Московские — скаковые, ивановские — ломовые

В городе Иваново, что в четырех часах езды от Москвы на скоростном поезде, есть Ивановский государственный химико-технологический университет — красивый, атмосферный, живой. Здесь удивительным образом сочетаются высшее технологическое образование, добротное и востребованное, и настоящая актуальная наука. Здесь кипит жизнь, здесь хочется учиться и работать, сюда хочется возвращаться. Один из создателей такого университета — гость нашей рубрики Оскар Иосифович Койфман, член-корреспондент РАН, доктор химических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, лауреат премии Правительства РФ в области науки, лауреат премии Президента РФ в области образования, президент ИГХТУ. О том, как живется сегодня химическим университетам и университетской науке, с гостем беседует главный редактор журнала Любовь Николаевна Стрельникова.

Всю жизнь вы отдали химии. Кто определил этот выбор — родители, школа, мода?

Учитель химии в моей школе — Борис Николаевич Пасечник. Это был совершенно удивительный человек, который влюбил в химию почти всех своих учеников. Я учился в школе № 2 имени А.С. Пушкина в маленьком городке Сороки в Молдавии, и у нас был настоящий кабинет химии — единственный в школе, где занимались только химией. У каждого ученика был стол, к которому был подведен газ, на столе стоял полный набор необходимых реактивов и химической посуды, вращающиеся стульчики. Предметом особой гордости была доска, которую придумал Борис Николаевич — она поднималась и опускалась. Он организовал для нас в школе химический кружок, где два раза в неделю мы занимались химическими опытами и делали разные приборы. Я, как сейчас помню, смастерил прибор, который позволял с помощью электролиза разлагать воду на кислород и водород. Он создал в нашей школе Общество юных химиков имени Николая Дмитриевича Зелинского, заказал для нас членские билеты в типографии, и мы ходили с этими корочками страшно гордые.

А еще Борис Николаевич придумал и вместе с нами сделал первую в Советском Союзе электрифицированную таблицу Менделеева. На пульте управления можно было выбрать элемент, нажать тумблер и увидеть, как устроен его атом, электронные оболочки. Интересно, что эту таблицу мы конструировали в 1961 году, когда я учился в 10 классе. В тот год открыли 101-й элемент, который позднее назвали менделевием. Так вот когда мы таблицу сделали, Борис Николаевич решил «увековечить» имена всех, кто принимал участие в изготовлении этой сложной конструкции. И когда имена всех участников выгравировали на крышке пульта, их оказалось ровно сто один, по числу открытых элементов.

Это был опытный учитель или начинающий?

Это был молодой учитель. Когда он начал преподавать нам, ему было лет двадцать восемь. Он закончил Кишиневский педагогический институт, практику проходил в Тирасполе, где родился знаменитый Н.Д. Зелинский, изучал его работы, отсюда и его любовь и почитание Зелинского. Более того, он влюблял нас не только в химию. Он занимался спортом и научил меня играть в настольный теннис, грести на байдарке и каноэ, научил жонглировать. Не только меня, конечно. У нас вообще была отличная школа, она учила жизни. Даже премудрость завязывать мужские галстуки мы освоили с помощью учителя, который преподавал Конституцию СССР, — он не пожалел целого урока, но добился, чтобы все мальчишки умели это делать. В школе были очень хорошие учителя. Они туда попали в пятидесятых, многие возвращались из лагерей, а в столицу их не пускали. Например, математику у нас преподавал бывший парторг МГУ. Интересная школа, интересная судьба у многих учителей, многих учеников.

А как сложилась судьба Бориса Николаевича, вашего учителя химии?

Борис Николаевич впоследствии стал единственным в Советском Союзе Героем Социалистического Труда, получившим эту награду за методику преподавания химии. Суть методики — работа с микроколичествами вещества на практических занятиях со школьниками. Я защитил докторскую диссертацию в 1983 году, а в 1984 году Борис Николаевич приехал в Москву защищать свою кандидатскую по методике преподавания химии. В этот момент я лежал в больнице, но мой двоюродный брат, который тоже учился у Бориса Николаевича, и еще один сорочанин, работавший в нашем химтехе, поехали на защиту и даже выступили, предъявив себя в качестве наглядного результата применения этой прогрессивной методики — оба тогда были уже кандидатами наук. А когда Борис Николаевич получил Героя Соцтруда, его перевели в Кишинев, в Институт повышения квалификации учителей. Последние годы он жил в Подольске. Каждый год 18 января, в день его рождения, мы, его ученики, приезжали к нему — со всей страны. Борис Николаевич умер три года назад, оставив после себя десяток докторов и более 50 кандидатов наук. Только Ивановский химико-технологический закончили два десятка его учеников, многие из них стали докторами и кандидатами наук, двое докторов работают в Иванове, несколько человек уехали и работают в Израиле и США.

Ваши школьные годы пришлись на начало расцвета химии, когда химизация народного хозяйства была объявлена большой государственной программой. Тогда многие хотели стать химиками. Но чем именно вам хотелось заниматься? Какой химией?

На эту тему я писал сочинение в школе. Помню, написал, что хочу быть химиком, хочу заниматься полимерами и создавать новые материалы. Я и в Ивановский химико-технологический институт поступал на технологию полимерных материалов. Но школьников туда не брали, нужно было иметь стаж, хотя бы год-два. И меня зачислили на специальность «Химические технологии волокнистых материалов». На третьем курсе меня заметил Борис Дмитриевич Берёзин и пригласил заниматься научной работой к нему на кафедру аналитической химии. В результате, и это естественно, я поступил в аспирантуру по аналитической химии. В 1970 году я стал кандидатом наук, а в 1973 году нашему шефу Борису Дмитриевичу предложили кафедру органической химии, и мы, все его ученики, перешли на органику. Я там защитил докторскую по синтезу и исследованию порфиринов, стал профессором. Однако не прошло и двух лет, как мне предложили возглавить кафедру «Технология пластических масс» — ту самую, куда я хотел поступить, но куда меня не взяли! Круг замкнулся. Я и сейчас руковожу этой кафедрой, только теперь она большая, объединила почти все полимерные направления, включая технологию химических волокон, технологию лаков и красок, технологию полимеров и их переработку, технологию полимеров медико-биологического назначения.

А как вам удалось совместить полимеры и ваши научные интересы, которые лежат в области макрогетероциклов?

Я их совместил в буквальном смысле этого слова — мы занялись разработкой полимеров, на которые можно иммобилизовать, то есть посадить наши макрогетероциклические соединения, особенно содержащие определенные металлы. Мы придумали метод синтеза, который позволял целенаправленно размещать макрогетероциклы на фиксированном расстоянии друг от друга. В таком виде они оказались весьма эффективными катализаторами для некоторых процессов.

Когда я только взялся за полимерную тематику, у нас был зарубежный проект, в котором участвовали испанцы, англичане, поляки и русские. Мы создавали полимерный материал для медицины. Если на внутреннюю поверхность полимерной трубки нанести металлопорфирин, а затем пропускать по трубке кровь, зараженную определенными вирусами, то, регулируя количество макрогетероциклического соединения, скорость протекания крови и освещение, можно очистить кровь от вирусов. В научном плане проект довели до конца, пытались его практически внедрить. Но тут опять что-то произошло с международными отношениями, Россию из проекта исключили, поэтому работу мы завершить не успели. Но идеи и наработанный опыт мы использовали в других своих исследованиях и проектах.

Мечта сбылась — новый полимерный материал вы получили. Однако впоследствии вам пришлось совмещать занятия любимой наукой и ректорством. Что для вас интереснее и важнее?

Это очень сложный вопрос. Человек, который начинает заниматься наукой, с большой вероятностью никогда не думает, что ему когда-нибудь придется стать ректором и заниматься всем тем, чем приходится заниматься ректору. Да, на науку у ректора остается не слишком много времени. Но я всегда пытался соблюдать разумный баланс. В субботу и полдня воскресенья, если я был в Иванове, я проводил на работе, нарушая трудовое законодательство. И это позволяло мне быть в курсе того, чем занимаются мои научные сотрудники, преподаватели, аспиранты. Науке я всегда отдавал предпочтение за рамками ректорских обязанностей.

Однако человек, который становится ректором, в любом случае должен понимать, что для него на этот период, период ректорства, на первое место выходит ответственность за тот вуз, за тот коллектив, которым он руководит. Во время моего ректорства эта ответственность была связана в основном с проблемами долгов. Став ректором в 1998 году, я получил 19 миллионов долгов по коммуналке, а затем была борьба за то, чтобы не отключали электричество, не отключали тепло.

При мне не было самого болезненного требования «сверху» — обеспечить сотрудникам двойную среднюю по региону зарплату. Так что нынешние ректоры вынуждены не обращать внимание больше ни на что, вернее, все остальное — по остаточному принципу. Первое — заплати зарплату. А где взять? Где хочешь, там и бери. Я искренне сочувствую ректорам.

Но при этом вам удалось сильно поднять рейтинг вашего университета. В одном из последних мониторингов министерства ИГХТУ занял четвертое место.

Это заслуга уже нынешнего ректора. Да, был мониторинг по девяти показателям, пять из которых — по науке. ИГХТУ оказался четвертым среди 215 университетов. Правда, сюда не вошли федеральные и исследовательские университеты.

Но ведь это потрясающий успех. С чем вы его связываете?

Здесь много факторов. Но главный — работа коллектива и удаленность от Москвы. Мою точку зрения вряд ли разделят мои коллеги в столице, но я берусь утверждать, что в регионе люди ответственнее относятся к своим преподавательским задачам, к научной работе, уделяют им все свое время. Почему? Да потому что никакой второй, третьей и четвертой работы для них в Иванове просто нет. Я помню, как Павел Джибраелович Саркисов, тогда ректор РХТУ, просил собрать у него заведующих кафедрами для обсуждения срочного и горячего вопроса. Раньше чем через неделю собрать сотрудников было невозможно, поскольку всех надо было оповестить заранее, чтобы они высвободили время между третьей и четвертой работами. А мне требовалось всего полтора часа, чтобы срочно собрать всех у меня в кабинете, потому что сотрудники нашего университета, и преподаватели, и научные сотрудники, приходят утром и весь день работают. Так что 80% персонала у нас всегда на месте. Это вот такая региональная специфика. Есть и другая — двойная средняя зарплата по региону, которую должны получать сотрудники университета, сильно меньше, чем в Москве. Но, с другой стороны, в Москве ведь и траты больше, это объективно.

А как вы относитесь к рейтингам? К попыткам расставить университеты по местам?

Какая-то система оценки просто для того, чтобы сравнивать, должна быть. Но если оценивать их справедливость, то надо понимать, что рейтинги носят относительный характер и не учитывают все параметры. Западные рейтинги университетов на первое место ставят науку, что, с моей точки зрения, абсолютно правильно (и у нас так стали делать). С другой стороны, когда подсчитывают количество лауреатов Нобелевской премии на тысячу студентов и сотрудников, это довольно странно, потому что на все двадцать тысяч университетов, что существуют в мире, нобелевских лауреатов не хватит никак, даже каждому десятому не достанется. У отечественных рейтингов другой недостаток — они учитывают порой абсолютные показатели, а надо бы удельные. Хотя в каких-то ситуациях абсолютные тоже важны и о многом говорят.

Вообще, сравнивать большие и маленькие университеты сложно. У больших университетов есть свои преимущества. Маленький университет заработал 50 миллионов и забрал себе 10% накладных расходов, то есть 5 миллионов, на которые ничего не купишь, я имею в виду современное оборудование. А большой университет заработал 500 миллионов, и у него осталось 50, на которые уже что-то можно купить — хорошие приборы прежде всего. Но если говорить о количестве статей на душу населения, то здесь маленькие университеты, если они настоящие, всегда находятся в выигрыше. Например, в МГУ более 9000 преподавателей и научных сотрудников и около 50 000 студентов. У нас (в 2018 году) — 251 и 2555. Ради интереса я взял и посчитал — сколько научных статей, опубликованных нашим главным университетом, приходится на одного сотрудника, по результатам 2018 года, по данным РИНЦ. Получил значение 1,3 по всем публикациям и 0,45 — по публикациям в журналах «Web of Science» и «Scopus». Беру Ивановский химико-технологический, который и рядом вроде не стоит с МГУ, и получаю 1,63 и 0,86. А если бы я сравнивал мой ИГХТУ с национальными исследовательскими и федеральными университетами… Так что эти сравнения мало о чем говорят.

У вашего университета есть еще одно потрясающее преимущество — это лучший химико-технологический вуз в стране, поскольку он на самом деле готовит специалистов для химической индустрии. Приезжай на любой химически завод — и обязательно встретишь ивановца, причем на хороших должностях.

Да, это так. Однажды на комиссии в министерстве, когда меня аттестовали на очередные выборы ректора, я сказал, что ИГХТУ — это лучший практический химико-технологический вуз. Что тут началось! На меня набросился замминистра, который в свое время закончил МХТИ, — а как же РХТУ? Ректор Уральского университета стал возмущаться — а как же химфаки крупных технических университетов? Они ведь тоже готовят специалистов! Я со всеми вами согласен, говорю. Только если бы я учился в Москве, я бы остался в Москве во что бы то ни стало — независимо от того, досталась бы мне работа химика или нет. Так и поступает основная масса выпускников столичных вузов. Я знаю, что там трудоустройство по профилю университета не превышает 7%–10%, а в ИГХТУ — 87%. Да, химфаки университетов выпускают специалистов по нескольким специальностям, нужным региону, а мы выпускаем специалистов по всему спектру промышленной химии, кроме отравляющих и взрывчатых веществ. Отправляем их от Калининграда до Владивостока, и главное, что они едут туда работать на предприятия! Поэтому у меня своя точка зрения. Все ваши вузы хорошие, но у нас практический вуз, то есть вуз для практических целей. И при этом он сочетает в себе и фундаментальную науку на достаточно высоком уровне, и хорошую подготовку химиков-технологов.

Однажды я видел по телевизору интервью генерального директора Воскресенского ПО «Минудобрения» героя Соцтруда Николая Федоровича Хрипунова. Это было еще в советское время, когда выпускников распределяли по заводам. Его спрашивают: «Выпускники каких вузов работают на вашем комбинате?» Он говорит: «Московские, ивановские, санкт-петербургские». — «И кого из них вы выделяете?» Он задумался и говорит: «Я бы сравнил их с лошадьми. Есть лошади скаковые, а есть ломовые. Вот скаковые — это московские, а ломовые — это ивановские».

Количество выпускников, работающих по специальности, — этот показатель учитывается в рейтингах?

Этот показатель есть. Но он достаточно условный, потому что плохо поддается учету. Раньше было государственное распределение, был отрывной талон, который в обязательном порядке возвращался в университет. Теперь же распределение отменено. Но у нашего университета прекрасные связи с отраслью. Каждый год мы проводим ярмарку вакансий, на которую приезжают представители производств. В этом году было 120 предприятий. Вообще, они начинают встречаться и беседовать со студентами уже со второго и третьего курса, что-то им обещают, некоторым выплачивают стипендии. Работодатели любят здесь бывать. Часто, несмотря на свою занятость, приезжают генеральные директоры, потому что понимают: их авторитет, их обещания более весомы.

Проблемы, конечно, есть. Наш выпускник, приехавший на современный завод, не должен видеть оборудование в первый раз. Но так, к сожалению, происходит, потому что большинство технологических вузов работает на оборудовании, приобретенном в середине прошлого века и, в небольшой части, — при Брежневе. А на самом деле вузы должны опережать предприятия, показывать студентам новые процессы и новые образцы техники. Ну по крайней мере — не отставать. Поэтому предприятия вынуждены, получая специалиста, доучивать его под конкретное оборудование и технологию. Хотя, с другой стороны, они сами виноваты. Мы много раз предлагали промышленникам оборудовать у нас совместные лаборатории и разработать совместную учебную программу, чтобы целевым образом готовить для них специалистов. Однако на это они деньги, как правило, жалеют.

Почти 90% выпускников Ивановского государственного химико-технологического университета работают в химической индустрии. О.И. Койфман на предприятии «Акрон» с ректором ИГХТУ М.Ф. Бутманом (слева) и одним из выпускников

А государство? Жалеет деньги для университетов? Или сегодня университетские бюджеты вполне приличные?

Сегодня беда даже не в том, большой бюджет или маленький. Я, честно говоря, и сказать не могу, какой он сейчас. Беда в том, как теперь распределяют бюджет. В мою бытность деньги выделяли целенаправленно на коммунальные платежи, на зарплату, на содержание зданий и сооружений, даже иногда на профилакторий и на спортивные оздоровительные лагеря. Теперь же у нас так называемое подушевое финансирование — деньги выделяют на студентов. Чем больше мы сохраним студентов, вне зависимости от того, могут они учиться или не могут, тем больше мы получим денег. Из этих денег мы должны обеспечить все, что я перечислил, а еще приобретать приборы, посуду и реактивы, без них химический вуз работать не может, в отличие от гуманитарного. Студенты уже поняли, что их все равно не выгонят и постараются сохранить максимально долго. И они этим иногда пользуются. Есть принципиальные преподаватели, которые «ни при каких условиях» и «ни за что». большинство поддаются системе (а куда деваться?), и это приводит к тому, что качество образования снижается.

Я согласен, что деньги надо экономить. И все же на высшее образование и науку тратятся не такие большие деньги, в масштабах государства они крошечные. Как сказал однажды В.А.Садовничий, деньги, выделяемые на образование, лежат в пределах ошибки определения бюджета государства. Они и в самом деле небольшие. На днях президент РАН А.М.Сергеев делал доклад на общем собрании и сказал, что на фундаментальные исследования выделяется 0,12% ВВП, а в развитых странах — от 0,40 до 1,29, то есть в разы больше. При этом от академии и вузов требуют прорваться в пятерку стран, лидирующих в науке по основным показателям. Кстати, количество ученых у нас в стране уменьшилось, по сравнению с 1990 годом, более чем вдвое и составляет сегодня всего 700 тысяч — вместе с обслуживающим и управленческим персоналом.

А знаете, ваш университет производит впечатление весьма состоятельной организации. Фасады ваших исторических зданий, памятников архитектуры, всегда в порядке и красоте, в университете чисто везде, аудитории в прекрасном состоянии… Есть особые секреты?

Главный секрет — творческий подход к решению проблем. Во времена моего ректорства, когда было совсем сложно с деньгами, у нас было много необорудованных и неотремонтированных аудиторий. И вот как-то защищал у нас диссертацию один из руководителей одного из банков — по экономической специальности. После успешной защиты он с неодобрением высказался по поводу неприглядного внешнего вида зала, в котором проходила защита. Я промолчал. Но потом мы пошли в спортивный зал, и он предложил сыграть в настольный теннис. Я сказал, что играю только на интерес. В данном случае условие такое: если выиграю я, то он отремонтирует конференц-зал. А он говорит — а если я выиграю? — Будешь доволен, что выиграл у ректора. Я тогда выиграл, шесть партий подряд. И он честно выполнил свои обязательства — отремонтировал конференц-зал, что по тем временам стоило дорого. Этот конференц-зал совмещен с музеем, там проходят защиты, торжественные мероприятия, там мы чествуем юбиляров, и на его дверях висит памятная табличка с надписью, кто этот зал отремонтировал. Но и теперь, несмотря на финансовые сложности, мы продолжаем ремонты и оборудование аудиторий и лабораторий. Помогают некоторые предприятия, за что вуз им очень благодарен.

Национальная наука, аборигенная наука, провинциальная наука… Как вы относитесь к такой градации? Имеет ли она право на жизнь?

Нет национальной науки, как нет национальной таблицы умножения. Нет провинциальной и региональной науки, все эти термины от лукавого, есть только хорошая наука или плохая, других нет. Здесь, в региональном университете, наука такая же, как и везде, — та же методология, те же требования. Да, у нас похуже оборудование, но мы публикуемся в тех же журналах, что и наши коллеги из крупных городов. Так что все эти названия типа «провинциальная наука» звучат даже обидно для нас.

Что же касается российской науки, то такое словосочетание вполне уместно, когда мы говорим о приоритетах нашей отечественной науки. А они, безусловно, есть. Скажем, Россия — страна с богатейшими ресурсами, поэтому все исследования, касающиеся разведки полезных ископаемых, их добычи и переработкой, для нас чрезвычайно актуальны. Есть проблемы, связанные с передачей электроэнергии на большие расстояния, поскольку у России огромная территория. Поэтому все исследования и разработки, связанные с передачей энергии, ее локальным производством, запасанием и прочим, — это очевидный национальный приоритет.

О.И. Койфман с Даном Шехманом, лауреатом Нобелевской премии по химии 2011 года, в Институте общей и неорганической химии имени Н.С. Курнакова

Судя по тому, что пять лет назад вы получили почти стомиллионный грант РНФ, с наукой в вашем университете все в порядке. Кстати, а на что был выдан грант и как вы потратили эти деньги?

Грант был выдан под Институт макрогетероциклических соединений, который я создал десять лет назад. Сегодня это институт Ивановского государственного химико-технологического университета, который объединяет 13 лабораторий с самых разных кафедр, одну лабораторию из Института химии растворов, а также международную лабораторию под руководством профессора Торреса из Мадрида. У института нет своего здания, поскольку он сложен из готовых лабораторий, но функционирует институт на деньги, полученные по конкурсам. А я его научный руководитель.

Пять лет назад мы действительно получили большой грант на пять лет, почти по двадцать миллионов в год, который назывался «Новые функциональные материалы на основе макрогетероциклических соединений». В работах по гранту участвовало более сотни человек. Мы синтезировали и исследовали новые материалы для фотовольтаики, электрохимические пленки, новые полимеры и катализаторы, фотосенсибилизаторы для лечения онкологических и бактериальных заболеваний. За эти пять лет мы опубликовали 170 статей, причем 70% этих публикаций — в высокорейтинговых научных журналах. Выпустили три монографии.

На что мы потратили сто миллионов? Сорок восемь миллионов потратили на оборудование. Если из оставшегося вычесть реактивы, обязательные отчисления в бюджет, то останется не так уж и много, но и не мало. Однако мы договорились с сотрудниками, что зарплату как таковую платить не будем, а будем платить за результат. Написал статью в зарубежный журнала — получи 50 тысяч, умноженные на импакт-фактор журнала, но не больше 300 тысяч. Эти деньги получал коллектив авторов.

По итогам РНФ мы подготовили огромный отчет и решили обобщить результаты в коллективной монографии. Получилось двадцать глав почти по пятьдесят страниц каждая. Так что это будет толстенная книга «Новые функциональные материалы на основе макрогетероциклических соединений», итог нашей работы за пять лет.

Как вам пришла идея создать институт внутри университета? И почему макрогетероциклы? Откуда эта тематика?

Эта тематика моего учителя Бориса Дмитриевича Берёзина, которому в этом году исполнилось бы 90 лет. На самом деле заняться макрогетероциклической тематикой Борису Дмитриевичу подсказал Константин Борисович Яцимирский, очень известный ученый в области координационной химии, термодинамики и не только. Он работал здесь заведующим кафедрой аналитической химии и проректором по науке. Потом его избрали академиком на Украине. Там он стал вице-президентом, директором института и умер в 89 лет. Я принял эстафету у Бориса Дмитриевича, который начинал изучать фталоцианин, порфирины и другие аналоги. И сегодня наша школа, школа макрогетероциклических соединений, самая большая, самая эффективная, самая финансово самодостаточная, — это Институт макрогетероциклических соединений.

Макрогетероциклическая тематика у нас одна из основных в вузе, ее доля в бюджете на науку университета составляет около 50%. Вообще, в Иванове зародилось много научных школ, причем химических. Но это большая тема, о которой стоит поговорить отдельно.

О создании института я впервые задумался в 1973 году. Даже точно помню день, 11 сентября, потому что в этот день штурмовали дворец Альенде в Чили и все страшно переживали. В этот день я ехал в поезде и вдруг подумал, что хорошо бы создать институт порфириновых соединений. Ведь такого института в стране и Академии наук не было. Я стал размышлять о нем, потом достал блокнот и начал рисовать его здание. Этот рисунок хранится у меня до сих пор. Здание я не построил, поскольку вскоре на меня навалились другие проблемы (да и звали меня никак), затем кафедра, проректорство и университет, и пришлось заниматься конкретно зданиями ИГХТУ. Но институт создал, и он прекрасно развивается.

Вместе с институтом вы создали и научный журнал «Макрогетероциклы». Это чтобы было где печататься вашим сотрудникам?

На самом деле «Макрогетероциклы» — это один из шести журналов, которые издает ИГХТУ. Например, журнал «Известия высших учебных заведений. Химия и химическая технология» выпускается с 1958 года, в прошлом году ему исполнилось 70 лет. Мы даже издаем гуманитарный журнал «Известия высших учебных заведений. Гуманитарные науки», ведь гуманитариям сложно опубликоваться. Все наши журналы на очень хороших позициях, а «Макрогетероциклы» и вовсе занял третье место среди научных российских журналов по химии после «Успехов химии» и «Mendeleev Communication». Когда мы десять лет назад выпустили первый номер, я показал его академику Илье Иосифовичу Моисееву. Он сказал — хороший журнал, но не будет жить, потому что узкая тематика. Тем не менее журнал уже одиннадцатый год живет и все время продвигается вперед. Импакт у него превышает единицу.

На самом деле мы издаем журналы не только из любви к искусству — университет отчитывается перед министерством количеством журналов, входящих в список ВАК и издающихся высшим учебным заведением. Однако есть ограничения: нельзя публиковать в своих журналах более 15% статей своих сотрудников. У нас в «Макрогетероциклах» публикуется много иностранцев, поэтому в журнале двойное рецензирование, и если статья выходит на английском, то оба рецензента зарубежные. Много мы отклоняем, к слову сказать. Поэтому в целом уровень журнала очень высокий. В последнем номере «Химии и химической технологии» опубликовали обзор нашего коллеги Кабаяши из Японии, у него индекс Хирша запредельный — 79, у нас в России ни у кого такого нет. Он написал обзор на 130 страницах, поэтому пришлось разбить его на три части.

Отечественные научные журналы находятся не в лучшем положении сегодня. Надо его менять? Или российские научные журналы уже не нужны?

Конечно, надо менять. Да нам и не нужно столько журналов. Если бы журналов по химии было не двадцать пять, а десять, то, может, ситуация была бы другой, другое качество, другой уровень, другой портфель в редакции. Наверное, перед российскими журналами надо ставить конкретные задачи, связанные с публикацией исследований в области приоритетов российской науки. Это логично и очень полезно. Однако повысить качество публикаций крайне сложно по очень простой причине: невозможно написать несколько добротных статей в год, а именно столько требует отчетность. А вот зарубежный ученый может позволить себе написать статью в 30 страниц, где он все детально изложит, и как синтезировал, и как исследовал, и какие свойства обнаружил. Он все изучил, написал исчерпывающую статью и закрыл дорогу всем остальным исследователям. Но с наших-то ученых требуют три статьи вместо одной, большой и хорошей, поэтому они и выглядят…

Вам приходилось платить деньги какому-нибудь научному журналу за публикацию вашей статьи?

К платным публикациям я отношусь отрицательно, если не сказать резко отрицательно. Это неправильно, потому что во всех журналах, где публикуют за деньги, либо нет рецензирования, либо рецензирование формальное. Так что это заведомое снижение уровня и качества публикации. Бывают ситуации, когда ученый хочет опубликовать статью побыстрее, тогда за это он может заплатить. Но с ним заключается договор только после получения положительной рецензии. Почти во всех международных журналах, если статья выносится на обложку, за это надо заплатить. Однако это плата не за статью, а за обложку, за своего рода рекламу.

А что с индексом Хирша у сотрудников вашего университета и института? И как вы относитесь к этому формальному критерию? Используете ли сами технологии вздувания Хирша?

Я к индексу Хирша отношусь как к вынужденной реальности. Это не лучший параметр, потому что он не может быть универсальным для ученых всех специальностей. Он резко отличается даже у химиков-технологов и химиков-фундаментальщиков. Я уж не говорю об экономистах, гуманитариях, механиках и тех, кто занимается процессами и аппаратами. Но без него сейчас трудно обходиться, потому что все же надо оценивать. Я недавно прочитал, что этому индексу исполнилось 50 лет. На Западе он как-то работает, они действительно стараются его увеличивать. Максимальный индекс Хирша в ИГХТУ по «Web of Science» — 22.

Технологии вздувания Хирша — процесс естественный, потому что «голь на выдумки хитра». Меня учил один зарубежный ученый с индексом Хирша 74, как его поднимать, как вы говорите, — вздувать. Он рассказал вот что. Каждую свою опубликованную статью он посылает в электронном виде всем заинтересованным людям в мире. И адресаты, как правило, хорошо реагируют — о них позаботились, время сэкономили, уважили, почему не сослаться. Я попросил его написать для моего журнала обзор. Он мне сказал — деньги мне не нужны, но, если ты мне гарантируешь, что на обзор будет 75 ссылок, я напишу. Я сказал — подумаю. Так что они тоже озабочены размерами своего Хирша.

Я не думаю, что у всех, у кого гигантские Хирши, они получены праведным путем. И давайте не забывать, что есть тематика, интересующая очень-очень многих, и есть тематика для узкого круга. Нашим делом, макрогетероциклами, в мире занимается не более 800 ученых. На наши съезды собирается 600—800 человек. А еще есть более узкая внутренняя градация — порфиринщики, фталоцианинщики и т. п. Поэтому на определенных направлениях не получишь большой индекс Хирша, как ни старайся. А пионерам и первооткрывателям направлений и вовсе трудно. И еще. Мы же знаем, что больше всего цитируют обзоры. Поэтому тот, кто оседлал этот жанр, тот и набирает большой Хирш.

И знаете, что еще удивительно? Наш российский исследователь скорее тридцать раз сошлется на японского исследователя, нежели на коллегу, который работает за соседним столом. Я, кстати, зарубил один обзор в «Успехах химии» только потому, что автор не сослалась на сотрудника из своего же института, который все это сделал первым.

У вас огромное количество обязанностей — и в университете, и в институте, и в академии наук. Как вы на все находите время?

Я как-то решил составить список своих нагрузок. Общественных и необщественных. И у меня вышло 51. Когда их больше десяти, то уже все равно. Главное — правильно распорядиться временем, организовать свою работу, чтобы тот, с кем ты работаешь, понимал, что ты действительно занят. Кафедра у меня так устроена, что работает самостоятельно. Они не насилуют меня по мелочам и привлекают, когда надо решать принципиальные вопросы, а с текущими коллектив справляется сам.

Наверное, счастье мое в том, что я увлекающийся человек. Я могу найти интерес в чем угодно. И для меня главное, чтобы моим сотрудникам и коллегам было интересно на работе, чтобы студентам было интересно учиться, а преподавателям преподавать, чтобы исследователей снедали страсть и азарт. Вот тогда получается отличная наука и добротное образование.

Одна из многочисленных общественных обязанностей О.И. Койфмана – членство в Президиуме Российского химического общества имени Д.И. Менделеева. На одном из заседаний президиума, которое проходило в ИГХТУ в 2008 году, с академиком И.И. Моисеевым, вице-президентом РХО (слева), и академиком П.Д. Саркисовым, президентом РХО

Эта статья доступна в печатном номере "Химии и жизни" (№ 5/2019) на с. 2 — 8.