Homo Scribens — человек пишущий

Писательство и научная деятельность нерасторжимы. И дело тут не в том, что ученые так уж любят писать или что это у них хорошо получается. Тут как раз наоборот, большая часть ученых пишет плохо, если не сказать ужасно, и только обилие специальной терминологии как-то маскирует недостатки в языке. Ученые просто вынуждены писать, чтобы донести свои теории и экспериментальные результаты научному сообществу, которое в должном порядке их отрецензирует, обсудит, воспроизведет и наконец признает (или не признает). Только после такой апробации факт, установленный ученым, может считаться научным фактом, а до этого он, даже трижды правильный, остается незнамо чем. Но суть деятельности ученого состоит в установлении фактов, их увлекает сам процесс творчества и научного поиска, а его изложение в научной статье сродни написанию объяснительной в полиции о деянии, которое в ходе его совершения казалось таким захватывающим, веселым и прикольным.

Иллюстрация Сергея Дергачева

Все это лирика, а реалии таковы, что ученый должен писать и публиковать статьи. И как в любом виде человеческой деятельности, здесь есть свои рекордсмены. В 1993 году Игнобелевская премия по литературе была присуждена нашему соотечественнику, химику и кристаллографу Юрию Тимофеевичу Стручкову (1926–1995), который за десятилетие, в 1980-х годах, опубликовал 948 научных статей, в среднем по статье в 3,9 дня.

Российское научное сообщество встретило эту весть с чувством глубокого удовлетворения, всегда приятно, когда успешному коллеге надевают на голову шутовской колпак, а именно так трактовали Игнобелевскую премию. Насколько нам известно, сам Юрий Тимофеевич тоже был сильно уязвлен этой премией, он искренне не понимал — за что? Ведь он просто честно и хорошо выполнял свою работу. Естественно, что Юрий Тимофеевич не поехал на вручение премии, он, как все мы, выходцы из СССР, ничего не понимал в пиаре.

Заметим, что Ю.Т. Стручков по всем отзывам был настоящим, высокопрофессиональным ученым. Его феноменальная продуктивность была связана, с одной стороны, с тем, что он много работал; как он сам говорил, его лозунгом было: сегодня работать больше, чем вчера, и завтра больше, чем сегодня. С другой стороны — с тем, что он напал на золотую жилу, имя которой рентгеноструктурный анализ.

Вы задумывались, откуда ученые взяли объемные изображения химических молекул, которыми пестрят страницы различных изданий, от школьных учебников до гламурных журналов? Оттуда и взяли, из результатов рентгеноструктурного анализа. Сам метод открыли в начале XX века, отец и сын Брэгги получили за это Нобелевскую премию по физике в 1915 году, но расшифровка данных по дифракции рентгеновских лучей на кристалле вещества требовала огромного объема расчетов. Так что взрывное развитие этой области началось, когда производительность доступных компьютеров достигла требуемого для этих расчетов уровня. Случилось это как раз в 1980-­е годы.

Сотрудники возглавляемой Ю.Т. Стручковым лаборатории в Институте элементоорганических соединений АН СССР установили структуру нескольких тысяч сложных соединений, которые им привозили исследователи со всей страны. Это была новая и очень ценная информация, которую с готовностью принимали к публикации самые влиятельные журналы. Да, рутина, но приведите пример хоть одного старателя, который бросил бы «скучную» разработку золотой жилы и отправился бы в увлекательный поиск новой.

Сейчас бы Стручкову Игнобелевскую премию не дали. Времена изменились: количество публикаций стало главным показателем продуктивности научной деятельности, и большинство ученых с энтузиазмом клепают однотипные работы и пишут под копирку статьи, лишь бы их принимали к публикации в высокорейтинговых журналах. Или мечтают об этом.

Мы попытались найти топ-­лист наиболее плодовитых ученых — и не смогли этого сделать. Здесь есть объективные сложности. Слишком много стало научных журналов, даже самая обширная база данных Web of Science охватывает далеко не все (точную долю указать нельзя, потому что неизвестно общее количество издаваемых в мире научных журналов). А ведь есть еще околонаучные, ненаучные и антинаучные журналы и другие издания, включая сетевые, где публикуются ученые или люди, так себя называющие.

В процессе поисков мы наткнулись на человека, число научных публикаций которого составляет около двухсот тысяч, точное число не знает, наверно, и сам автор. Это помимо 1,3 миллиона созданных им стихотворений. Имя это человека — Филипп Паркер, американец, 1960 года рождения.

Самое удивительное, что в раннем детстве Паркеру диагностировали дислексию — мозговое расстройство, нарушение способности к овладению навыком чтения и письма. Видимо, в пику диагнозу он получил степень PhD по экономике в очень престижной Уортонской школе бизнеса при Пенсильванском университете, а также магистерские степени по финансам и менеджменту. Но истинный прорыв произошел, когда Паркер, уже профессор, запатентовал (патент США № 7,266,767 от 4 сентября 2007 года) метод и устройство для автоматического составления и распространения научных текстов. Созданная им компьютерная программа Long Tail сама собирала информацию на заданную тему из Интернета, различных баз данных типа Web of Science, компоновала их в шаблон научной публикации — статьи, обзора или монографии, и после маркетингового исследования отсылала их в подходящее издательство.

Как свидетельствуют очевидцы, из-­под пера направляемой Паркером машины выходят вполне читаемые и содержательные тексты. Их качество по мере развития работ по искусственному интеллекту будет только увеличиваться. Нас ждет шквал «научных» публикаций, ведь их «авторам» достаточно будет только ввести название темы «исследования» в компьютер. Впрочем, эту услугу — научную публикацию по требованию — программа Long Tail уже предоставляет.

В области патентования, в отличие от научных статей, существует хоть какой­-то порядок, потому что выдачей патентов занимаются уполномоченные государственные структуры. Соответственно, найти информацию об обладателях наибольшего количества патентов можно за несколько кликов. Об одном из них мы уже рассказывали — это Ёсиро Накамацу, у которого более 3500 патентов. Даже с учетом его преклонного возраста выходит по патенту в неделю сознательной жизни. Патент оформить — это не статью написать, тут думать надо, более того — придумывать, а это сложнее всего.

Между прочим, у Томаса Эдисона (1847—1931) было 1084 патента. И никто не ерничает по поводу их количества и качества, ведь многие из них дожили в устройствах до нашего времени, никто не высчитывает издевательски, сколько часов и минут уходило у него на одну гениальную идею, на то он и гений, чтобы делать то, что неподвластно другим.

Показатели самых плодовитых изобретателей намного выше. У японца Сюмпея Ямадзаки (1942 года рождения), по данным на 2 мая 2018 года, 5169 патентов США в области компьютерных наук и физики твердого тела, у преследующего его по пятам и иногда даже обгоняющего австралийца Киа Силвербрука — 4745 патентов США в самых разных областях электроники. Причем это данные только по патентам США, если учесть международные патенты, то их число сильно возрастет, например, у Силвербрука — до круглых десяти тысяч.

Писательство — дело интимное. В литературе, конечно, есть примеры соавторства, братья Гонкуры, Анн и Серж Голон, Ильф и Петров, Буало — Нарсежак, но это исключения; кроме того, там всегда неясно, кто, собственно, писал, а кто только подбрасывал идеи, критиковал и бегал по издательствам. То же в науке. Пишет обычно один, отдуваясь за всех, остальные соавторы обычно просто подписывают статью, часто не читая, или подтверждают запрос об авторстве из журнала. Иногда они впервые узнают о своем авторстве из такого запроса, что, скажем на собственном опыте, проходит по разряду приятных неожиданностей. Это отнюдь не означает, что соавторы не имеют отношения к статье. Наука сейчас коллективная, особенно экспериментальная, кто­-то выполняет какую-то свою часть исследований, другие руководят и анализируют результаты, при составлении авторского коллектива статьи лучше перебдеть, чем недобдеть, обиды из-­за невключения в число авторов помнятся всю жизнь.

Здесь тоже есть свои рекордсмены. В 1993 году Игнобелевской премией по литературе была отмечена статья «Международное выборочное исследование, направленное на сравнение четырех подходов к инфаркту миокарда», в которой было 976 соавторов, в сто раз больше числа страниц в статье, включающих и список авторов — по соавтору на каждые два слова текста, включая артикли и предлоги. Премию присудили, конечно, не статье, а людям, всем 976 соавторам, но почему-­то никто из них не приехал на церемонию вручения. Премию за них получила доктор Марша Энджелл, ответственный секретарь журнала (а это был «The New England Journal of Medicine», еще бы — такой рекламный ход! Она честно призналась, что не знала, сколько авторов у статьи. «Я попросила ассистентку сосчитать их, но она сказала, что лучше пойдет сверлить зубы». Аплодисменты за откровенность!

Зря смеялись. Это быстро вошло в практику. Для многих исследований по расшифровке геномов тысяча соавторов — нормальное явление. Их уже не приводят в тексте статьи, а выносят в приложение на сайте журнала.

Но абсолютный, на сегодня, рекорд установила статья, посвященная одному из самых нашумевших открытий последних лет — определению массы бозона Хиггса на Большом адронном коллайдере. У этого «ребенка» 5154 отца и матери, перечисление их фамилий и мест работы заняло 24 страницы текста, оставшиеся 9 посвящены полученным результатам и их обсуждению, включая ссылки. Хочется верить, что никого не забыли, при таком большом коллективе это было бы особенно обидно.

Писателей и ученых роднит еще одно обстоятельство — трудность публикации своих выстраданных, написанных потом и кровью произведений. Это Пушкину было хорошо: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». А что делать остальным, которые не могут — продать? Почитайте душещипательные и абсолютно реалистичные, в отличие от ее произведений, рассказы Джоан Роулинг о попытках пристроить ее романы о Гарри Поттере, и вы проникнетесь сочувствием к ученому, пытающемуся опубликовать свою статью в высокорейтинговом научном журнале, естественно, зарубежном. Ответы одинаковы: нашему читателю это неинтересно и плохой язык. Но это полбеды. В конце концов, если так уж хочется увидеть тобой произведенное напечатанным, можно и приплатить свои кровные; эта система работает и в издательствах художественной литературы, и в редакциях научных журналов, включая самые влиятельные. Неприятно другое. Статья/книга издана, но ее никто не читает, роман не замечают ни читатели, ни критики, статья ускользает от внимания коллег, которым она, собственно, и адресована.

Для этого есть объективная причина — число статей, которые печатают ежегодно даже по очень узким темам, измеряется сотнями и тысячами, их физически невозможно прочитать одному человеку. В высокорейтинговые журналы стремятся попасть в том числе и потому, что эти журналы хотя бы просматривают, но даже там нет никакой гарантии, что вашу статью прочитают, поймут, оценят и начнут на нее ссылаться. Поэтому ученые пускаются на всякие хитрости, чтобы привлечь внимание к своей статье.

Один из ярчайших примеров такого продвижения своих научных идей явил мировому сообществу Андрей Константинович Гейм (1958 года рождения), наш соотечественник, увы, бывший. В 1997 году Гейм вместе со своим старшим коллегой, профессором Бристольского университета сэром Майклом Берри в 128­-й раз теоретически проанализировали поведение диамагнетика в магнитном поле. Вот как они описали полученные ими результаты в реферате опубликованной ими исторической статьи: «Диамагнитные объекты выталкиваются магнитным полем. Если поле достаточно сильное, отталкивание может уравновесить гравитацию, левитирующие таким образом объекты могут находиться в стабильном равновесии, что очевидно противоречит теореме Ирншоу. На самом деле, теорема Ирншоу не применима в случае индуцированного магнетизма, что делает возможным появление минимума общей (гравитационной + магнитной) энергии. Мы вывели общие условия стабильности и показали, что зоны стабильности всегда существуют на оси поля с вращательной симметрией и они включают точку перегиба величины поля. Для случая поля внутри соленоида детально рассчитаны параметры зоны; при достаточной длине соленоида центр зоны располагается на его верхнем конце, а вертикальная протяженность зоны составляет около половины радиуса соленоида».

Как­-то не впечатляет, скажете вы. Мы согласимся с вами, потому что мы не специалисты. Но и те с большой вероятностью не заметили бы эту статью, если бы Гейм не поместил в статью фотографию левитирующего объекта, и не какой­-нибудь банальной капельки воды, а живой лягушки. Изюминка здесь состоит в том, что лягушка по природе своей недиамагнитна, но в сильном магнитном поле, около 16 тесла, она приобретает магнитные свойства, это и есть индуцированный магнетизм. Хотя нет, изюминка все же в живой лягушке. Соответственно, статья называлось не привычно, типа «О поведении диамагнитных объектов в сильном магнитном поле», а броско и неожиданно — «О летающих лягушках и левитронах».

Ученые таки привлекли внимание к своей статье — в 2001­-м Берри и Гейму присудили Игнобелевскую премию по физике. Тогда о Гейме узнала вся мировая общественность, не только научная, и всласть посмеялась. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. Через несколько лет Андрей Гейм сделал еще один исторический эксперимент, на этот раз вместе со своим однокашником по Физтеху Константином Новосёловым (1974 года рождения). Он был еще проще, чем опыт с левитирующей лягушкой, и не требовал долгого теоретического обоснования. Достаточно было школьных знаний по химии.

Все помнят структуру графита — уложенные стопкой слои, состоящие из атомов углерода, соединенных в гексагональную сетку. Физики давно мечтали изучить свойства такого слоя, они загодя придумали для него название — графен и теоретически рассчитали его электрические характеристики, но никак не могли его заполучить в свои руки. Что придумали наши парни, выросшие не в тепличных условиях, а в Сочи и Нальчике (Гейм) и в Нижнем Тагиле (Новосёлов)? Они взяли обычный скотч, приклеили его к отполированному кристаллу графита и рванули, как при эпиляции. В одном из удачных экспериментов им удалось оторвать точно один слой графита — графен, который они перенесли на пластину из диоксида кремния и измерили его электрические характеристики, которые, к слову сказать, оказались точно такими, какими предсказывали теоретики. Бинго! Нобелевская премия по физике за 2010 год.

Этот пример, пусть и единичный, доказывает, что между лауреатами Нобелевской и Игнобелевской премии нет принципиальной разницы. Большую часть из них объединяют любознательность, наблюдательность, умение находить нестандартные решения и юмор, то есть те черты, которые свойственны настоящим ученым. Не случайно лауреаты Нобелевской премии с удовольствием принимают участие в церемониях награждения Игнобелевской премией, они там встречают родственные души, там — весело.

В заключение еще одна история, которая созвучна старому анекдоту, в политкорректном варианте: ученый — не читатель, ученый — писатель. Нет, ученые читают много, заведомо больше среднестатистического обывателя. Они просто вынуждены читать много специальной литературы, чтобы быть в курсе последних исследований в их области науки и чтобы подкреплять свои аргументы и выводы ссылками на другие работы. Но, как мы уже говорили, то, что они успевают прочитать, — лишь капля в море литературы, опубликованной по их теме. Что­-то они неизбежно пропускают, и это очень часто порождает ситуацию, когда ученые заново открывают то, что было сделано до них, случается, задолго до них.

Возможен и такой вариант: ученый подхватил в какой­-то статье идею, потом забыл о ней, а спустя некоторое время она вдруг всплыла в его сознании как озарение. Как у композитора, в голове которого вдруг начинает звучать мелодия, чертовски хорошая мелодия, и он поспешно записывает ее и с гордостью выпускает в мир, совершенно забывая, что ее сочинил Верди или Чайковский 150 лет назад. Это не осознанный плагиат, а искреннее заблуждение.

Ученые, как и все творческие натуры, очень увлекающиеся люди. Если им в голову западет какая-то идея, тянущая на открытие, то они начинают ее разрабатывать, забывая обо всем, о сне, еде, семье и друзьях, даже о здравом смысле. Быстрее, быстрее, написать статью, подать заявку, застолбить идею!

И вот, впав в такой творческий раж, австралиец Джон Кео в 2001 году подает заявку на инновационный патент «Круглое приспособление для облегчения транспортировки» («Circular transportation facilitation device») и получает его (патент Австралии № 2001100012 от 02.08.2001). Суть изобретения передает рисунок, старательно нарисованный заявителем. Он был, несомненно, очень горд собой, мало кому выпадает счастье изобрести колесо.

Ладно, признаемся: мы вас разыграли. Нет, такой патент реально существует и даже находится в открытом доступе, можете скачать и убедиться. Джон Кео — тоже реальный персонаж, но мотивация его поступка была другой. Он хотел лишь продемонстрировать идиотизм, извините, недостатки «инновационной» системы выдачи патентов в Австралии. Суть этой инновации состояла в том, что Австралийское патентное бюро отказалось от проверки заявок, оно выдает патенты на что угодно и утверждает их своей красивой печатью. Мотивация? Экономия средств как своих (государственных), так и заявителя. От последнего требуется только уплатить небольшую пошлину в размере 180 австралийских долларов, и он становится обладателем вожделенного патента.

Ситуация не уникальна. Огромное количество научных журналов не рецензируют поступающие в них статьи. По идее, эти функции должны выполнять редакции журналов, но у них на это зачастую не хватает ни времени, ни сил, ни желания. Последнее объясняется тем, что во многих журналах за публикацию взимают с авторов плату, и отнюдь не символическую — сотни долларов за статью. Дареному коню в зубы не смотрят. Мы не хотим этим сказать, что в такого рода журналах публикуют полную ерунду. Более того, мы уверены, что среди опубликованных там статей есть поистине гениальные, которые по разным причинам не пробились в реферируемые высокорейтинговые издания. Вот только их никто, скорее всего, не прочитает, ученые — не читатели, ученые — писатели.

А Джон Кео отлично прикололся, в душе он настоящий ученый, вынужденный прозябать в шкуре адвоката по патентным делам. И он несомненно заслужил Игнобелевскую премию по технологиям за 2001 год. Эту премию с ним по праву разделило Австралийское патентное бюро, ведь именно его действия, точнее говоря, бездействие, сделали возможным этот исторический курьез.