно потирает руки: «Еще бы! Только живой человек на это способен, вот прямое доказательство птицевой правоты». К нему прислушиваются.
В другой комнате Изольда Борисовна знакомит Пелагею с гостем из Франции. Это он сделал самое крупное пожертвование и хотел говорить с дирекцией музея.
— Разрешите представиться — Тибо. Это псевдоним. Я вел переписку с вашим братом. У вас живет голубь, который стал невольной жертвой моего прапрадеда. Как и поэты, о которых бедная птица все время говорит. Прапрадеда звали Пьер, он служил лесничим в Карельских лесах. Ненавидел императора и императорскую власть, искал способ покончить с этим. Однажды он гостил в небольшом селе у каких-то знакомых и услышал легенду о дереве, от соприкосновения с которым человек превращается в мрамор. Дерево должно расти в тени и никогда не попадать на свет, а на человека должен упасть луч солнца. Прапрадед нашел место, где росли такие деревья. Он действовал скрытно, хотя под конец у него был помощник. Кульминация истории приходится на канун празднования двадцатилетия монаршего брака. Пьеру удалось выиграть подряд на строительство беседки. Работая по ночам, они с помощником доставили брус, вырезали беседку, провели расчеты, где установить зеркало, чтобы направить луч на императора. Пьер написал и подбросил в императорскую спальню письмо, содержание которого не раскрыл потомкам. А затем он избавился от помощника. Бедного резчика звали Евсей, на него первого был направлен отраженный зеркалом луч. Прапрадед бежал во Францию, даже не дождавшись часа, когда император падет жертвой его плана. Поэтому зеркало поразило солнечным лучом случайных людей. Я всегда был убежден, что мой предок — убийца, но благодаря вам появился шанс очистить его имя, оставив пятном на репутации лишь намерение убить и несчастную жертву — Евсея, я укажу вам место его захоронения.
— Прекрасно, точнее, ужасно, — выдохнув, подводит итог Изольда Борисовна. — На раскопки в парке у меня разрешения нет. Но я посмотрю, что смогу для вас сделать. Едемте?
— Да, сейчас только предупрежу Петьку. — Пелагея делает зачем-то книксен и бежит к брату.
Ради короткого пересказа Веня прерывает чтение стихов. Историю прапрадеда и Петя, и ветеринар, и Веня с Тучкой слушают в трепетном молчании, а кое-
кто даже открыв рот.
— Всё, — говорит Пелагея, — надо ехать. Петь, останься, пожалуйста, с Веничкой.
— Нет, мы тоже едем. Оттуда постримим.
В дверях появляются гости, но Петя и Пелагея не обращают на них внимания.
— Можешь хоть раз не о хайпе подумать?!
— Голубь не выдержит поездки, — поддакивает ветеринар.
Петя негодует: он столько сделал, чтобы раскрутить историю!
— Пьер, загляните в комментарии, — не без ехидства предлагает Тибо.
А там — уведомление за уведомлением о не прошедших цензуру сообщениях, а в тех, что прошли, полно увещеваний и упреков.
— Петенька, душа моя, ни на кого не оглядывайтесь. Делайте то, что вам хочется, а не то, чего ожидают. Жизнь у вас одна, — вдруг подает голос Веня. — Поезжайте, я здесь полежу, на экране всё увижу.
— Да что, в самом деле… — Петя краснеет, злится. — Не бросаю я тебя, глупый ты птиц. В смысле, сентиментальный. Я здесь. Никуда не еду. Мы тут с тобой больше просмотров наберем, чем они — там.
Петя отдает новую камеру Изольде Борисовне и просит снимать всё подряд. Пелагея рада, что он сдался. Тибо боится, как бы парень не передумал и не уломал доктора отнести бедную птичку в парк. Они не знают, от какого ужаса спасли и Петю, и Веню.

Дома тихо и спокойно. Трубадур кокетничает с доктором, Петя ведет стрим «Крейзи систер» из комнаты Пелагеи, Веня спит, Тучка за ним приглядывает.
Вандала поймали и даже сообщили об этом. Участковый по видеозвонку спрашивает не без иронии, как же голубь освоил чтение и письмо?
— Теоретически, — просыпается Веня. — За сто десять лет какие только языки я не выучил. Все, что знают мои милые поэты, знаю и я. Даже древнегреческий.

В парке Изольда Борисовна включает камеру. Тибо ведет к трем сросшимся старым липам.
— Прапрадед знал, что кто-то из потомков вернется в Россию. Он настаивал на том, чтобы все учили русский язык и чтобы у всех была виза. Требовал, чтобы дед поклялся рассказать детям и внукам эту историю. В душе я рад, что дед выполнил обещание. Мы спасем жизни несчастного Евсея и поэтов-детей.
Изольда Борисовна кивает ему, машет рукой рабочим с лопатами:
— Ваш деятельный брат договорился с дирекцией раньше меня. Тибо, это ведь те дуплистые липы? Они самые старые во всем парке.
Рабочие осторожно копают. Вот из земли извлечена статуя скрюченного в агонии человека, лицо его искажено ужасом.
— Похоже, он понял, что собирался сделать ваш предок, — бормочет Пелагея.
Тибо остается лишь вздыхать.
— Утешает лишь то, что он был не маньяком, а идейным борцом.
— Как мы оживим Евсея? — волнуется девушка.
Изольда Борисовна делает знак рабочим, они заворачивают статую в брезент и несут к Ротонде.
— Слушайте, а мы здорово сглупили, рассказывая в прямом эфире про карельский лес. — Пелагея ловит на себе недоумевающие взгляды и исправляется: — Ну, то есть я тупанула, выложив всё как есть. Теперь любой может замраморить человека.
Рабочие замедляют шаг, им интересно, что скажет музейная работница. Но та молчит. Зато Тибо выдыхает с облегчением:
— Об этом можете не беспокоиться. Мой отец приезжал во времена Перестройки, нашел то болото. В Карелии много воды, ожидать, что проклятые деревья сгорят, не приходится. Но чудеса происходят. Тот лес сгорел!
— Вероятно, кто-то поджег, — говорит Изольда Борисовна, рабочие с ней согласны.
На фигуру Евсея направляют мощную струю песка. Ничего не происходит.
Рабочие осторожно бьют по подошвам Евсеевых башмаков.
Человек, только что бывший изваянием, встряхивается, крутится на месте. Жмурится, прижимает кулаки к глазам, к ушам. Воет, рычит. Бросается на землю.
Передав камеру Пелагее, Изольда Борисовна звонит в скорую. Евсей пытается зарыть голову в траву. Бригада приезжает быстро, несчастному делают уколы. Советуют госпитализацию. Подавленные и обескураженные, все провожают Евсея до машины.
— Нельзя говорить Веничке, — решает Пелагея.
— Умолчать было бы преступлением, — возражает Тибо.
Он вызывается ехать за Евсеем вместе с Изольдой Борисовной. Рабочие идут отчитываться в дирекцию. Пелагея в сильном расстройстве возвращается домой.

— С ними подобное не случится! — с жаром убеждает Веня. — Резчик Евсей был один, его не поддерживали, с ним не разговаривали. Что ждать от измученной души?! Другое дело — мои драгоценные поэты; все эти годы они подпитывали друг друга дружеским участием и теплотой. Они непременно испытают потрясение, но оправятся от него. Не отказывайтесь от мысли извлечь их из камня!
Интернет взрывают кадры, которые Петя выложил, несмотря на протест Пелагеи. Прилетает гневное сообщение от Тибо с упреком в нарушении личных границ. Приезжают с работы родители, мама жарит котлеты на всех, папа обсуждает с ветеринаром схему лечения голубя.
После ужина вся компания, включая детей и Веню, исключая домашних животных, едет в музей к Изольде Борисовне. У Пети на лбу камера сияет, как фонарик шахтера. Парень побил собственный рекорд по длине стрима, чем страшно гордится. Пелагея счастлива: в дирекции музея приняли ее предложение надеть исторические костюмы, чтобы лишний раз не шокировать и без того настрадавшихся поэтов. И только Веничка, когда всё, казалось бы, сложилось, как он желал и мечтал, выглядит уставшим и потерявшим надежду.
— Птиц, что с тобой происходит? — Петя подмигивает, но голубь отворачивается.
— Более ста десяти лет они жили. Ссорились, мирились, сочиняли стихи. Теперь же любая болезнь, любой несчастный случай могут отнять их у меня. Да и сам я не вечен. В следующий раз Тучка сожмет зубы крепче, и я познакомлюсь с мрачным Хароном. Правильно ли мы поступаем? Вопрос философский для любого домашнего зверя: стоит ли узнавать людей, чтобы, расставаясь, тосковать по ним до гробовой доски?
— Курс витаминов необходим, — делает вывод папа.
— И здоровый сон, — соглашается ветеринар.
Изольда Борисовна и Тибо встречают их у служебного входа. Тротуары запружены людьми. Веничка молчит. Ветеринар держит пальцы на пульсе.

Тучка и Трубадур устроились в одной лежанке. Это кошачья лежанка, но Трубадуру в ней нравится. А Тучка не против. И — да, на птичье мясо у нее аллергия.
Оба смотрят на большой экран, Петя оставил для них включенный экран: туда идет трансляция с камеры. Куда ни повернется Петя, всюду люди. Тучку это раздражает, Трубадура веселит.
Видна Ротонда. Вокруг — рабочие с отбойными молотками. Их освещают фонари и мигалки карет «скорой помощи». Слышно, как Тибо советует выключить искусственное освещение. Свет фонарей приглушают, мигалки отключаются.
Петя шуршит одеждой, звук пропадает. Отбойные молотки трясутся и поднимают пыль. Рабочие спешно отходят от Ротонды. Звук появляется вновь, но его как будто и нет — говор в парке стихает, слышна тишина. Трубадур беспокоится, Тучка лениво тянет лапки к экрану.
По тишине, как по воде, плывут медленные движения тех, кто сидит в Ротонде.
Они поднимают руки.
Они встают со скамеек.
Они тихо-тихо смеются.
Они выходят за пределы Ротонды и осматривают каждую шишку.
Собираются все семеро у пустого столбика.
Пелагея в старинном наряде идет к ним, несет на руках охапку ваты.
Внутри сидит голубь, и он очень, очень счастлив.