Байки морского биолога

Георгий Виноградов — сотрудник Института океанологии им. П.П. Ширшова РАН, автор более ста научных статей, участник 16 морских экспедиций. «Байки — специфический жанр рассказов о всяких забавных случаях, от чисто уже мифических до вполне реальных, далеко не всегда достоверных, иногда с нарочными неточностями, хотя обычно они растут из какого-то подлинного зернышка, — предуведомляет автор. — По примеру В.В. Конецкого, прошу набрать крупно и жирно: “ОНЫЕ БАЙКИ ЕСТЬ ПРОИЗВЕДЕНИЕ БЕЛЛЕТРИСТИЧЕСКОЕ”».

Про Академика, Министра и корабль

Это было, это было в те года, когда Большой Промысел в дальнем Океане переживал в Союзе даже еще не расцвет, а рывок к расцвету. Флотилии уходили к Анголе и Мозамбику и ловили нототений в Южном океане. Флотилии росли, сейнеров не хватало, за них интриговали, и новые корабли распределял лично Министр.

А Институту был нужен новый корабль. Небольшой, но океанского класса и неограниченного плавания. Вышло так, что сделать его с нуля не получалось, но можно было перепрофилировать какой-нибудь из достраивающихся сейнеров. Если рыбаки согласятся его передать. Если отдаст Министр.

Академик, который тогда управлял Институтом, с Министром был знаком. Знали друг друга, вместе состояли в каком-то там рыбном Комитете, уважительно раскланивались. Но это было отнюдь не столь близкое знакомство, чтобы позвонить вечерком и сказать: «Вася, отдай кораблик». Более того, Академик полагал, что и в ответ на самую официальную просьбу последует вежливый отказ, ибо, как уже было сказано, сейнеров не хватало, за них интриговали, и отдать корабль в другое ведомство... Н-да.

И тогда Академик, сложив потребные бумаги в папочку, отправился в Министерство. Без предварительной договоренности, просто в приемные часы. С папочкой в руках добрался до секретаря Министра и доверительно спросил: «Сам-то нынче как? Принимает?» Что делает нормальный секретарь в ответ на такой вопрос? Уж конечно не пускает бессмысленного посетителя к шефу сию же минуту... Академику было предложено подождать, и он, ни слова не говоря, уселся, как школьница, на стульчик в приемной, положив папочку на колени.

Некое время спустя Министр по какой-то надобности выглянул из кабинета и обнаружил у себя в приемной... на стульчике, как последнего не знаю кого... Академика! Лауреата! Главу института! Уважаемого человека! Никоим образом не подчиненного... Ой, нехорошо-то как...

— N. N., милый! Да что ж вы тут сидите! Как — не пустили?! Проходите, проходите пожалуйста... (Чаю! Быстр-ро!!!) Давно вы здесь? Час скоро?! Да что ж это вы... К нам-то какими судьбами? Сейнер недостроенный? Да, конечно, давайте подпишу... Вы уж извините, что так вышло, сейчас чаю принесут...

Академик был признанным мастером психологических миниатюр.

Про искание в голове

Где-то в конце 50-х годов трое молодых биологов возвращались в Москву из экспедиции с Дальнего Востока. Поездом, разумеется. Багаж у них был — рюкзаки да ящик бентосных проб, настроение было отличное, и вообще жизнь была бы замечательная, если б ее не портил сосед по купе. Совершенно посторонний и страшно занудный, и притом ему все мешало. Главное, был бы вагон набит, а то в нем хватало пустых мест (но не трех рядом), и пересесть бы этому соседу туда, где мешать не будут, — но он из принципа не желал.

Тогда один из едущих, покопавшись тихонечко в том самом ящике с пробами, вдруг начал отчаянно чесать отросшую за экспедицию шевелюру, а потом со словами «поймал сволочь!» гордо предъявил на ладони двухсантиметровую желтовато-белую изоподу (кто не знает — рак такой морской, приплюснутый).

...И сосед из купе таки исчез. И жизнь стала совсем замечательной.

Честь кабальеро

Давно это было. Еще при историческом материализме. Как оно в байках всегда и бывает, не знаю, насколько этот рассказ достоверен... однако и не на пустом же месте он возник!

В теплом ласковом море, в водах какой-то испаноговорящей страны, работала наша экспедиция. Маленькая, на небольшом суденышке. Смотрела что-то про геологию их шельфа. Естественно, поскольку оный шельф по всем правилам был их экономзоной, работы шли по договору с Принимающей Стороной. И по устоявшейся практике, на время таких работ на судно подсела и научная группа хозяев шельфа. Симпатичные испанцы, какие-то геологические аспиранты, по-русски, правда, ни бум-бум, но на то английский и придумали... Короче, поработали хорошо и приятно, и вот уже шельфовый этап экспедиции заканчивается, идет она дальше, в ничье море, а испанцы соответственно сваливают к себе на берег. Ну и, естественно, затевается отвальная. Салатиков порезали, спирта развели, дамы перышки почистили... Сели, разлили, выпили по первой... Ну а потом дошло и до тоста за прекрасных дам. А все ж университет кончали, с его военной кафедрой, где и получили корочки лейтенантов запаса. Обычно-то про это не вспоминают, но при тосте за дам так хочется каблуками щелкнуть, запас там или не запас... Короче, к сказанному (на международном) тосту, кто-то, поднимаясь, добавляет (на родном), что, мол, офицеры пьют-с стоя... И тут один из гостей (по-русски якобы ни бум-бум) бледнеет, краснеет и, махнув рукой, вытягивается с бокалом во фрунт. Какие нафиг инструкции при тосте за дам, честь кабальеро превыше всего!

Про Городницкого, грека и ПОА «Пайсис»

Подводный обитаемый аппарат «Пайсис» канадской постройки (от латинского Pisces — «рыба», читаемого в английской транскрипции) — исследовательская мини-субмарина на трех человек — пилот, инженер, наблюдательv— с глубиной погружения 2000 метров. В Институте океанологии АН СССР два «Пайсиса» появились в 1975—1976 годах, были объезжены, отработали на Байкале и пошли работать в морях.

И вот где-то в конце 70-х на одном лучезарном море — пусть будет на Средиземном — идет серия погружений. Аппараты за бортом, судно-носитель отлаживает связь, а на мерно качающемся катере ждет своей очереди на погружение (вот-вот позовут садиться в аппарат; в «Пайсисы» грузятся не на борту, а с воды) профессор-грек. Ибо идут какие-то совместные с греками работы. А нырять греку предстоит впервые, да и вообще в те времена это дело не слишком для океанологов привычное. Здесь же на катере пребывает в ту пору еще только кандидат геолого-минералогических наук, но уже тогда Городницкий, которому тоже вскорости нырять. Пребывает он в отрешенно-космическом состоянии и сидит, прикрыв глаза, ибо укачало (что само по себе тоскливо, а уж перед работой...)

А еще на катер проник корабельный доктор. Проник — потому что погружения, как было сказано, очень и очень внове, да и любопытно же вблизи поглядеть. Но, чтобы не раздражать занятых людей, путаясь у них под ногами откровенно левым образом, доктор прихватил свой чемоданчик и держит его на коленях с самым деловым видом, мол, на службе я тут, а не то, что вы подумали.

А греку, как говорилось, нырять впервые, и он немного нервничает. И вид медицинского инструментария его как-то не успокаивает, скорее наоборот. И в конце концов он не выдерживает и осторожно интересуется:

— А скажите, это у вас так положено, чтобы на погружениях дежурил врач?

И тут Городницкий несколько оживает и даже открывает глаза.

— Конечно, — говорит он. — Это мировая практика. В других странах еще положен судовой капеллан, но у нас — государственный атеизм.

...Грек все-таки нырнул.

Один из «Пайсисов» за работой

Про «Витязь», фашистов и пролетариат

Когда наше прославленное океанологическое судно «Витязь» после 65 экспедиций уже не могло ходить в моря, его решили переоборудовать в Музей океана. И сделали в конце концов музеем, после длиннейшей многолетней эпопеи, из которой здесь — только один эпизод. Дело вдруг стало обрастать какими-то абсолютно идиотскими проблемами, клубок решений и контррешений катился все выше и выше и докатился до ЦК партии.

И вот некий Большой Чин вызвал группу океанологов, из тех, что пробивали музей, и сообщил, что затея — накрывается. Причина в том, что «Витязь» был «Витязем» не всегда. В прошлой жизни он был немецким банановозом «Марс» и в «Витязя» превратился, будучи полученным по репарациям после войны. Напомнив об этом, чин вопросил: «И что же, вы предлагаете делать музей из судна, построенного в фашистской Германии?».

Всё, сливай воду, и хорошо, если просто скажут, что, мол, идите и впредь не грешите. Но музею — точно конец. И тут один из приглашенных то ли по наитию, то ли от отчаяния бухает:

— Да, конечно, он был построен в фашистской Германии. Но ведь он был построен руками немецкого пролетариата!

Чин вдруг замирает, потом говорит, что да, это надо обдумать. На чем аудиенция заканчивается. Через некоторое время становится известно, что в этой инстанции вопрос решен положительно.

Про бактерий и семечки

Профессор С. уже в давние времена был мировой величиной в морской биологии, и занимался он бактериопланктоном. Говорили, что он может, посмотрев пробирку с морской водой на свет, с точностью до порядка назвать число бактерий на миллилитр, но рассказ не об этом. Рассказ о том, как в далекие времена, когда и слово-то такое тут мало кто слыхал, он сумел получить международный грант и попасть в чуть ли не годовую командировку в одну Страну, заниматься своими бактериями океана. Но тут возникла проблема.

Ибо для работы профессору С. были нужны несколько тестовых культур этих самых бактерий (никоим образом не патогенов). А ввоз любых живых объектов в Страну был фактически запрещен. Ну, наверное, исписав вагон бумаг, можно было ввезти эти культуры, но он и так едва пробил поездку. Оставалось сунуть пару пробирок в карман пиджака. Но профессор не обольщался. Выдержкой профессиональных контрабандистов он не обладал и понимал, что стоит таможне пристально на него посмотреть, как станет ясно: что-то у него есть...

И тогда он купил в Шереметьеве кулек жареных подсолнечных семечек. И, прилетев в Страну, кинулся к первому же таможеннику, размахивая этим кульком. «I know, — кричал резко позабывший английский профессор, — нельзя ввозить seeds! Но эти seeds — они not for growth, they killed, killed by hot! No growth! It is for eat! For eat!» — и совал таможеннику свой кулек. История умалчивает, отобрали ли у профессора жареные семечки или нет. Но пробирки он провез благополучно..

P.S. Ни одна неположенная бактерия во внешнюю среду не попала.

Научно-исследовательское судно Витязь в музее мирового океана. Калининград, 2011 Фото: Виктор Морозов

Про субстанцию

В 1998 году международная экспедиция на нашем «Академике Келдыше» работала на подводном грязевом вулкане Хокон-Мосби в Норвежском море. Из вулкана сочился метан, на метане росли потребляющие его бактерии, и дно в 1270 метрах под кораблем было покрыто непонятной еще тогда сипинговой экосистемой. К экосистеме спускались «Миры» и бродили у дна над полями погонофор, присыпанных, как стерня снегом, хлопьями бактериальных матов... И как-то раз с одного из «Миров» заметили среди желтовато-белых матов какой-то крупный, с кулак размером, желтовато-белый комок. Абсолютно ни на что не похожий. Осторожно зацепили его внешним пробоотборником и доставили на борт. На борту оказалось, что комок по-прежнему абсолютно ни на что не похож.

Это была неструктурированная, но явно органическая субстанция, плотная, липковатая и слегка пружинящая на ощупь, с какими-то не то пузырями, не то не пузырями внутри. Все посмотрели на микробиологов. Микробиологи почесали затылки и сказали: «Не наше». Что на зоологов смотреть в данном случае бесполезно, все и так понимали. И с последней надеждой посмотрели на геологов. «Нет!» – закричали те. Научный состав стоял и печально разглядывал субстанцию, иногда осторожно тыкая в нее пальцами. Субстанция явно имела какое-то отношение к жизни, но вот какое... Кто-то из американцев пошутил, что половина фильмов про Чужих вот так и начиналась. Вокруг нервно захихикали. Лежащую на лотке субстанцию пощупали еще раз и обнаружили в ней некое уплотнение. Потом до него добрались. Уплотнение опознали почти сразу.

Оно оказалось изюминкой. Это накануне кок булочки пек и смайнал остатки теста за борт.

Прозрачный мир

Давно это было, еще в прошлом веке. Может, так было, может, не совсем так, но как-то вот так оно было... Короче, стоит на Белом море Биостанция. А напротив нее, через узенький такой проливчик, — Заповедник. Когда-то они крепко дружили, делали совместные работы по окрестной биологии, однако в те годы, о которых рассказ, Заповедник студентов с Биостанции пускать к себе перестал, да и на Биостанции велели к его берегу даже близко не подплывать, во избежание.

И вот однажды приехала на Биостанцию дипломница. Делала она работу по изменению сообществ приливно-отливной зоны (литорали) в окрестностях биостанции. Дело в том, что когда-то давно кто-то материал с нескольких точек литорали собрал, описал и обработал. И вот руководитель дипломницы придумал, что надо эти точки вновь обследовать и изменения зафиксировать, если таковые имеются.

— Только, — говорит, — вам пару точек повторить не удастся, они на том берегу взяты, где заповедник, а он теперь к себе не пускает.

Ну ладно, собирает дипломница материал, что-то там вырисовываться начинает, но вот свербит у нее и свербит, что неполное какое-то сравнение получается, без тех двух точек-то... И как оно часто бывает, начинает ей казаться, что без тех двух точек делать работу никак нельзя. Ну никак. Ну совсем... А уже и практика заканчивается, уезжать скоро... И решается дипломница на авантюру.

Не очень темной белой ночкой, в густой туман, два особо доверенных приятеля перевозят ее на лодочке через пролив, ныряет она в прибрежные заросли, а лодка обратно в тумане растворяется... И вот, короткими перебежками, прячась за камушками и залегая, заслышав шум моторки (а вдруг заповедниковая?), она те точки находит, нужные пробы берет, а через оговоренный срок ее у приметного камушка та же лодка подхватывает, и возвращаются они на Биостанцию. При этом, понимая, что за такие фокусы можно со станции вылететь птичкой, все молчат.

А руководитель дипломницы, тот, что ей тему дал, в это время как раз в Москве был, но на Биостанцию собирался, по своим каким-то делам. Дипломнице, напомню, через пару дней уезжать. Ну, добирается она станционным катерком до железной дороги и там пересекается с этим самым руководителем, как раз из поезда вылезшим.

— А, — говорит, — хорошо, что я вас застал. Как успехи? Слышал, вы и в заповеднике точки взять сумели?..

...Нет, это уже даже не большая деревня, этот прозрачный мир.

Литературное

На одной из морских биостанций, обильной студентами, некий товарищ затеял красить лодку. Красил он ее весьма торжественно, а потом, будучи натурой романтической, решил назвать ее «Ассолью». И по великой грамотности своей вывел на борту: «АСОЛЬ». Первой же белой ночью в начале имени выросла буква «Ф»...

Про медузу Глашку

Медуза была самая обычная, Aurelia aurita. Жила она в Черном море, возле Геленджика, и поймали ее на опыты. Собственно, опыты были вполне мирными: что-то там определяли про дневные рационы и скорость переваривания, так что сидела медуза (поименованная Глафирой) в большом аквариуме, а ей скармливали рачков-калянусов, которых она весьма любила. Она рачков лопала, а вокруг смотрели, с какой скоростью они в ней перевариваются (что сквозь прозрачную медузу вполне видно было). В конце ее вообще назад в море отпустили.

Но вот что всех удивило. Аквариум отличается от моря тем, что у него есть стенки и углы. Иногда упущенный Глашкой рачок попадал в этот угол, куда она сама, будучи дамой в теле, пролезть не могла. И тогда Глашка поворачивалась к лесу задом, то есть к углу низом, резко сокращала свой колокол, и получившаяся от оного сокращения струя воды вымывала рачка из угла в более доступное место.

В своей родной пелагиали она с такой ситуацией сталкиваться не могла. Мозгов у нее нет. Так откуда?!

Про морскую птицу

Карантинное законодательство Страны Захода было очень строгим. Об экологии тогда еще не шибко беспокоились, так что карантинность была ориентирована на сельхозинфекции. Ввезти в страну любое животное можно было, только исписав два ящика бумаг. А если на борту любого зашедшего в их порты судна были животные, которых в страну ввозить не собирались, а собирались плыть с ними дальше, то их необходимо было предъявить таможне «на входе» и «на выходе», под гарантии капитана, что животное судна не покинет.

А на зашедший в порт корабль (научник не помню чьего ведомства) за несколько дней до того в открытом море опустился кто-то из мелких соколов. Обессилевшие, потерявшие берег птицы садятся на палубу, конечно, не каждый день, однако не так уж и редко. Обычно их не трогают, но этого сокола почему-то поймали, не знаю уж, из каких соображений. И шерстившая корабль таможня отметила его присутствие на борту, записав по своему таможенному раздолбайству как «морскую птицу». Каковую следует потом предъявить и т. п.

Заход был трехдневный, а на второй день сокола украли. Со всей очевидностью, украли специально, ибо на корабле тотчас же нарисовался чин карантинного контроля и пожелал увидеть имеющуюся на борту морскую птицу. Реально светили скандал и крупный штраф с дальнейшими оргвыводами на Родине. Карантинного чина явно интересовал только штраф (возможно даже, что и не штраф, а взятка за отмазку, но неподотчетной валюты на нее все равно не было).

Хорошо, что пропажу сокола успели заметить до того и капитан про нее знал. Поэтому он сказал, что морская птица сейчас находится в запертой каюте моряка, ушедшего в увольнение на берег, и вскрывать каюту без хозяина он, капитан, не будет, вот вечером моряк из увольнения вернется, тогда будет и морская птица, и все, что пожелаете. И на сем уперся. И как-то чина до вечера спровадил.

После чего случившимся на борту матросикам были выданы рыболовные лески с крючками и куски сала, и они, прячась за фальшбортом и за надстройками, стали эти крючки кидать за борт, пока на один из них не клюнула помоечная портовая чайка. Чайку затащили на борт, перемотали ей бинтами крылья, лапы и клюв, дабы не махала и не клевалась, посадили в канатный ящик, а на крышку ящика для надежности усадили боцмана. И вечером привели вновь явившегося чина к ящику и торжественно чайку ему предъявили. Чайка стреляла злым желтым глазом и орала сквозь спеленатый клюв.

— Но это не та птица! — возопил чин.

— Как не та? — удивился капитан. — Вот бумага таможни: «Птица морская, одна». Вот вам птица морская, одна. Или вы скажете, что это не морская птица?

На чем история и заглохла. Чайке, правда, пришлось просидеть в канатном ящике до отхода...

Чутье не изменит

Году этак в 2002-м четыре ошалевших от месяца-без-берега научных сотрудника (включая вашего покорного слугу) брели по жаркой улочке захолустного городка Сяо-Роке-до-Пико, что на острове Пико из Азор. Брели с вполне конкретной целью: найти место, достаточно уютное для более близкого знакомства с бутылкой настоящей мадеры из Мадейры, купленной в портовом магазинчике в начале захода. В конце концов был обнаружен очаровательный, в меру захламленный дворик на задах какого-то большого дома, с синим вьюнком, ползущим по горячей черной лавовой стенке, и с чем-то достаточно тенистым из растительности. Все сразу, дружно и независимо поняли: «Оно!»

...Когда часок спустя, в еще более радужном настроении, мы поползли дальше в город, как раз прошли мимо фасада того самого дома, задворки которого столь мило... ну и т. д. На фасаде висела вывеска. Это была городская филармония.