Морошка

Иллюстрация Сергея Дергачева

— Помада, девочки, помада! Помада, девочки!..
— Пиво, сигареты… Пиво, сигареты…
— Семачки-семачки, вода-вода, чипсы-чипсы…
— Огурчики малосольные берем, мальчики! Картошечка вареная! Картошечка, огурчики малосольные!..
Антон спустился на платформу. Попытался протолкнуться сквозь толпу обступивших вагон теток.
— А морошки нету? Морошка у кого?
— Э, хватился! Морошка отошла уже. Октябрь на дворе.
— Ты у местных спрашивай! Может, кто и носит…
Антон переходил от вагона к вагону, пока не дошел почти до самого локомотива. Он мог поклясться, что платформа была совершенно пустая, как вдруг из-за фонаря вышла бабка. Интересная такая бабка — сгорбленная, в серой шерстяной юбке, серой грубой вязки кофте, черном платке. А из-под платка — рыжие вьющиеся локоны.
— Ты морошку спрашивал?
Голосок тоненький, скрипучий, и говор по-северному окающий такой. Подняла голову — лицо морщинистое, землистое, бородавчатое, а глаза как у девки двадцатилетней — чистые, зеленые и ресницы длинные, рыжие, к бровям загибаются.
Антон даже оторопел слегка.
— Че воды в рот набрал-то? Выплевывай дак! — Бабка вытащила из-за спины корзинку: — Морошка-то тебе нужна?
— Мне, да.
— Ну дак бери.
— А вы местная?
Зачем спросил? Так, по инерции.
— Местная, местная. Я везде местная.
— А почем?
— Дак триста.
— Дороговато что-то…
— Дороговато? Ты в октябре ее где еще купишь? Сам-то на острове, чай, много насобирать думаешь…
— А откуда вы знаете?..
— Оттуда. Ты зачем опять туда намылился-то? Не наездился ишшо? Все ходють, ходють, и гадють, и гадють…
— Почему сразу «гадють»? Я не гадю… Не гажу…
Я так, погулять, поснимать… А вам-то чего?
— Погулять, поснимать, — передразнила бабка. — Вот все вы такие, раздолбаи-то молодые. Все цепляете по верхам, дак. Корней надо держаться, вот что!
— В смысле?
— В том самом смысле и есть. Держаться за корни, а не хватать чего ни попадя. Ясно тебе?
— Не очень.
— А не ясно, дак бери свою морошку и давай деньги-то! И проваливай.
Антон достал из кармана мятую тысячную купюру. Всю мелочь по дороге потратил. Бабка посмотрела тысячу на свет и быстро запихнула в рукав.
Антон ждал. Бабка взялась перевязывать платок. Долго перевязывала. Волосы у нее хороши были! Антон даже залюбовался. Наконец старуха упрятала последние локоны под черные складки и вопросительно посмотрела на него снизу вверх:
— Чего?
— Как чего? Сдачу. Семьсот рублей.
Старуха хлопнула глазами, потом плаксиво сморщилась, захныкала и фальшиво запричитала:
— Милый, а у меня ведь сдачи-то нету! Нету совсем денег, дак, никаки-их! Подошвочки уже дымятся бегать-то, а никто ничего не бере-от…
Антон от такой наглости даже поперхнулся. Откашлялся:
— Что значит «сдачи нет»?! Вы с ума сошли, что ли?! Отдавайте деньги!
— Внучек, а ты морошку-то бери вместе с корзинкой! Так и ягодка не заветрится — я ее плотненько тряпочкой прикрыла. Она хорошая корзинка-то, ты не смотри, что старенькая. Вот, вместо сдачи тебе будет.
— Не городите ерунду! Мне и ягода ваша уже не нужна, не то что корзинка! Сейчас стоянка закончится. Деньги отдавайте!
Антон напирал на бабку, та ловко отпрыгивала от него, выставляя вперед корзинку.
— Внучек, а я тебе еще орешков дам. Хорошие орешки, каленые. И без камушков почти. Вот, прямо в кружечке тебе в корзинку поставлю, дак, вместе с ягодой…
Бабка действительно приподняла толстую тряпицу, которой была накрыта морошка, и всунула с краю эмалированную кружку с орехами. Кружка была старая, побитая, еще советская, с бледной надписью «С 8 Марта!» на боку.
— Она не тяжелая, корзинка-то. На ремешке. Нести легко. Ты лишнее скинь, оно и легче будет…
— Офонарела, что ли, бабка! Какие, к чертям, орешки?! Тысячу гони, я сейчас полицию позову!
Бабка вдруг остановилась, стала как будто выше ростом, наклонилась к Антону и сказала спокойным, низковатым голосом без всякого северного диалекта:
— Бери корзину, говорю.
Опять стала маленькой, и снова запричитала, показывая корявым пальчиком ему за спину:
— Ой, а поезд-то твой отходит уже! Несет тебя лиса за темные леса!..
Антон оглянулся. Действительно, проводницы загоняли пассажиров в вагоны. Снова повернулся к бабке. Проворная старушенция доковыляла уже до противоположного края платформы. Антон рванул было за ней, но бойкая бабенка подобрала юбку, соскочила на пустые рельсы и как-то неестественно быстро поскакала к вокзалу.
— Тьфу! Пропади пропадом со своими орехами, чувырла рыжая!
Антон, злой как черт, заспешил к вагону. Потом все-таки вернулся, поднял оставленную бабкой возле фонаря корзинку. Уплочено.
Оставшиеся часы доехал без приключений, хотя настроение было безнадежно испорчено. И морошки уже никакой не хотелось. Корзинку приспособил под столик — на верхний плацкарт из-за ручки не влезала.
Корзинка-то — смех и грех! Смотреть не на что. Старенькая, ручка наполовину перебинтована, наполовину замотана изолентой. Внутри бабка сначала постлала свернутый во много слоев полиэтилен, а уж на него высыпала морошку. Кто так делает? Для веса, что ли? Или чтобы объем казался больше? Ягода дышать должна. Еще к корзинке был привязан ремень. Через плечо рыжая бабка носила корзину, что ли? Местные, которые сдают чернику заготовителям, ходят за ягодой с серьезными заплечными коробами. Эта корзинка против тех коробов — баловство одно. Зачем она была старухе нужна? Антону лениво было об этом думать. И вообще противно, что так легко, примитивно дал себя развести на очень даже нелишние сейчас деньги. Он бы и рад был оставить дурацкую корзинку в поезде, но жаба душила — все ж таки тысячу за нее отдал.
Вот и Кемь. Привычно — ночь на станции, на пенке в спальничке. Рано-рано — в Рабочеостровский.
И очень удачно — успел на «Косякова». Благо навигация еще не закрыта. Три часа с копейками — и вот он, снова выплывает из тумана такой знакомый, такой любимый остров. Сердце защемило — Тамарин причал.
На Соловки Антон ехал уже в седьмой раз. Его друзья много лет приезжали сюда волонтерить — работать при музее. А он к ним на хвост однажды сел и с тех пор слезть не мог. Приезжал когда с ними, когда сам по себе. Кремль и поселок вдоль и поперек излазил. Снял все, что было достойно внимания, при разном освещении — и на закате, и в солнечную погоду, и в дождь, и белыми ночами, и лунными ночами… В интернете выкладывал, «лайки» получал. Его снимки даже брали в журналы. По окрестным островам тоже побродил.
Да и сам Большой Соловецкий с его озерами, каналами, бухтами, гаванями и прочими чудесами знал очень неплохо. Знал и любил.
Вот только приезжал Антон сюда до этого сезона исключительно летом. Всегда мечтал побывать осенью. По чужим фотографиям представлял, каково здесь в сентябре-октябре. Народу никого. В лесу такое буйство красок, что глаза режет. Над островом гуси-лебеди вереницами пролетают. Рыба, грибы, ягоды, белуха, нерпа… Все что хочешь. Гуляй, медитируй. И над душой никто не стоит — свой темп, свой график, свои планы и направления. Красота!
Наконец свершилось. «Косяков» причалил, пассажиры начали сходить на берег.

— Ты где гулять-то собираешься?
Это Антон на катере с мужичком одним разговорился.
С местным, из поселка. О погоде, о рыбе, о ягоде. Теперь вот, пока народ на палубе толпился на выход, попутчику еще потрепаться была охота.
Антон поднял тяжелый рюкзак, накинул одну лямку, другую, застегнул на поясе, подпрыгнул легонько, чтобы рюкзак ладнее лег по спине. Подхватил корзинку.
— Хотел вообще-то на Новососновую. А оттуда до Овсянникова мыса. Там до Нерпичьей, может быть, доберусь.
— А-а. Ну, Бог в помощь. Туда далековато. Километров двадцать пять от поселка.
— Да я в курсе. Вот думал, может быть, кто подбросит, чтобы времени не терять.
— Какой подбросит! Это тебе не лето. Туда сейчас не проехать, не пройти. Совсем дорогу размыло. Трактором разве, и то до полпути. Поспрашивай, но надежды мало.
Антон благодарно кивнул и собрался было с причала рвануть сразу к Турцентру, но мужик его окликнул:
— Эй, погоди! Я сейчас племяннику звякну. У него «козел», он везде проедет… Але, Лёха, здорова! Ты как там? Работаешь? Случаем на Новососновый сегодня не собираешься?.. Да тут одному туристу надо. Заплатит, че… — Мужичок вопросительно глянул на Антона, тот энергично закивал. — …Не туда?.. А куда?.. — Мужик протянул мобильник Антону: — На, сам договаривайся! Они в Савватиевский скит сегодня едут. Это тебе по дороге немного, могут до развилки подбросить.
Антон взял трубку:
— Здравствуйте! Мне подходит. А когда вы выезжаете?.. Через сорок минут?! Ой, да я же только с катера… Нет-нет, всё нормально, поеду! Только еду сбегаю куплю. А сколько возьмете? Две с половиной — много. Полторы дам…
Да, я один. И рюкзак у меня. О-кей, в одиннадцать у проката.
Как-то все очень быстро закрутилось. Антон на такое не рассчитывал. Хотел хоть оглядеться немного, может быть, ночь в поселке переночевать.
Хотя, в принципе, удачно. До развилки на Савватиевский — это, считай, полпути. Да, даже если треть — тоже неплохо. Чем тупо шлепать по дороге, грязь месить, лучше уж сразу поглубже забраться, а оттуда потихоньку, куда потянет. Погода переменчивая, ветер пронизывающий, то солнце, то дождь… Время уже к обеду. Оглянуться не успеешь — стемнеет. Лучше ночь в хорошем лесу встретить. Палаточка, костерок, все дела. Однако сорок минут — это, считай, ничего. Бегом в «Три поросенка» — это они с друзьями так называли магазины, три сразу в одном доме. Там — тушенки, вермишели, гречки, каш одноразовых, заварки, сгущенки, сахару, хлеба, еще чего-то по мелочи вроде сыра и шоколадок для удовольствия. Скорей упихнуть все в рюкзак и к велопрокату.
Еле-еле успел к назначенному времени. «Козел» племянника Лёхи уже стоял на месте. Без особых размусоливаний, с ходу:
— Садись, поехали!
Ну, поехали. На переднем сиденье рядом с водилой восседал небритый мужик в ватнике. Напарник, наверное. В салоне было накурено и очень громко орала какая-то шансон-певица.
Дороги действительно размыло и раскурочило так, что пассажиры на колдобинах подпрыгивали до потолка, больно ударяясь макушкой. Антон опасался за фотоаппарат. Хотя тот, надежно упакованный, лежал в кофре, в середине необъятного Антонова рюкзака, побывавшего во многих передрягах, верного Антонова товарища, все равно что-нибудь могло сдвинуться, растрястись. Мало ли. Техника нежная.
Злосчастную корзинку Антон держал на коленях, обхватив руками, а рюкзак приспособил сбоку и, как мог, придерживал локтем.
— Все, приехали, вылазь. Нам налево, тебе направо.
Вот и поговорили. Ну и слава богу. Расплатился, увернулся от веера жидкой грязи из-под колес буксующего «козла» и остался на развилке один. Стоял минут пять просто так. Ни о чем не думая. Погружаясь в место, в котором так стремительно очутился.
Дальше надо было решать, куда двигать. Можно, конечно, сразу к Новососновой — к морю, а можно, наоборот, ломануть вглубь острова — к Поднебесной. Соблазн велик — отсюда до нее рукой подать. Давно хотел Антон забраться на Поднебесную — самую высокую гору Соловецкого острова, все никак случай не подворачивался. На берегу сейчас ветрило, наверное! Б-р-р. А у Поднебесной озерцо одно есть, уютное, светлое, прозрачное. А с горы виды открываются небось!
Решено. Туда и направимся. Антон достал навигатор. Быстро нашел на Соловецкой карте нужную точку. Теперь по азимуту — дорог прямых туда, конечно, никто не прокладывал.
Густой запах багульника обволакивал, пропитывал одежду, волосы. Антон не мог надышаться. Продираться сквозь чащобу с рюкзаком и корзинкой было непросто. Запарился совсем. Вышел к какому-то болоту. Можно, в принципе, высоким берегом обойти, но так неохота было опять лезть в густой ельник, в колючие, цепкие кусты… А по болоту явно проглядывала тропка. Вон там, по кочкам… А чуть дальше даже дощечку кто-то бросил. Явно ходили! И он пройдет.
Выглянуло солнце. Стало совсем благостно и приятно. Цвета вокруг радовали. Те самые, каких ждал — от буро-красного до золотого, от светло-светло-зеленого до почти черного. Антон остановился, отдышался. Снял штормовку, убрал под клапан рюкзака. Остался в джинсовой рубашке. Красота! Теплынь и комаров нет. Это на Соловках-то! Это в октябре-то! Боковым зрением заметил три шляпки огромных переросших подосиновиков, возвышающиеся над высоким мягким мхом. Подходить не стал. Не хотел торопиться. Будут еще и подосиновики, и белые… Впереди — четыре дня этого всего. Этого расслабленного влажного душистого лесного счастья.
И фотоаппарат он достанет только завтра. Сегодня еще руки с дороги дрожат, сегодня глаз не привык к новому освещению, не пригляделся к деревьям и небу, лицо еще не обветрилось, волосы не прокоптились. Кадры получатся поверхностные, случайные, фальшивые. Надо присмотреться. Надо окунуться. Не надо торопиться.
Антон вздохнул, ступил на кочку… На другую… Перехватил корзинку. Наплечный ремешок оказался маловат — удобнее было держать бабкину рухлядь за перемотанную изолентой ручку…
Он прошел уже две трети тропинки, совсем расслабился, рассиропился-разлимонился, как вдруг с корявой маленькой сосенки прямо на него спикировала крупная темная птица. Антон покачнулся. Ботинок неловко соскользнул с мокрой кочки. Что-то хрустнуло в лодыжке, и он на мгновение потерял сознание.
Очнулся от удушья и горьковатого ледяного вкуса болотной воды, заливающей глотку. Свинцовый рюкзак, как в страшном сне, тянул его в бездну, переворачивая вниз головой. Антон задергал руками и ногами, в секунду поняв, что погибает.
И в этот момент в голове истошно заорала бабка: «ЧЕ ВОДЫ В РОТ НАБРАЛ-ТО?! ВЫПЛЕВЫВАЙ, ДАК!!!»
На одном инстинкте изо всех сил рванул вверх. Вытащил лицо из-под воды, выплюнул воду, уже уходя вниз, успел глотнуть воздуха. Но тяжесть за спиной была невозможной, и он опять пошел ко дну.
И снова визгливый голос: «ТЫ ЛИШНЕЕ-ТО СКИНЬ, ОНО И ЛЕГЧЕ БУДЕТ!»
Сознание угасало, могильный ужас пронизывал тело, но, повинуясь бабкиному приказу, Антон ухитрился в слепой болотной жиже леденеющими руками расстегнуть на поясе пряжку, высвободить одну руку из лямки, изогнуться червем, высвободить другую — рюкзак ушел вниз, а Антон, как слепой щенок, задергал по-собачьи руками — вверх! Вверх! Вверх!
Вынырнул. Взахлеб вдохнул воздуха. Опять под воду. Снова вынырнул. Стал цепляться, разрезая ладони, за острую траву, за скользкий мох…
Минуты растягивались в часы. Уходили последние силы. Коленки не слушались и соскальзывали со склизких кочек. Боль в поврежденной ноге была такая, что простреливала от пятки до затылка.
— Бабушка! Бабушка-а-а! — отчаянно заорал Антон.
Почему «бабушка»? Откуда «бабушка»?
Ответ пришел тут же. Снова где-то во лбу отозвалось старческим скрипом: «ДЕРЖАТЬСЯ ЗА КОРНИ, А НЕ ХВАТАТЬ, ЧЕ ПОПАЛО!»
Да, за корни. Конечно. Спасибо, бабуля!
Рядом в воду свисал узловатый корешок той самой роковой сосенки. Антон уцепился за него. Как мог, корчась от боли, подтянулся, закинул ногу на зыбкую зеленую поверхность. Выкарабкался и по-пластунски, утыкаясь лицом в грязь, боясь каждую секунду опять провалиться в страшную темноту, пополз к краю болота.
Полз долго. Долго, долго, долго…
Выполз.
Живой. Живой!
Его колотило. Зубы стучали так, что он удивлялся — неужели зубы могут стучать так громко? Потом вырвало. Стало полегче.
Солнце зашло за тучу, стало дико холодно.
Антон попытался сесть — взвыл от боли. Нога!
Ладно. Заполз в более или менее сухую песочную яму от выворотня, стянул с ног свинцовые ботинки. Кое-как свернулся калачиком, съежился. Нагреб на себя хвои.
Надо было осознать размеры бедствия.
Рюкзак утоп. А что в рюкзаке? Всё. Спальник, пенка, палатка. Свитер, термобелье. Еда. Фотоаппарат… Фотик жалко. Дорогой. Каждый прибамбас, каждый съемный объектив, каждую блендочку подбирал долго в интернете, обсуждал, обмусоливал, подгонял под себя… Нет больше кофра, нет фотика. Жалко.
Что еще? Штормовка! Блин. Вот это попал так попал. Деньги, билеты, документы… Ножичек любимый карманный — стропорез. Телефон… Во дурак! Почему телефон-то в брюки не убрал?
А навигатор джи-пи-эс как раз убрал! Антон шлепнул себя по боковому карману — здесь. Здесь джипиэсик родимый! Есть надежда.
Достал. Под темным экраном расплывались капли грязи.
Разобрал, что мог — обтер, вытащил батарейку, положил на веточки сушиться. Мертвому припарка.
Снял рубашку. Как мог, отжал. Пальцы окоченели, 
не слушались. Снова с омерзением надел мокрую.
Идти не может. Связаться ни с кем не может. Одежды — кот наплакал, штаны да рубашка. Вещей никаких. Еще пара часов — и стемнеет. Искать его никому в голову не придет. Во-первых, никто и не знает, где он — мужичку на «Косякове» и Лёхе этому в «козле» сказано было, что на Новососновую собирается. Во-вторых, с каких резонов им вдруг его искать? Только приехал, дня не прошло. Ну, ушел человек на пять дней погулять по острову — ну, скатертью дорога.
Теоретически можно попробовать доползти назад, до развилки. Маресьев вон зимой по снегу полз — и ничего, выполз. Практически же… Антон вспомнил буреломы, овраги, горки с колючими кустами. Километров десять он сегодня уж как-нибудь да прошел.
По азимуту. А обратно как? По солнцу? По луне? Короче, полный абзац.
— Ну, что, бабулечка-ягулечка? Вызволила ты меня из болота, давай теперь, накорми, напои да спать уложи, — невесело ухмыльнулся Антон.
«БЕРИ КОРЗИНКУ, ГОВОРЮ!» — в ту же секунду прогремело в голове, да так неожиданно, что Антон аж подскочил. И опять скорчился от боли.
Корзинка! А куда она подевалась, кстати? Корзинка вместе с Антоном в болоте не тонула, это точно. Похоже, в момент, когда Антон оступился и вывихнул — или все-таки сломал? — лодыжку, он инстинктивно отбросил корзинку куда-то в сторону. Чем черт не шутит? Может быть, действительно цело бабкино сокровище.
Выполз из ямы. Снова кое-как добрался до берега болота. Прищурился, вглядываясь. Э! Да вон она, родимая! На ветке той самой корявой сосенки висела корзина, а над ней на той же ветке сидела та самая темная птица. Периодически наклонялась, ныряла клювом внутрь, клевала морошку, выныривала, довольная. Вот нечисть!
Антон лежал на краю болота и тряс головой, отгоняя навязчивую бабку, как наваждение.
Не-ет. Это что ж такое? Нет! Опять он туда не поползет. Еще не хватало. Хрен с ней, с корзинкой. Какой в ней толк? Чего там в ней? Фигня всякая. Орехи. И те небось просыпались все…
Сама мысль о том, что сейчас, когда уже начал высыхать, нужно снова ложиться на этот грязный, мокрый зеленый холодец и ползти в самую его середину, заставила Антона передернуться. Так глупо и страшно помереть?
Отвернулся, хотел было уползти назад, в уютную ямку.
Но ягулечка не дремала: «БЕРИ КОРЗИНКУ, ГОВОРЮ!»
Антон инстинктивно оглянулся. Голос гремел уже не в голове, а словно из-за плеча. Все, кажись, крыша едет. Всхлипнул. Заплакал. С досады стал стучать кулаком по земле, материться. Ну почему всё так? Почему именно с ним?
Успокоился. Дотянулся до длинной еловой палки с рогулькой наверху. Подобрал ее. Пополз.
На этот раз дополз до сосны гораздо быстрее — на болоте еще темнел кривой дорожкой его же след. Птица пересела на соседнее сухое деревцо, принялась чистить перья, с любопытством поглядывая на странное ползучее существо. Существо высунуло вверх длинное щупальце и стало дергать им вверх-вниз, вправо-влево, по кругу, чертыхаться, подвывать и ойкать. Птица не выдержала, взмахнула крыльями, улетела, а Антон с десятой попытки подцепил-таки корзинку еловой рогулькой, сдвинул на край ветки и даже сумел снять так, что ничего не перевернулось и не просыпалось.
Тряпка бабкина была на месте. Морошка на месте. И даже кружка с орехами! Чудеса.
Антон тут же зачерпнул грязными руками две горсти ягоды, проглотил. Съел еще. И еще… Опомнился, когда на дне осталось всего несколько ягодок. Начал грызть орехи. От них становилось немножко теплее, но откладывать возвращение дальше было нельзя — сгущались сумерки.
Пополз назад. Опять медленно. Корзинка в одной руке мешала, а как приспособить ее по-другому, чтобы не перевернуть, сообразить не мог. Не мог объяснить себе и того, зачем вообще надо было волочить по болоту старую пустую корзинку. Надо, и всё тут. Бабушка сказала.
Приполз. Совсем стемнело. Нырнул в родную ямку. Холодно. Как холодно и больно! На здоровую ногу ботинок с трудом влез. Другая, сломанная — или все-таки вывихнутая? — распухла. Как там? Шину вроде полагается наложить? Подобрал две палки. Стянул грязный носок, размотал ручку корзинки, замотал ногу бабкиным бинтом, сверху обернул полиэтиленом, замотал изолентой. Ремнем от корзинки кое-как привязал «шины» — с одной стороны, с другой… Зафиксировал. Хоть что-то.
Теперь костерок бы. Эх…
Из подходящих в его ситуации способов добывания огня в голову пришел только способ Робинзона — тереть палочки друг об друга, пока дым не пойдет. Антон вспомнил, сколько раз читал о тщетных попытках разных людей повторить такой опыт, о часах бессмысленного верчения штырьков в деревяшках, о кровавых мозолях на ладонях, и даже пробовать не стал.
Однако просто так давать дуба было обидно. Что-то надо делать.
А вдруг?.. На удачу приложил ладони ко рту, хрипло крикнул: «Бабушка! Согреться бы!» Закрыл глаза, прислушался к себе.
«ХОРОШИЕ ОРЕШКИ, КАЛЕНЫЕ. И БЕЗ КАМУШКОВ ПОЧТИ».
— Благодарствую, бабушка. Орешки, значит. Ладно, съем твоих орешков.
Взял несколько штук из кружки, начал грызть. Так себе орешки на самом деле. Горчат.
Холодно. Холодно, блин! Даже больно не так, как холодно. Не работает, ягуля, не действует твое волшебство!
«…И БЕЗ КА-АМУШКОВ ПОЧТИ!» — повторила в голове бабка противным голосом.
Антон высыпал все орехи на бабкину тряпицу. На самом дне кружки обнаружились два темных, размером с фалангу пальца, камня. Взял в руки, покрутил. Холодные. Постучал друг об друга. Камни с треском стукались и, кажется, искрили. Кремень! Огниво! Ай да бабка!
Антон стал судорожно выламывать из корзинки сухие прутики, ломать их на щепочки, сложил горкой, наскреб лишайника с елового ствола. Сыроват, но авось… Ниток из края тряпки надергал. Один камень положил на песок, на него и вокруг — разжигу.
Ну, милая, не подведи! Осторожно ударил камень 
о камень. Сильнее. Искрит! Искрит!!!
Вот уже дымок пошел. Загорелось. Получилось!
Антон заревел от радости. Тут же стал себя ругать, что не подготовил запас хвороста. Начал ломать прутья корзинки, извел почти все, потом собрал все веточки, до каких смог дотянуться, потом пришлось выползти, доковылять на одном колене до упавшей и успевшей высохнуть небольшой елки, кое-как приволочь ее к яме. Огонь успел почти погаснуть. Еле теплился.
— Сейчас, сейчас… Потерпи, родной, сейчас подкормлю тебя.
Скорее наломать веток, подуть, набросать палочек!
Через полчаса Антон уже согревал то окоченевшие пальцы и лицо, то отсыревшую спину возле вполне уверенного костра.
Пока ползал за хворостом, недалеко от своей ямки обнаружил лужицу с дождевой, не болотной водой. Зачерпнул кружкой, поставил кипятиться. Едва дождался, пока вскипит, обжег пальцы, потом язык, но зато с каким удовольствием напился кипятка! Горячего! Вкусного!
Жизнь, кажется, налаживалась. Если бы не нога. К боли приходилось привыкать. Главное — поменьше тревожить лодыжку. Сделал себе из лапника какую-никакую подстилку. Улегся поудобнее, уложил измученную, замотанную изолентой ногу.
Очень хотелось чем-нибудь укрыться. От безнадеги поднес к огню бабкину тряпку. Понимал уже — все, что связано с рыжей мошенницей, не просто так. Ткань, которой старуха укрывала корзинку, оказалась старой, застиранной, с каким-то полустертым, когда-то, видимо, красным, а теперь — бледно-желтым орнаментом: ромбики, крестики… Антон помусолил уголок. Э, да тряпка-то вдвое сложена! Тонкая материя неожиданно развернулась и стала гораздо больше, чем представлялось вначале. Да нет, втрое! Еще раз развернул. И еще…
Антон не верил глазам — он держал в руках большое покрывало, что-то вроде скатерти. Он обернулся в тонкую домотканину, как в плед, и мгновенно согрелся. Что ж раньше-то не догадался?
«ТАК И ЯГОДКА НЕ ЗАВЕТРИТСЯ. Я ЕЕ ПЛОТНЕНЬКО ТРЯПОЧКОЙ ПРИКРЫЛА», — напомнила бабка.
— Бабка-ёжка, костяная ножка, — пробормотал Антон. — У кого вот только ножка теперь костяная — еще вопрос.
Искры улетали в звездное небо. Антон лежал на боку, 
обхватив коленки руками. Он так устал, что уже не замечал ни урчания в животе, ни узловатых веток под ребрами. Даже ноющая боль не помешала ему провалиться в глубокий тяжелый сон.
Проснулся от упавшей на лицо капли. Рассвело. Сыро. Костер погас, серый дымок едва струился из-под тлеющей еловой чурки. Метрах в пяти от костра сидела лисица и внимательно смотрела на Антона зелеными глазами. Антон приподнялся на локте. Охнул — все затекло. Махнул рукой: «Пошла! А ну, пошла отсюда!» Лиса не двинулась с места. Шевельнула хвостом, наклонила голову. Моргнула. Несколько минут человек и зверь молча наблюдали друг за другом. Потом лиса встала и спокойно ушла в лес.
«НЕСЕТ ТЕБЯ ЛИСА ЗА ТЕМНЫЕ ЛЕСА!»
— Зараза! Ты ж мой ботинок сгрызла!
Оказывается, лиса сидела аккурат на Антоновом ботинке. На том, что не влез на больную ногу. Теперь ботинок представлял собой жалкое зрелище: растерзанный, с выдранным язычком… Понятно, что толку от него и так не было никакого, но Антон все равно разозлился. Схватил шишку, запульнул вслед лисе. Что делать? Надо было просыпаться.
Из-под бабкиной скатерти вылезать совсем не хотелось. Эта серая тряпочка Антона спасла — под утро начались заморозки, иней до сих пор лежал на траве. При погасшем костре в так и не просохшей одежде он обязательно бы что-нибудь себе отморозил.
Придумал завязать скатерть на шее, как плащ. Кое-как проделал в материи дырки для рук. Жить можно. Нога, правда, за ночь поплохела. И температура поднималась — лоб горел, во рту было сухо, треснула и закровила нижняя губа.
Раздул костер. Поставил кипятить воду. Добавил в кипяток шишки и несколько хвоинок.
Подобрал истерзанный ботинок. Ну, что, бедолага, досталось нам с тобой ни за что?
«ПОДОШВОЧКИ УЖЕ ДЫМЯТСЯ!» — тут же ответил башмак бабкиным голосом.
Ах, вот прям так? Антон швырнул башмак в костер. Зачем? Машинально. Привык уже как-то подчиняться командам рыжей бабки. Теперь еще, оказывается, и оборотня хвостатого. Всё, что с ним произошло за последние сутки, было настолько абсурдно, настолько зазеркально, настолько странно, что какой-то там рваный ботинок в костре погоды не делал. Вонял только уж очень противно. Неэкологично. Черный дым поднимался над лесом, стелился над болотом. Антону стало даже немножко стыдно — такую красоту испортил. Где-то за спиной затрещали ветки.
— Слышь, ты чего тут жжешь? А ну, кончай это дело!
Антон как был, полулежа, опухший, с застывшей в волосах болотной грязью, завернутый в странное серо-розовое одеяние, повернулся и замер: через елки к нему пробирался усатый мужик в вязаной шапке, камуфляжном бушлате, берцах, с небольшим рюкзачком. Похоже, вид у Антона был такой, что мужик выпучил глаза и оторопело попятился.
— Не пугайтесь! — Антон хотел заорать, но голос сорвался и перешел на петушиный писк. — Я не бомж и не сумасшедший! Я в болоте чуть не утонул. У меня рюкзак утонул и нога сломана. Помогите, пожалуйста!
Боясь, что мужик сейчас уйдет или растворится в воздухе, Антон пополз к нему навстречу. Усатый сделал еще несколько шагов назад. Потом вынул пневматический пистолет.
— А ну, стой! Не двигайся! Давай, докладывай, кто такой, как сюда попал!
Антон стал взахлеб рассказывать, стараясь всем своим видом показать, что он нормальный и адекватный. Сбивался, приплетал зеленоглазую лису, рыжую старуху, горькие орешки, но мужика вроде бы убедил. Тот убрал пистолет, попросил показать ногу. Кое-как разрезали штанину, которая уже плотно обхватывала огромную багровую лодыжку. В одном месте кожа разошлась в гноящуюся рану, штанина была в крови. Дядька посуровел.
— Похоже, заражение у тебя, паря… — Достал мобильник, стал пытаться кому-то дозвониться. Не получилось. — Значит, так. Ты тут лежи, никуда не уходи. Здесь связи нет. Я вернусь.
Отошел. Потом вернулся, снял с себя свитер, отдал Антону. Вытащил из костра остатки ботинка, затушил в луже, чтобы не воняли. Ушел. Антон откинулся на лапник, закрыл глаза. Ему стало спокойно и хорошо.
Утро переходило в день. Пахло влажной хвоей. Лес поскрипывал, трынькала какая-то осенняя птаха. В полубреду роились обрывчатые мысли. Вот мог бы сейчас уже и не быть. В кофре остались отснятые флешки, которые не успел отформатировать, и если когда-нибудь его рюкзак обнаружат археологи, может быть, сумеют снять информацию, то-то удивятся! Бабка-ёжка небось где-нибудь в кустах сидит, за ним наблюдает. Лисиц он и раньше на Соловках встречал, но такой красивой никогда не видел…
Усатый мужик в камуфляже вернулся с носилками. С ним — три помощника. Пока возились с обработкой раны и перевязкой, что-то кололи в ногу, Антон спросил:
— Вы хоть расскажите, как меня нашли?
— А нечего деньгами сорить! — буркнул усатый. — Семьсот рублей не отдам, и не проси.
— Какие семьсот рублей?
— А такие! В кои-то веки собрался с утречка рыбку поудить. Доехал до развилки, хотел дальше, смотрю — какая-то бумажка валяется. Пригляделся — сотня! Ну, я из машины вышел, поднял, оглянулся, а чуть от дороги — еще полтинник на сучок наколот. Я к нему, а от него новая купюра видна… Так и шел, как по меткам. Правда, после полтинника попадались одни десятки. Оригинально ты маркера вешаешь! Богатенький Буратинка, да? Только ты в следующий раз не жмотничай — давай тысячи сразу накалывай! Ну, а когда деньги закончились, жженой резиной завоняло. Я на запах пошел. Не люблю, когда турьё мусор жжет. А тут — ты в простыне.
— Да не простыня это… И деньги не мои.
— Конечно, не твои. Мои. Ладно, про свои дела ты в больнице расскажешь. Или в полиции.
Четверо мужиков заржали в голос. Антон тоже улыбнулся. Истории с деньгами он даже не удивился.
— А звать-то вас как, спаситель? Меня — Антоном…
— А меня Корнеем. Родители были веселые, в честь Чуковского назвали. Ты знаешь чего, Антоша, ты кончай болтать. Нам тебя еще по лесу черт знает сколько переть. Давай-ка за подмышки тебя приподниму… Вот так…
Усатый мужик перевалил Антона на носилки, сам встал впереди справа, трое помощников распределились по местам, на «раз-два-три!» подняли носилки.
— Ну, паря, теперь держись…
— Ага, — Антон улыбнулся и подмигнул бабке-ёжке. — Буду держаться, Корней!